Всем кто связан с морем.

Трагедия К-429: кадры решают всё... В своё время автор имел честь быть знакомым с Героем Советского Союза вице-адмиралом Евгением Черновым. Именно от Евгения Дмитриевича я впервые услышал эту историю... Скажем так — в красках. Дело в том, что одно дело — читать о событии в дээспэшном учебнике, а другое — получить детальную информацию от знающего человека. Причём человека, не считающего нужным щадить репутацию и самолюбие участников и, скажем так... Организаторов тех драматических событий. Сразу объясню ситуацию для людей, не знакомых с нюансами службы на подводных лодках. Нюанс №1 — нет двух одинаковых подлодок. Даже субмарины одного проекта различаются, порой весьма существенно: здесь механизм установлен не у того шпангоута, здесь клапан расположен на несколько сантиметров правее или левее, здесь балясина трапа ниже, чем на соседнем борту. Первое время, приняв новую лодку, даже опытные подводники бьются головами о её выступающие части — потому что на той АПЛ, что экипаж держал ранее, немного другое расположение всего вышеперечисленного, и привычные траектории движения по отсекам приводят голову в соприкосновение с элементами систем и механизмов. Нюанс №2 — на подлодке экипаж действительно должен быть если не одной семьёй, то весьма сыгранной командой (как говорят флотские остроумцы, «коллектив должен быть спитым и споенным»), каждый член которой обязан в совершенстве знать именно ту подлодку, на которой в данный момент находится. Не соседнюю, такую же, а именно эту! Правда, у данного нюанса есть свой нюанс — такого не бывает практически никогда. Дело в том, что подводников вечно не хватает, поэтому экипажи постоянно тасуют в той или иной степени. Понимая этот тонкий момент, в регламентирующем данный вопрос руководящем документе, КАПЛ ВМФ-75 (действовавшем на момент катастрофы), были установлены нормы: если прикомандировано более 15% личного состава, то экипажу нужно провести дополнительные мероприятия по боевой подготовке, а если прикомандировано более 30% экипажа, то подлодка «выводится из линии», то есть экипаж должен заново сдавать первую и вторую курсовые задачи (задачи Л-1 и Л-2). Ну а теперь можно перейти и к описанию катастрофы К-429... К-429 была атомной подлодкой проекта 670, построенной в Нижнем Новгороде (тогда — Горьком), на заводе «Красное Сормово» в 1972 году. Лодка была многоцелевой, то есть предназначенной для борьбы с надводными кораблями, ради чего на борту имелись торпеды и крылатые ракеты. Надводное водоизмещение лодки составляло 3570 тонн, подводное — 4980 тонн, длина — 95,6 метра, ширина — 9,9 метра, средняя осадка в надводном положении — 7,5 метров. Рабочая глубина погружения — 270 метров, предельная — 350 метров. Максимальная скорость в подводном положении — 26 узлов, в надводном — 12 узлов. Побортно располагались 8 контейнеров противокорабельного ракетного комплекса «Аметист», в 1-м отсеке — 6 торпедных аппаратов с запасом торпед в 16 штук. Экипаж — 87 человек: 23 офицера, 33 мичмана, 6 старшин и 25 матросов. Впрочем, это — по штату, в море на лодке часто выходят «пассажиры» — психологи, особисты и иже с ними. В мае 1983 года подлодка вернулась из шестимесячной автономки. Это безумно долго! В конце ХХ века, когда довелось служить автору этих строк, больше трёх месяцев подлодки уже в море не ходили. Да и по три месяца ходили редко — 85–87 суток обычно. Лодку передали «техническому» экипажу (на атомных подлодках экипажа всегда два, обычно один ходит в море, а второй держит лодку в базе, но часто они просто меняются, и пока один экипаж отдыхает, второй уходит в море), а вернувшиеся из похода начали убывать в отпуск. Главный герой этого повествования, капитан 1 ранга Николай Суворов, командир 379-го экипажа, только что вернулся из похода на К-212 и, отправив экипаж в отпуск, остался сдавать дела и обязанности — собирался переводиться