Нина фоменко(сергиенко)

В класс она вошла, опустив голову, словно боялась, что её ударят. Сгорбленная спина, старенькая, застиранная кофта, слишком большая для её щуплого тельца, и взгляд — взгляд затравленного волчонка. — Здравствуйте, ребята, — мой голос дрогнул, хотя я старалась говорить бодро. — У нас новенькая. Лена Волкова. Прошу любить и жаловать. Лена, садись за третью парту, там свободно. Лена молча прошла к месту. Класс зашумел. — Очередная детдомовская? — громко шепнула первая красавица класса, Кристина. — Фу, от неё же нафталином несет. — Тишина! — я стукнула указкой по столу. — Кристина, ещё одно слово, и мы с тобой побеседуем у директора. Меня зовут Ольга Николаевна. Мне сорок пять, и я учительница литературы. Но когда-то, пятнадцать лет назад, я была просто мамой. Счастливой мамой трехлетней Машеньки. Тот день я помню по минутам. Парк, сладкая вата, смех. Я отвернулась всего на секунду — купить воды. Обернулась — пустая скамейка. И только розовый бант лежит в пыли. Мы искали её годами. Полиция

Эту историю я услышал в заимке охотничьей, когда мороз за сорок был. Данила — охотник старый, молчаливый, но тогда вдруг рассказал: — Ты снег когда-нибудь слышал? Настоящий, таёжный? Он ночью говорит. Я сначала подумал — шутит. А он продолжает: — Стоял я в засике, лося ждал. Лес тёмный, дышать страшно. И вдруг вижу — в снегу вокруг меня маленькие воронки, будто кто идёт, но не видно кого. И слышу: — Он тёплый… тёплый сюда пришёл… тёплый… Голоса как будто снег сам нашёптывает. Данила руку к ружью — а ружьё покрыто инеем, будто ночь пролежало без огня. Позади него — тяжёлое дыхание, не звериное, какое-то слишком человеческое и одновременно глубокое, словно из-под земли. — Я оборачиваться не стал, — говорит. — Старики учат: если снеговые голоса услышишь и оглянешься — они твой голос заберут. Станешь, как они, вьюгой нашёптывать другим. Когда Данила вернулся домой, борода его была в ледяных колтунах, как будто он неделю по морозу скитался. А вышел он всего на три часа.