Василий Макарович Шукшин, "Вот моя деревня...

"
"...Каждый год, 9 мая, люди моего села собираются на кладбище... И кто-нибудь из сельсовета зачитывает по списку:
Буркин Илья...
Козлов Иван...
Куксины: Степан и Павел...
Пономорев Константин...
Пономоревы, Емельяновичи:
Иван, Степан, Михаил, Василий...
Поповы...
Длинный это список. Скорбный.
Слушают... Молча плачут.
Тут есть еще матери, отцы.
Но мало уже. Больше — жены, сестры, братья, дети. Тут — все село.
Тихо слушают... И тот, кто читает, невольно делает это тоже негромко. Иногда, когда он зачитывает какую-нибудь фамилию, а потом пойдут: Егор, Кузьма, Иван, Василий, Михаил — братья, то он приостанавливается на некоторое время, стискивает зубы, моргает... И слышно, как плачут, шепотом как-то плачут.
А с кладбища, с горы, далеко-далеко видно окрест. С юга — горы, а к северу пошла степь. Необозримая. Земля этих людей, имена которых зачитывают. Они родились здесь, пахали эту землю.
Зиновьев Михаил
Куликов Борис...
Думновы: Николай и Федор
Докучаев Егор...
Сибиряки. В основном из села полегли под Москвой и на Курской дуге.
Есть даже один из двадцати восьми панфиловцев — Трофимов. Он остался жив. Он стоит здесь же... Его можно потом попросить рассказать о великой битве за столицу.
Он расскажет...
Но вернулось мало. Эти, в списке...Они теперь на фотографиях в домах. На видном месте.
И если слышать негромкий голос, зачитывающий имена погибших... И разглядывать их фотографии — каждого названного в списке, то удивит и резанет по сердцу мысль: «Какие они были молодые!»
Можно, когда потом разойдутся с кладбища, попросить двух-трех вдов рассказать, как они провожали своих мужей на войну. Какие сны вещие видели...
Мать моя рассказывает, что приснился ей такой сон:
— Приехали мы в Бийск-то, а их там — видимо-невидимо. И вот их всех выкликают. А мы, бабы-то, собрались все в садочке, у вокзала-та, да и ждем. Ждем-пождем, а их все выкликают. Я и задремала, на скамеечке-то сидя. До этого-то не спали две ночи, ну, меня и сморило. И только я задремала, вижу такой сон. Вот захотела же я пить. Да так захотела — душа горит. И вижу, будто чайник какой-то. А где это я?— я что-то не соображу. Ну, взяла я тот чайник да как хлебну с жадностью-то — а там кипяток. И проснулась. Проснулась, рассказываю этот сон бабам, а те говорят: «Э-э, матушка, худо: обожгесся». Вот и обожглась: в 42-м похоронную получила.
Еще другие сны видели — причудливые, вещие... И очень уж какие-то... точные, что ли, пророческие. То ли правда такие снились, то ли потом додумалось и поверилось.
Говорят, правда.
Но это они потом расскажут.
А сейчас звучит все тот же голос на кладбище, называет фамилии...
И учительница тоже называет фамилии — те же, только имена другие.
Это — в школе.
Это уже внуки тех...
Встают — мальчишки, девчонки. Какие-то все рослые! Седьмой или восьмой класс, а девчата уже невесты целые. А парням бриться в пору.
Это — внуки. Как-то трудно совместить эти понятия... Только что поразила молодость тех, на фотографиях, а это уже — их внуки. Но это так..."