в Ленинград. И вот именно он получил приказ командира дивизии, капитана 1 ранга Н. Н. Алкаева: выйти в море со своим экипажем для сдачи задачи Л-2. Вот только как минимум половина его экипажа уже улетела в отпуск! Собственно говоря, на это он и указал командованию: выходить в море с половиной прикомандированных — грубое нарушение КАПЛ ВМФ-75! На что получил ответ: «Ничего, сходишь в последний раз. Это нужно флотилии». Надо сказать, опыт организации подобных авантюр у командования флотилии был, и некоторое время это прокатывало. Суворов в море сходил, после чего спокойно отправил остатки своего экипажа в отпуск. Но 20 июня командир дивизии отдал ему очередной приказ — выйти в море на К-429... Со своим экипажем! Можно отметить, что К-429 в этот момент стояла в боевом дежурстве, так что экипаж у неё должен был быть подготовленный. Но Суворову сказали: надо постажировать 228-й экипаж, который держит лодку, и его командира — капитана 2-го ранга Белоцерковского. А попутно начальник штаба дивизии выйдет в море на К-429 и проведёт торпедную стрельбу по АПЛ, на которой выйдет в море начальник штаба флотилии, а та отстреляется по ним. В общем, основной задачей было организовать успешную торпедную стрельбу начальнику штаба флотилии контр-адмиралу О. А. Ерофееву. Просьбы не мучить и без того замученный в автономке экипаж ради подобной ерунды результата не возымели, было приказано: не уехавших в отпуск отозвать, экипаж доукомплектовать прикомандированным личным составом и выйти в море. Приказано — устно... В общем, на подготовку к выходу было нужно как минимум пятеро суток. Дали 12 часов. Экипаж собирали с бору по сосенке: 46% — штатный личный состав, 54% — прикомандированные. Времени для проверки технического состояния подлодки у Суворова не было, но было обещание начальника политотдела исключить из партии и отдать под суд в случае отказа. Когда отходили от пирса, выяснилось, что на борту 120 человек: капитан 2 ранга Белоцерковский решил взять в море 20 человек стажёров — молодых матросов, ни разу моря не нюхавших. Грамотный военный, получив идиотский приказ, всегда знает, что нужно делать: Суворов не расписался в журнале выходов о том, что «корабль к выходу в море готов». Он был грамотным военным: отслужил на атомоходах 23 календаря, десять лет командиром, плавал безаварийно, собственно говоря, поэтому ему и доверили выход в море на стрельбу начштаба флотилии. Когда оперативный дежурный флотилии начал звонить на борт с вопросом: «Почему не отходите?», Суворов отдал распоряжение: передать оперативному, что он пошёл по плану, и пусть тот посмотрит журнал выходов. Командир подлодки рассчитывал, что, не обнаружив его подписи, оперативный доложит командующему и лодку вернут в базу. Оперативный поверил на слово и журнал смотреть не стал... На мостике вместе с Суворовым стоял его одноклассник, Герой Советского Союза А. А. Гусев, начальник штаба дивизии. Он также считал, что лодка к выходу не готова, о чём написал рапорт, и перед выходом в море запер его в своём кабинете на берегу в сейфе. Ни сам Суворов, ни члены его экипажа не знали об особенности К-429. Захлопки системы вентиляции обоих бортов (диаметром 400 мм каждая), которые обычно закрываются по часовой стрелке, на конкретно этой лодке закрывались против часовой стрелки. Будь у него хотя бы пять дней, с этой особенностью разобрались бы в ходе ежедневного обслуживания лодки, но у собранного с бору по сосенке экипажа не было и 12 часов на изучение К-429... Учения, в которых предстояло участвовать К-429, должны были проходить в районе с глубинами выше 2000 метров. Но Суворов решил продифферентовать лодку в бухте Саранной, с глубиной в 40-50 метров, указания идти в район учений и дифферентоваться там он проигнорировал. Что это было, интуиция? Скорее всего, да. Предпосылки для катастрофы имелись, но запланирована она не была, тем не менее