И слово будто музыка звучит...

Мы ждём — вот-вот наступит благодать: Слепой прозреет, а глухой услышит, Предатель перестанет предавать, Никто ни с кем не будет воевать, Разоружится зло, добро задышит... Уже вот-вот… уже когда-нибудь — Под вой сирен и грохот барабанов Поделят власть, набьют себе карманы, Отменят Бога. Бог для них — не суть. Когда-нибудь и это всё пройдёт — Ну, если мы пробьёмся сквозь засаду И, может быть, удержим небосвод... А что нам, кроме небосвода, надо... Наталия Золотова

Жизнь, к сожалению, сердита, она не жалует старье. Одни взлетают на орбиту, другие катятся с нее. Таков закон круговорота, и исключений никаких: одни уходят за ворота, иные входят через них. И те, кто взлезли на орбиту, и те, кто шлепнулся, упал, одною, в общем, ниткой шиты… И у разбитого корыта у всех на всех – один финал! Откинешь в сторону копыта, хоть будь ты вошь, хоть будь ты вождь… Обратные пути закрыты — жизнь не воротишь, не вернешь. Эльдар РЯЗАНОВ

В бухте Юг ветер южный и волны толчея. Ты всегда была мужней, а смеялась: ничья. Это я третий лишний, да чего уж о том. Вертолёт цвета вишни месит воздух винтом. Что-то крайнюю фразу я сказать не могу. Две аварии сразу на одном берегу. Нам проститься бы надо без терзанья судьбы. Солнце красит помадой кромку Обской губы. Это всё остаётся неразрывно с тобой: полуночное солнце, неумолчный прибой. Писк приборов за дверью, хмурый лешего взгляд. Хоть вокруг всех деревьев лишь цевьё да приклад. Треплет ягодный ветер храм мошки на крови. Если дело не в лете, то, наверно, в любви. В оторочке песцовой тонких рук полукруг. Я тобой окольцован, улетаю на юг. Александр Кормашов

«До сих пор остается бедой русского языка то, что отменили преподавание церковно-славянского языка. Это был второй язык, близкий к русскому. Нарядный язык… Этот язык поднимает значение того, о чем идет речь в слове. Это другое совершенно высокое эмоциональное окружение… Исключение из школьного образования церковно-славянского и нашествие матерщины – это симметричные явления» Дмитрий Сергеевич ЛИХАЧЕВ, хранитель русской культуры, «совесть русской нации». (28.11.1906 - 30.09.1999гг)

Настоящий интеллигент никогда не скажет: «Ё... вашу мать!». Он скажет: «Я Вам в отцы гожусь!» Культурный человек не скажет: «Пошёл на …!» Он скажет: «Уйдите на конец!» Воспитанный человек никогда не скажет: "Пошёл ты...", Он скажет: "Я вижу, вы далеко пойдёте." Культурный человек никогда не назовёт вас «пид... ом». Он скажет: "Вам вполне можно выступать на Евровидении!" Вежливый человек никогда не скажет: «Истеричка». Он скажет: «Женщина с богатой и насыщенной эмоциональной палитрой». Настоящий интеллигент никогда не скажет: "Ты — говнюк." Он скажет: "Непотопляемый Вы человечище." Настоящий интеллигент никогда не скажет: "Как была дурой, так и осталась". Он скажет: "Время над нею не властно." Настоящий интеллигент не скажет : "Идиот!". Он скажет: "Наверное, о вас писал Достоевский"

