Лиля Липчик

Когда 14 лет назад я служил в Петербурге диаконом, произошло настоящее чудо, о котором я вспомнил только сейчас и решил его описать для читателей. По традиции, имена, место и обстоятельства изменены. Хор храма Святой Великомученицы Екатерины в Санкт-Петербурге славился на весь город. А его главным украшением были супруги Артем и Лидия Вороновы. Он – баритон, глубокий, как омут; она – сопрано, парящее, как жаворонок. Оба – выпускники Консерватории, они не просто пели, а молились своими голосами, и когда их голоса сливались в «Милости мира» или «Достойно есть», казалось, сама благодать нисходит под древние своды, вознося сердца прихожан к Престолу Господню. Лидия, помимо клироса, блистала на оперных сценах Европы. Но за ослепительными огнями рампы и благодарными овациями в их доме, наполненном дорогими инструментами и нотами, таилась тихая, неизбывная печаль. У них не было детей. Годы шли, а изящная колыбель, купленная когда-то с такой трепетной надеждой, в их светлой квартире, застав

Марта шла мимо домов, тёплый свет, льющийся из окон, притягивал её взгляд. А вот её окна всегда тёмные, некому включить свет, никто не ждёт её. До Нового года осталось две недели. И она встретит его в одиночестве. Подруга приглашала к себе, но Марта отказалась. У неё муж, дети, которым разрешать не ложиться рано спать. Будет весело и шумно. А потом она вернётся в свою пустую квартиру и ещё острее почувствует своё одиночество. Уж лучше она останется дома… *** Марта влюбилась в восемнадцать, а в девятнадцать уже вышла замуж. Оба с мужем были молодыми, глупыми и неопытными. Думали, что страсти и близости достаточно для счастливой жизни. А всё остальное… Вот из-за всего остального они и развелись. Утолив страсть, они вдруг увидели друг друга без розовых очков влюблённости, поняли, что совсем не знают, не понимают друг друга. Глядя на молоденького мужа, Марта ломала голову, где были её глаза?.. Она не была готова к прозе жизни, к скучным будням с проблемами и ежедневными хозяйственными за

Метель била в окно. Снежные хлопья налипали на стекло и тут же таяли, оставляя мокрые дорожки. Я стояла у окна и смотрела на это белое безумие. В квартире было тихо. Только ёлка мигала разноцветными огнями в углу комнаты. Мигала для меня одной. Тридцать первое декабря. Восемь вечера. И я одна. На столе стояла тарелка с оливье. Одна тарелка. Один бокал. Одна салфетка. Я приготовила салат по маминому рецепту — с солёными огурцами вместо маринованных, как делали в девяностые. Зачем? Привычка. Или попытка почувствовать хоть что-то праздничное. На холодильнике висели детские рисунки. Тимофей нарисовал ёлку с кривой звездой. Алиса — снеговика с тремя пуговицами. Я провела пальцем по бумаге. Холодная. Дети у бывшего. Первый Новый год за восемь лет — без них. Я набрала номер. - Мам! — голос Тимофея был звонким, весёлым. — С Новым годом! - Ещё не Новый год, солнышко. Четыре часа до курантов. - А мы уже подарки открыли! Папа разрешил! Я сглотнула. - Здорово. А Алиса где? - Мама, мама! — в трубк

Мне пятьдесят три года. Цифра, которая когда-то в юности казалась далёким, почти мифическим рубежом глубокой старости, теперь просто констатация факта. Факта прожитой жизни, в которой было всё: бурная юность, замужество по большой любви, двое детей, шумный дом, полный гостей, и… тихое, постепенное отдаление, закончившееся тихим же, без скандалов, разводом. Дети выросли, разъехались, у каждого своя орбита, свои заботы. Сын в другом городе строит карьеру, дочь растит свою маленькую семью на другом конце страны. Звонят регулярно, приезжают по праздникам, но их жизнь там, а моя — здесь. После развода я долго приходила в себя. Не от горя, нет. От шума. Казалось, что двадцать пять лет брака — это постоянный фоновый гул: голоса, шаги, требования, вопросы, совместные планы, компромиссы, чужие привычки, вплетённые в твой быт. И когда этот гум внезапно прекратился, наступила оглушительная, почти физически ощутимая тишина. Сначала она пугала. Потом стала лекарством. А потом превратилась в привы