действия командира позволили спасти большую часть экипажа, а К-429 не стала советским «Трешером». Как уже понял читатель, лодка погрузилась с открытыми захлопками системы вентиляции. Когда из 40-см труб в четвёртый отсек начали бить струи воды толщиной со слоновую ногу, личный состав отсека начал бороться за живучесть, в том числе закрывать захлопки. По часовой стрелке, само собой. Нужно отдать должное подводникам — они боролись до конца, ни один не перешёл из аварийного четвёртого в третий отсек, мичман Владимир Лещук вышел в соседний отсек обесточить батарейный автомат и предупредить вахтенного об аварии, после чего вернулся на боевой пост. За три минуты, которые у них остались, личный состав успел доложить в Центральный о поступлении воды, обесточить отсек, не допустив тем самым пожара, командир 2 дивизиона БЧ-5 капитан-лейтенант Виктор Курочкин (командир отсека) и командир группы дистанционного управления старший лейтенант Анатолий Петров пытались вручную закрыть захлопки. В экстренной ситуации у людей пробуждаются невиданные силы: по рассказам людей, участвовавших в подъёме подлодки, рукоятки ключей-трещёток, которыми они пытались закрыть захлопки, стальные, сплошные, были согнуты под углом почти в 90 градусов... Офицеров так и нашли после подъёма лодки — на боевом посту, с ключами-трещётками в руках... Лодка легла на грунт с затопленным дизельным отсеком, в первом отсеке при касании дна без приказа с ГКП продули главную балластную цистерну, клапана вентиляции которой были ещё открыты, выпустив таким образом запас ВВД (воздуха высокого давления) впустую. Решётки аварийной защиты ядерных реакторов упали, лодка лишилась хода, и Суворов с Гусевым поняли, что всплыть она не сможет. Капитан 1-го ранга Гусев вступил в управление подлодкой, сделав об этом запись в вахтенном журнале, чтобы разделить с товарищем ответственность за катастрофу. Сразу стало ясно: лодку не спасти, но надо спасать личный состав! Задача оказалась не из простых: крышка всплывающего спасательного устройства была намертво закреплена тросом снаружи корпуса АПЛ, оба аварийно-спасательных буя приварены, попытки использовать прочную рубку 3-го отсека для шлюзования оказались безуспешными — был сломан кингстон затопления... В кормовых отсеках оказалась отрезана группа подводников во главе с мичманом Баевым — опытным водолазом. Он организовал выход людей методом свободного всплытия через кормовой люк. В отсеке создали воздушную подушку давлением в 4 атмосферы, при попытке открыть люк сломали ручку кремальерного запора, но сняли новую с переборочной двери между 6 и 7 отсеками, к счастью, она подошла. Баев выпустил весь личный состав, лично инструктируя каждого, а сам покинул отсек последним. Интересно, что из передаваемых в отсек с поверхности дыхательных аппаратов ИДА-59 как минимум половина оказались неисправны или имели пустые баллоны. Что многое говорит об организации службы на флотилии... Из носовых отсеков личный состав выпускали через средний торпедный аппарат правого борта: сначала, когда, по расчётам, снаружи рассвело, выслали группу из двух добровольцев, мичманов Н. Мерзликина и М. Лесника, с точными координатами нахождения аварийной лодки. Мичманов через три часа пребывания на поверхности подобрали пограничники и доложили о происшедшем оперативному дежурному флотилии. Оставшиеся на борту 104 подводника выходили в течение двух суток, при всплытии погибло двое, 102 человека удалось спасти. Последними К-429 покидали Суворов и Гусев. Было решено, что последним выйдет Гусев, поскольку именно он юридически является командиром подлодки с того момента, как принял командование. А дальше началось то, за что не может не быть стыдно любому подводнику. Перед выходом Гусев передал Суворову ключ от своего сейфа, где хранился рапорт о неготовности К-429 к выходу в море. Сразу после спасения начальника штаба дивизии