Галина Финогина

Я поднималась по лестнице на пятый этаж. Лифт не работал уже третий день, и ноги гудели после смены в поликлинике. На площадке четвёртого этажа я остановилась. Дверь квартиры напротив моей была опечатана. Антонина Павловна. Соседка. Та самая — с кошками и странным взглядом. Вчера я видела у подъезда скорую, но не придала значения. Думала — ничего серьёзного. Оказалось — серьёзно. Она умерла. Я постояла несколько секунд, глядя на бумажную ленту поперёк двери. Десять лет мы жили напротив друг друга. Здоровались. Иногда — нет. Она всегда смотрела на меня как-то особенно. Не враждебно, но внимательно. Будто хотела что-то сказать и не решалась. Я списывала это на чудаковатость. Одинокие старушки с кошками часто бывают странными. Зашла домой. Пустая квартира встретила меня тишиной. Я поставила чайник и села у окна. Телефон зазвонил — Настя. - Мам, привет. Как ты? - Нормально, — сказала я. — А ты? - Тоже нормально. Сессия скоро. Готовлюсь. Разговор длился три минуты. Как всегда. Дежурные фра

«Да, я люблю тебя. Скоро приеду. Потерпи ещё немного». Я замерла в прихожей родительского дома. Дверь кабинета была приоткрыта. Голос отца — тихий, нежный, совсем не такой, каким он разговаривал с мамой. Сорок лет брака. Ни одной ссоры при мне. Отец — идеальный муж, идеальный семьянин. Так я думала тридцать пять лет своей жизни. И вот теперь стояла в коридоре и слушала, как он говорит какой-то женщине слова, которые должны принадлежать только маме. Я посмотрела на стену. Там висела старая чёрно-белая фотография в деревянной рамке. Молодая женщина с грустными глазами. Мне всегда говорили — это бабушка в молодости. Я никогда не всматривалась в это лицо. Просто проходила мимо. Отец положил трубку. Я слышала его шаги. Нужно было уйти. Сделать вид, что ничего не слышала. Но я не могла. Я же юрист. Пятнадцать лет занимаюсь разводами. Каждый день вижу, как рушатся семьи. И всегда думала — только не моя. Только не мои родители. Я вышла из тени. - Папа, я всё слышала. Он остановился. Побледнел

Часы на прикроватной тумбочке показывали 02:14. Цифры светились агрессивным красным светом, словно предупреждение, которое я упорно игнорировала. Я проснулась от тишины — той особенной, звенящей тишины, которая наступает, когда в доме исчезает привычный источник звука. Мерное дыхание Марка, которое обычно убаюкивало меня лучше любого снотворного, прекратилось. Место рядом со мной остывало. Я провела ладонью по простыне, ощущая лишь легкое остаточное тепло, которое уже начинало рассеиваться, уступая место холоду льняной ткани. Марк часто вставал по ночам выпить воды, но интуиция, этот древний, дремлющий зверь в груди каждой женщины, вдруг вскинула голову. Что-то было не так. Воздух в спальне казался наэлектризованным, пропитанным ложью, густым и липким, как паутина. Я лежала неподвижно несколько минут, пытаясь убедить себя, что это паранойя. Может быть, мне просто приснился дурной сон? За пять лет брака мы пережили многое: потерю работы Марка, мой выкидыш, долгий ремонт, который чуть не