Нина Родычева

Утро на даче было тёплым и тихим. Воздух стоял неподвижно, прогретый солнцем, и в нём чувствовалась ночная свежесть, ещё не вытесненная дневной жарой. Солнце только поднялось и грело мягко, без нажима, так что хотелось распрямить спину и сделать глубокий вдох. Во дворе пахло свежескошенной травой — терпко и чуть сладко, с прохладной сыростью, оставшейся после росы. За забором негромко скрипнула калитка, и лёгкий ветер прошёлся по листве, едва заметно шелестя, будто день только начинал просыпаться. Егор Захарович стоял на крыльце и не спешил заходить обратно в дом. Он просто смотрел во двор, давая утру начаться своим чередом. Ему было за семьдесят, но спину он держал ровно — не из упрямства, а по старой привычке. Лицо было сухое, загорелое, с морщинами, оставшимися от солнца и прожитых лет. Он проверил рюкзак — внутри лежали термос с чаем, хлеб, сало, аккуратно завёрнутое в пергамент, нож — обычный рабочий, надёжный. Там же были тёплые носки, аптечка, коробок со спичками и бинокль —

История о том, как один бездомный услышал детский плач за дверью чужого дома - и вместо того чтобы пройти мимо, вошёл. Каждый день один бездомный мужчина проходил мимо частного дома рядом с контейнерами, где он искал еду. Иногда он слышал, как в доме кто-то смеётся, иногда - как работает телевизор. Дом казался живым. Но однажды, в странное и тревожное утро, он услышал изнутри детский плач. Не каприз, не истерику, а долгий, отчаянный, будто кто-то зовёт в пустоту. Первая реакция была простая - пройти мимо. Не встревать, не искать неприятностей. Но что-то в этом плаче зацепило. И он остановился. Этого мужчину звали Дмитрий Аносов. Внешность у него была такая, что большинство людей не подпустили бы его даже к калитке. Щетина, старая грязная куртка, в которой он спал и в дождь, и в снег. Он хотел отвернуться, сделать шаг, но вместо этого подошёл ближе. В окне показалось лицо - осунувшееся, мокрое от слёз, лет трёх, не больше. Ребёнок смотрел прямо на него, губы дрожали. Он пытался выговор

Я ехала домой на автобусе, уткнувшись лбом в холодное стекло, и думала о том, как же сильно всё надоело. Работа, которая выжимает до последней капли. Квартира в ипотеку, в которой я только ночую. Муж, который в последнее время говорил со мной в основном через сжатые зубы. А ещё — мама в больнице, диагноз которой врачи озвучивали так осторожно, будто от каждого слова могла рухнуть реальность. Автобус трясся, за окном сменяли друг друга серые панельные дома, какие-то неровные гаражи, редкие деревья с облетевшими листьями. Ноябрь. Мокрый снег. — Следующая остановка — “Мостовая”, — объявил водитель в динамике глухим голосом. Я машинально подняла глаза: этот мост я знала. Через реку, которую с трудом можно назвать рекой — такая себе широкая грязноватая лужа. Но вид с моста был красивым: вдаль уходили огни города, отражаясь в воде, а по обе стороны — нескончаемые потоки машин. Я тут выходить не собиралась. Но автобус вдруг резко дёрнулся, остановился чуть раньше остановки. У дверей завизж