поместили в барокамеру на трое суток, дабы избежать кессонной болезни. А когда он вернулся в свой кабинет, то обнаружил взломанный сейф, рапорта там не было... Следствие длилось 17 месяцев, но следователи интересовались только промежутком времени с начала приёмки подлодки экипажем капитана 1 ранга Суворова и до момента катастрофы. То, каким образом экипаж оказался на лодке, их не интересовало. На суде крайним сделали командира АПЛ К-479, несмотря на возмущение всех, кто был знаком с деталями затопления подлодки, — он командовал лодкой только 8 часов! В приказе Главкома ВМФ СССР Сергея Горшкова было указано: «Этот тяжёлый для ВМФ случай стал возможным в результате безответственного отношения к своему служебному долгу и крайней неисполнительности отдельных должностных лиц 2-й флотилии 10-й дивизии ПЛ ТОФ», но организовавший катастрофу контр-адмирал Ерофеев отделался строгим выговором. А капитан 1 ранга Суворов сел в тюрьму на 10 лет, через два года вышел по амнистии, но вскоре умер. Впрочем, строгий выговор не повлиял на дальнейшую службу начальника штаба флотилии. Он пошёл на повышение: в 1985 году поступил в Академию Генштаба. А в 1987 году, вернувшись из Академии, стал командующим 1-й флотилии АПЛ Северного флота. Той самой, где проходила службу АПЛ К-218 «Комсомолец». Командовал Северным флотом. Но это тема для отдельного рассказа... P. S. А К-429 подняли, отвели в завод для восстановления, но, видимо, на дне лодка чувствовала себя лучше. Она утонула снова в 1985 году — прямо у стенки судоремонтного завода. На этот раз её решили не восстанавливать и отправили на разделку. Георгий Томин

Алексей Тузов О пользе печени и вреде рукоприкладства (нифига не легенда) Напоминаю, речь идёт о северодвинской учебке эпохи 1991 года. Кто видит в моём описании романтизацию годковщины, или кто считает что этого ничего не было, могут сразу идти боком. Надо сразу оговориться: учебный отряд по сравнению с боевым флотом — это как санаторий ВЦСПС по сравнению с каторгой, только клизмы ставят чаще и кормят хуже. На флоте, в железных чревах кораблей, жизнь бьет ключом, и всё больше гаечным по голове, а здесь, в учебке, царила идиллия. Но и в раю, как известно, водились змеи. В нашей десятой роте ракетчиков, где интеллект еще считался рудиментом, полезным для службы, завелся старшина Ильич. Был он существом, возомнившим себя великим скульптором человеческих душ и тел. Метод у него был один, зато отработанный до автоматизма, как заряжание орудия: идти навстречу «чайнику» (сиречь молодому матросу) и внезапно, без объявления войны, пробивать «фанеру». То есть бить в живот. Это был его фирменный, так сказать, педагогический прием. Ильич считал, что так он кует из аморфной гражданской биомассы стальные клинки защитников Родины. И служил у нас Витька Лютых. Карел. Парень — огонь: лицо красное, как кормовой флаг, грудь — что твоя баржа, и улыбка до ушей, даже когда на обед дают вареное сено. Витька был сама витальность, и именно это, видимо, Ильича бесило. Нельзя быть счастливым, когда старшина рядом. Это нарушение субординации. И вот, картина маслом: коридор, идет Витька, сияет. Идет Ильич, мрачнеет. Сближение, короткий замах — и бац! Удар пришелся Витьке в солнечное сплетение, да так, что тот согнулся, как складной нож, и воздух хватал, будто рыба на палубе. Ильич, довольный произведенным воспитательным эффектом, пошел дальше, насвистывая. Витька отдышался, разогнулся и побрел по своим матросским делам. А на следующий день начался ПХД — парко-хозяйственный день, праздник пены и швабры. И тут у Витьки открылся, простите за натурализм, фонтан. Снизу. Понос такой, что хоть святых выноси. Увезли парня в лазарет, врачи посмотрели, а там — сюрприз! Разрыв печени. Тот самый «воспитательный» удар Ильича оказался снайперским. Печень у карела оказалась не казенная. Тут система, обычно неповоротливая, как авианосец