Любовь Кузнецова (Афанасьева)

Семён спешил: через час начнутся уроки, а ему ещё надо успеть закинуть гитару к деду. Как хорошо, что тот живёт недалеко от школы. Спасение Семёна на все случаи жизни. Вообще, что он без деда делал бы? Дед единственный в мире взрослый, который его, нет, не понимает. Он с ним не спорит и не пытается научить «правильно» жить. Но советы, кстати, иногда даёт толковые. Вот как в этот раз. Напало вдруг на Семёна жгучее желание играть на гитаре. А родители (естественно!) ни в какую: ты опять забросишь! У тебя тройка по истории выходит, какая гитара?! приберись сперва в своей комнате, иначе гитару в этом бардаке не найдёшь! В общем, покупать отказались. Но от отсутствия гитары желание играть на ней никуда не делось. Это же как будто захотел пить, а вода кончилась. От того, что её нет жажда не пропадёт. Только попробуй объяснить это взрослым! Дед выслушал его страдания и посоветовал купить гитару с рук, по объявлениям. Мол, пылится она у кого-то ненужная — случаи-то всякие в жизни бывают — вот

Максим сидел за рабочим столом, перед ним светился экран, на нём шли строки кода — ровные, сухие, одинаковые. Они сменяли друг друга без спешки, без смысла. Он не ловил себя на мысли «получилось» или «ошибся». Не было ни раздражения, ни интереса. Пальцы двигались механически: нажимали клавиши, стирали, снова набирали. Внутри — пусто. В какой-то момент он перестал различать время. День, вечер, неделя — всё растворилось в одном длинном «сейчас». Он мог бы сказать, что устал, но усталость предполагает чувство. А у него не было чувств. Была ровная глухая тишина, будто кто-то опустил на всё стеклянный колпак. Он видел индикатор часов в правом нижнем углу, видел, как меняется врем, но это было похоже на смену цифр в лифте: едешь, да, но куда — неважно. Он не ждал выходных. Не ждал ночи. За окном медленно шёл снег. Не красивый, из кино, а настоящий — мелкий, упрямый, как пыль из холода. Свет фонарей упирался в стекло и рассыпался на тонкие бледные полосы. Город в такие вечера будто перес

Наталья вышла из квартиры на пятнадцатом этаже в половине двенадцатого ночи. Она возвращалась с дня рождения подруги, где немного перебрала игристого и теперь мечтала только о горячем душе и кровати. На ней было чёрное платье до колен, которое подруга называла «скромным, но убийственным», лёгкий плащ и туфли, от которых уже ныли ноги. Волосы она собрала в небрежный пучок, с которого выбивались пряди, и в лифт вошла, тихо ругаясь на саму себя за то, что не вызвала такси прямо к подъезду. Двери почти закрылись, когда чья-то рука просунулась в щель. Разрешите? Голос был низкий, спокойный, с лёгкой хрипотцой. Наталья нажала кнопку «открыть». В кабину вошёл мужчина лет тридцати пяти, высокий, в тёмном пальто, с небольшим чемоданом на колёсиках. Он кивнул ей вежливо, поставил чемодан у стенки и нажал кнопку первого этажа. Лифт дёрнулся и поехал вниз. На десятом этаже он остановился с тяжёлым металлическим стоном. Свет мигнул дважды и погас. Запасное освещение включилось тускло-жёлтое,