Родина и мы …Граждане, соберемся, сосредоточимся хотя бы на... Ну, пожрать ну все же любят. Ну, соберитесь, родные... Ну, каждый хоть сам себя... Уже не надо посторонних кормить... Но сам себя... Родина же! Она же не работает, не копает, не сеет... Родина только ест и пьет. А пахать и сеять ей должен человек. Разве я не прав?.. Не ткет Родина, не плавит ни черта и не шьет ботинки. Человек это все должен. Без человека Родина не мать! Она беззащитна без человека. Мы на нее надеемся, а где она возьмет, если у нас здесь внизу нет? У нее даже денег нет, если мы ей не дадим. Ничего у нее нет, кроме резолюций "запретить" и "разрешить". Но, чтобы она могла что-то запретить или разрешить, мы должны это сделать. А сегодня ей и запрещать нечего, интереса в глазах нет у людей. И Родине с нами неинтересно, хотя других у нее нет. И к ней тоже не каждый привыкнет. А добывать в таком климате хлеб, горячую воду, овощи и всенародно любимый газ несказанно тяжело. Мужчины и женщины, что с таким трудом населяют это сырое пространство, должны молча договориться и подкормить население своей Родины. Нет, оно сегодня не голодает, но кормится из чужих рук. Отнимут руки, и мы, как те дельфины цирковые — рот раскрыт, а рыбы нет. А мы уже отучены работать, только развлекаться. Всем языкам, что шипят, мол, они (то есть мы) любят неволю, они в неволе чувствуют себя как дома, надо твердо сказать: "Нет, не неволю мы любим, мы любим диктатуру, это да!" А в неволе мы просто не размножаемся. Не можем или не хотим — из результата не разберешь! Но это видно по демографической ситуации. Дикие мы. Женщины у нас не прирученные. У нас чересчур независимая, очень сильная и дикая женщина. И, покуда от нее зависит, она хочет, чтоб ребенок ее был независимым, богатым и сплоченным и чтоб жил возле нее, а не в Америке, где все дети местные, а родители приезжие. И рождаются они там ради Родины. А Родину надо возить в себе, а не ехать за ней туда. И признавать Родину внутри себя и тогда не надо надсадно кричать всем: "Я люблю ее!" Это и так понятно. А главное, ей ничего не прощать, Родине! Как она нам ничего не прощает. И тогда этот брак будет не по любви, как сейчас, а по расчету, когда обеим сторонам есть на кого рассчитывать. Извините. Ваш, как никогда, М.М.Ж.

Этот очень красивый и грустный человек был фантастически популярен в СССР. Он был обласкан властью, любовью поклонников и женщин, он получал немыслимые гонорары и легко тратил их на все земные блага и удовольствия. Он писал шлягеры, которые любили все: только в 1970 году тираж проданных пластинок с песнями на его стихи составил шестнадцать миллионов (!!!) копий. Мы и сейчас часто включаем их и слушаем, и будем включать и слушать всегда. Льёт ли тёплый дождь, Падает ли снег — Я в подъезде против дома Твоего стою… «Восточную песню», в одночасье прославившую Ободзинского, написал этот грустный азербайджанец со странным именем Онегин. Он родился в Баку в июне 1937 года, когда вся страна отмечала 100-летие со дня гибели Пушкина, и мама, знаток русской литературы, назвала новорожденного в честь самого любимого своего героя - Евгения Онегина… Спустя годы редкое имя оправдало себя: бакинец из знатной семьи иранских аристократов оказался настоящим русским лириком - во всех его песнях много дождя, любви и той самой русской тоски, которую не в силах постичь чужестранцы. Желтый дождь стучит по крышам, По асфальту и по листьям, Я стою в плаще и мокну зря. Пропадают два билета, Впрочем, что там два билета, Пропадаю в этот вечер я... И эту, одну из любимых песен - «Дождь и я», тоже написал Онегин Гаджикасимов. А еще «Алешкина любовь», «Лайла», «Позвони», «Говорят, я некрасивый», «Дорожная»… Муслим Магомаев, Иосиф Кобзон, Юрий Антонов, Алла Пугачева, Олег Ухналев, Аида Ведищева, Владимир Мулерман, Валерий Ободзинский, Полад Бюль-Бюль оглы, Валентина Толкунова, Тамара Миансарова, Людмила Сенчина, Сергей Захаров - трудно сказать, кто не пел песен Гаджикасимова! Но в 1985 году на пике своей славы Онегин исчез. Никому ничего не сказав, он сел в поезд и уехал из Москвы. Выйдя на глухой белорусской станции, зашел в православную церковь, принял православие и крестился с именем Олег. Затем пришел послушником в только что возвращенный РПЦ монастырь Оптина Пустынь - нес послушание привратника, скрывая от всех свою мирскую славу. В 1989 году наместником монастыря был пострижен в рясофор с именем в честь Афанасия Афонского, в 1991-м пострижен в монашество с именем «Силуан». Позднее принял великую схиму с именем "Симон", став одним из известнейших проповедников Оптиной Пустыни, на чьи проповеди съезжалось много людей. Последние годы жизни Онегин страдал от онкологического заболевания, мучился от болей в ногах, но лечиться отказывался и ходил в монашеских сапогах, полных крови… В июне 2002 года Онегина Гаджикасимова не стало. Похоронили его на кладбище села Лямцино Домодедовского района Московской области. На могиле стоит православный крест с надписью: "Схииеромонах Симон". (с)

21 октября 1896 года родился Евгений Львович Шварц - русский советский прозаик, сценарист, драматург, поэт. Автор множества детских книг, а также культовых пьес «Голый король», «Снежная королева», «Тень», «Дракон», «Обыкновенное чудо».

Первая любовь Михаила Булгакова Ясные глаза с прозеленью, нежная оливковая кожа, темные непослушные локоны — такой увидел впервые семнадцатилетний Миша Булгаков гимназистку Тасю.