на мели, сработала на удивление резво. Ильич уже мылился на дембель, чемодан паковал, аксельбанты наглаживал. А вместо этого — здрасьте, приехали! Сначала гауптвахта, чтоб жизнь медом не казалась, а потом — трибунал и дисбат (или штрафбат, как в народе говорят). Вместо парадного кителя — роба, вместо дома — лесоповал или стройка века. Справедливость восторжествовала в своей самой извращенной, флотской форме. Но, положа руку на сердце, нас, ракетчиков, еще жалели. Я это понял, когда с гриппом в лазарет загремел. Лежу, температура, в голове туман, смотрю в окно на плац. А там пятую роту гоняют. Турбинисты. «Маслопупы». Вот где был ад и Израиль! Их старшины, видимо, проходили стажировку в гестапо. Представьте: плац, жара или холод — неважно. И целая рота здоровых лбов садится на корточки и начинает маршировать по кругу «гусиным шагом» - на корточках. Круг за кругом. Ноги забиваются, связки трещат, в глазах темно. Это, доложу вам, жесть. И унижение такое, что наш Ильич со своими тычками — просто добрый дядюшка. Говорят, их там еще и «посвящали» — били бляхой или баночкой (табуретом) по мягкому месту так, что сидеть больно неделю. Так что, глядя на корчащихся турбинистов, я понимал: в нашей десятой роте, при всем идиотизме Ильича, мы еще жили вольготно. Всё познается в сравнении, особенно когда дело касается флотского воспитания. Скриншот из видео "Караси 5 рота, 59075' (можете посмотреть на Ютюбе)

Алексей Тузов (Продолжение) Глава 6. Строевой прием пищи , Серый клейстер и Последний парад На прием пищи мы не шли. Мы на него наступали. Представьте себе: тысяча голодных, бритых наголо мужских организмов, которых нужно переместить из точки А (казарма, он же "Кубрик") в точку Б (Камбуз). Сделать это молча флотская религия не позволяла. Организм должен был быть унижен, подчинён, и затем накормлен. Поэтому нужно было орать. Мы, десятая рота, двести десять луженых глоток, шагали по плацу (дождю, снежной жиже, там не разберешь) и орали не какую-нибудь попсу, а суровую классику: — Наверх вы, товарищи, все по местам! Последний парад наступает!.. Символизм зашкаливал. Ибо поход в эту столовую действительно напоминал последний парад перед гибелью эскадры. Животы сводило от спазмов, в глазах темнело от нехватки глюкозы, а мы драли глотки, обещая «врагу не сдаваться». Врагом в данном случае выступал местный повар и интендантская служба Северного флота. Камбуз был не столовой. Это был индустриальный комбинат по утилизации биомассы. Гигантские котлы, в которых можно было сварить целиком небольшого кита, источали запах, от которого чайки падали замертво еще на подлете. Пахло комбижиром — легендарным советским изобретением, химической субстанцией непонятного генеза, заменявшей масло, сало и совесть повара одновременно. Внутри начинался тот самый балет. За каждым столом на 10 человек сидел «бочковой» — несчастный, которому доверили разливать варево из «лагуна» (бачка) по стальным мискам. Команда «Роте приступить к приему пищи!» звучала как выстрел стартового пистолета. Мы набрасывались на еду. Но Флот бдил. Дисциплина впитывалась не через уши, а через желудочный сок. Стоило кому-то в тишине звякнуть ложкой о край миски (а это случалось на третьей секунде), или, не дай Бог, уронить кружку на кафельный пол, как наш дрессировщик, старшина Савельев, багровел лицом: — Рота, встать!!! Двести десять человек, давясь недожеванной кашей, подрывались вверх. Грохот отодвигаемых табуреток («баночек») был подобен артиллерийскому залпу. — Шумно едим, товарищи матросы! Культуры не наблюдаю! Сесть! Мы падали задницами на табуретки. — Встать! Мы взлетали. — Сесть! Мы падали. Это напоминало порнографический аттракцион с элементами йоги. Мы скакали вверх-вниз, желудки болтались где-то в районе кадыка, а каша в тарелках остывала. Это называлось «выработкой аппетита». Аппетит и так был волчий, но нам его доводили до состояния бешенства. — Отставить! — наконец командовал Савельев, глядя на часы. — Приступаем к пище. До конца приема пищи осталось три минуты! И тут включался режим экскаватора. Мы метали в топку всё, что было в мисках, не жуя, рискуя подавиться и сдохнуть прямо за столом. А метать приходилось вещи специфические. Флотские нормы довольствия на бумаге выглядели шикарно — калорийнее, чем у сухопутных войск («сапогов»). Но в реальности... Главным блюдом была «шрапнель» (перловка) или овес, щедро сдобренный тем самым комбижиром и... костями. Мяса на этих костях не было с 1917 года, но навар они давали. По «рыбным дням» давали салаку. Рыба, в принципе, съедобная, если её пожарить. Но повара Северодвинского учебного отряда были художниками-авангардистами. Они кидали салаку в котлы целиком. Вместе с головами, хвостами, плавниками и чешуей. Ты черпаешь кашу, а оттуда на тебя с немым укором смотрит белесый, вареный рыбьем глаз. Ты смотришь на него, он — на тебя. Искра, буря, безумие... и ты глотаешь его, не жуя, потому что «три минуты осталось». Отдельная сага — это хлеб. В моем родном Семипалатинске хлеб был культом. Белый, пышный, или ржаной, ароматный «Бородинский». В Северодвинске хлеб был Серым. Это был особый, стратегический сорт. Влажный, тяжелый, как кирпич, и липкий, как оконная замазка. Когда мы разгружали хлебовозки ночью (счастливые моменты воровства!), он был еще горячим, с хрустящей коркой, и казался пищей богов. Но к утру, на столах, он остывал и превращался в клейстер. Ты жуешь его, а он намертво прилипает к деснам, к нёбу, забивает глотку. Проглотить этот ком без смазки было физически невозможно. Смазкой служило сливочное масло. По норме № 1 (для плавсостава и учебных отрядов) нам полагалось 50 грамм масла в сутки. Царская норма! В пехоте давали 20. Но это на бумаге. В реальности, пройдя через руки начальника продовольственной службы, начальника склада, поваров и бог знает кого еще, до нашего стола доходил жалкий, полупрозрачный кубик весом грамм в 10-15. Этот желтый кусочек счастья мы размазывали по серой глине хлеба, и это было единственное, что позволяло протолкнуть его внутрь организма. В первую неделю мы, домашние мальчики, воротили носы. Тарелки уносили на мойку полуполными. Казалось, что есть этот комбижир с рыбьими глазами физически невозможно. Организм бунтовал. Но прошла неделя. Девятикилометровые пробежки в «парниковых» робах и «балет» встать-сесть сделали своё дело. Калории сгорали быстрее, чем уран в реакторе. Через семь дней произошла метаморфоза. Мы не просто ели. Мы вылизывали тарелки. Мы полировали их серым хлебным мякишем до зеркального блеска, так, что их можно было не мыть. Мы готовы были драться за лишнюю пайку «серого». Мы превратились в идеальные биологические машины по переработке всего, что горит. Флот победил. Дисциплина вошла в нас через желудок и закрепилась там навсегда.

Сергей Зелёнко ищет друзей ВМФ СССР ВМФ СССР 1988 - 1991 гг 1988 - 1989 АРХАНГЕЛЬСК (учебка) 1989 - 1991 БАЛТИЙСК МПК - 218

Сорок лет прошло с тех пор

Алексей Тузов (Продолжение). Глава 9. ГКЧП, «Чип и Дейл», и Стабилизирующая сила порнографии. В 1991 году Великий и Негушимый начал осыпаться, как старая штукатурка в казарме. Первыми на выход потянулись прибалты. Наша рота вдруг обмелела. Из строя исчезли все Ванисы, Янисы, Урмасы и прочие Раймондасы. Их было немного, но ребята были надежные, основательные, с тем самым западным лоском, который мы, лапотники, уважали. Прибалтнутых звали одним словом — «латышистонцы». Хотя, если поскрести, большинство из них были русскими, просто с пропиской в Юрмале. Но приказ есть приказ: Прибалтика — на выход, Союз нерушимый — давай, до свидания. Летом, накануне грандиозного шухера, наши старшины открыли для себя чудо враждебной техники — видеомагнитофон. По воскресеньям двести бритых черепов рассаживали на «взлетке» (центральном проходе). Сначала для разогрева показывали "Чип и Дейл спешат на помощь", потом крутили «Тома и Джерри». Мы ржали над котом, получающим кувалдой по морде, чувствуя с ним классовое родство. Потом шли боевички со Шварценеггером. А на десерт, посреди бела дня, включали порнуху. Зрелище было сюрреалистическое. Двести лысых, сексуально озабоченных новобранцев в синих робах, на пике своего пертубационного периода, сидят и с тоской в глазах смотрят на ритмичные телодвижения немецких сантехников. Тишина стояла такая, что слышно было, как трещят мудя.. И тут грянул ГКЧП. Августовский путч. По всей стране танки, «Лебединое озеро», трясущиеся руки Янаева. А у нас в десятой роте — «демократия» и сеанс групповой психотерапии. Командование нашей роты проявило мудрость царя Соломона. Чтобы личный состав не волновался и не думал о судьбах Родины, нас просто посадили перед телевизором и врубили немецкое «кино про любовь». Замполит, хитрая лиса, сидел у себя в кабинете. Схема работала как часы: Выходит Замполит в коридор — дневальный орет «Смирно!», порнуха выключается, включается программа «Время» или балет. Замполит проходит с умным видом, якобы не замечая, что у дневального эрекция, а у роты — стеклянные глаза. Заходит Замполит обратно — щелк! — и снова «Дас ист фантастиш». Так мы боролись с переворотом. Методом сублимации. А вот соседям, пятой роте (турбинисты), не повезло. У них командование было идейное, контуженное на всю голову марксизмом-ленинизмом. Там решили спасать ГКЧП. Матросам выдали автоматы, раздали патроны и выгнали патрулировать город Северодвинск. Представляете этих «турбинистов»? Это же люди, которые по определению ничего не слышат и мало что понимают. И вот эти зомби с автоматами бродили по улицам, пугая собак и старушек, готовые стрелять в контрреволюцию. Слава богу, контрреволюция в Северодвинск не завезли. Глава 10. Сухпай, Мертвый город и Брезгливость К осени Империя догнила окончательно, и флоту срочно понадобилось свежее мясо. Нас, недоученных «карасей», решили распихать по экипажам досрочно. В конце сентября остатки нашей тысячи собрали, выдали рундуки (чемоданы с барахлом) и погнали пешком на вокзал. Погрузили в эшелон. Третья полка (багажная) стала моим домом. Но было счастье. Нам выдали Сухой Паёк. Впервые за полгода я наелся. Я жрал тушенку прямо из банки, закусывал галетами и понимал, что жизнь удалась. Перед отъездом случилось чудо — меня выпустили в увольнение. Первый и последний раз. Северодвинск летом — это город-призрак. Мертвый сезон. Все, у кого были деньги или родственники на юге, свалили. Улицы пусты, ветер гоняет пыль. Я, лысый, в мешковатой робе, забрел в какую-то столовку, поел человеческой еды за свои деньги. А потом, от безысходности, пошел в Драматический театр. Давали какую-то перестроечную муть про гласность и совесть. Постановка была неплохая, но спектакль разворачивался в зале. Передо мной сидела мамаша с дочкой моего возраста. Дочка — кровь с молоком, персик. Я дышал ей в затылок перегаром казенной каши. Они оборачивались. На меня — взгляд, как на таракана, выползшего из щели. Брезгливый, с опаской. Мол, сидит тут какое-то недоразумение, портит культурный фон. Зато на курсантов Школы Техников («шиташников»), сидевших рядом, они смотрели с вожделением. У тех — форма с иголочки, погончики, будущее. А у меня — лысина и перспектива чистить гальюны. Классовое расслоение, однако. Поезд тронулся. Мы ехали из осени в зиму. Выехали в 6 утра, а прибыли в Североморск глубокой ночью. И попали в Мордор. В Североморске царила Полярная ночь. Если в Северодвинске снежок только пудрил грязь, то здесь, за Полярным кругом, зима уже вступила в права с размахом. Сугробы по колено, ветер режет лицо. Мы шли колонной через спящий, освещенный желтыми фонарями город. И вдруг — звуки. Дикие, гортанные вопли откуда-то сверху, из темных окон пятиэтажек: — Караси-и-и! Вешайтесь!!! — Жопа вам, духи! — Лучше вешайтесь сейча-а-ас!.. Это местные матросы, уже вкусившие прелести службы, приветствовали пополнение. Психологическая атака удалась. Мы шли, вжимая головы в плечи, и понимали: мы в аду, и черти нам не рады. Глава 11. Философия лопаты и Конец Империи в кинозале Нас пригнали на ПТК (Приемно-Техническую Комиссию) Североморска. Это были огромные авиационные ангары. На улице минус 25. В ангаре — «Ташкент», минус 10. Выстроили на плацу, шмон рундуков. У кого не хватало носков или кальсон — тех сразу отсеивали в роту охраны (видимо, охранять то, что еще не сперли). У кого комплект — тех в элиту, в экипажи. Я попал в категорию «счастливчиков». Но мой «покупатель» где-то загулял. Как потом выяснилось, мой экипаж учился в Палдиски (Эстония), а второй экипаж болтался в море. Про меня тупо забыли. Я завис на ПТК на два месяца. ПТК того времени — это чистилище. Толпы голодных, злых матросов. Кормили нас по принципу «чтобы не сдохли, но и не жили». В меню: гнилая, черная, мороженая картошка. Сваренная на воде. Без масла. Без соли. Без совести. Это месиво называлось едой. Жрать это было невозможно, не жрать — смертельно. Каждый день нас гоняли на «работы». Чистить снег, долбить лед, убирать свинарники (где свиньи питались лучше нас), кочегарить в котельной. Я быстро понял: кто работает — тот умирает. Надо гаситься. И тут прозвучал вопрос старшины: — Кто умеет ремонтировать лопаты? Лес рук отсутствовал. Лопат было море, все сломанные, инструмента — ноль. Дураков нет. — Я! — сделал шаг вперед я. Расчет был прост: раз нет инструмента, значит, нет и работы. Меня отвели в какую-то каморку, заваленную черенками и ржавым железом. Я заходил туда, создавал видимость бурной деятельности, чинил пару черенков с помощью мата и кирпича, а потом... потом я шел в библиотеку. Библиотекарша, женщина святая и одинокая, смотрела на меня как на йети, который вдруг попросил скрипку. — Вам чего, матрос? — Лескова. И, пожалуй, публицистику Льва Толстого. Весь том. Она выдавала. Я забивался в самый темный, теплый угол между стеллажами и читал. Пока мои товарищи долбили лед ломами на ветру, я погружался в мир русской классики. Я прочел всего Лескова. Я осилил Толстого. Я стал, пожалуй, самым начитанным ремонтником лопат в истории Северного флота. Интеллигенция выживает мимикрией. И вот, в один из таких дней, нас повели в кино. Раз в неделю, по воскресеньям, нам показывали фильм. Это был единственный луч света в царстве мороженой картошки. Мы сидели в холодном зале, грели друг друга боками. Шел какой-то фильм. Вдруг сеанс прервали. Вспыхнул свет. На сцену вышел офицер. Лицо серое, уставшее. — Товарищи матросы, — сказал он буднично, как объявляют об отмене ужина. — Советского Союза больше нет. В зале повисла тишина. — Теперь мы служим в СНГ. Кина не будет. Выходи строиться. Мы вышли. Телевизоров нам не давали, газет мы не видели. Империя, которая казалась вечной, рухнула, пока мы смотрели кино. Но нам было плевать. Нас больше волновало, дадут ли сегодня на ужин хоть каплю масла в эту проклятую мороженую картошку. СССР кончился. А голод и холод остались. (На фото ваш покорный слуга, в том самом 1991-м году, за 2 месяца до описанных событий)

Атомная подводная лодка К-38 — головной корабль 671 проекта. Лодки этого проекта отличались отменными скоростными качествами и большой глубиной погружения. Благодаря этим и другим особенностям такие субмарины могли нести службу в любых районах Мирового океана — даже подо льдами арктических морей. Головная подлодка проекта 671 знаменовала переход к строительству второго поколения советских атомных субмарин и новый этап в отечественном кораблестроении той эпохи. Лодке принадлежали несколько рекордов: на испытаниях в 1967 г. она показала кратковременное развитие скорости в 34,5 узла, полную подводную скорость, глубину погружения и глубину использования оружия.