Она была суровой и совсем не ласковой с виду.

Не гламурной, не приторно любезной. У неё не было на это времени. Да и желания, порой, не было. Происхождение тоже подкачало - простой она была. Всю жизнь, сколько помню, она работала. Много работала, очень много... Занималась всем сразу. И прежде всего — нами, оболтусами. Кормила, как могла. Не трюфелями, не лангустами, не пармезаном с моцареллой, а простым сыром, обычной колбасой, завёрнутой в грубую серую обёрточную бумагу. Учила нас, совала под нос книги, запихивала в кружки и спортивные секции, водила в кино на детские утренники по 10 копеек за билет, в кукольные театры, в ТЮЗ. Позже — в драму, оперу и балет.
Учила думать и делать выводы, сомневаться и добиваться. И мы старались, как умели. И капризничали, и воротили носы. При этом взрослели, умнели, мудрели, получали степени, ордена и звания. И ничего не понимали, хотя и наивно думали, что понимаем всё.
А она снова и снова отправляла нас в институты и университеты, в НИИ, на заводы и на стадионы, в колхозы, в стройотряды, на далёкие стройки и даже в космос. Она всё время куда-то нацеливала нас. Даже против нашей воли. Брала за руку и вела, тихонько подталкивая сзади. Потом махала рукой и уходила дальше, наблюдая за нами со стороны. Издалека.
Она не была благодушно-показной и нарочито щедрой. Она была экономной и бережливой. Не баловала бесконечным разнообразием заморских благ, предпочитая своё, домашнее. Но иногда вдруг нечаянно дарила американские фильмы, французские духи, немецкие ботинки или финские куртки. Нечасто и немного. Зато все они были отменного качества — и кинокартины, и одежда, и косметика, и детские игрушки. Как и положено быть подаркам, сделанным близкими людьми. Мы дрались за ними в очереди. Шумно и совсем по-детски восхищались. А она вздыхала. Молча. Она не могла дать больше, и потому молчала. И снова работала — строила, возводила, запускала, изобретала... И кормила. И учила.
Но нам не хватало. И мы роптали. Избалованные дети, ещё не знающие горя, мы ворчали и жаловались. Мы были недовольны. Нам было мало. И однажды мы возмутились. Громко. Всерьёз. Она не удивилась. Она всё понимала. И потому ничего не сказала, а тяжело вздохнула и ушла. Совсем. Навсегда.
Она не обиделась. За свою долгую трудную жизнь она ко всему привыкла. Она не была идеальной и сама это понимала. Она была живой и потому ошибалась. Иногда серьёзно, но чаще трагически. В нашу пользу. Она просто слишком любила нас. Хотя и старалась особенно этого не показывать. Она слишком хорошо думала о нас. Лучше, чем мы были на самом деле. И берегла нас, как могла. От всего дурного. Мы думали, что мы выросли давно. Мы были уверены, что вполне проживём без её заботы и без её присмотра. Мы были уверены в этом. Мы ошибались. А она — нет. Она оказалась права и на этот раз. Как и почти всегда. Но, выслушав наши упрёки, спорить не стала.
И ушла... Не выстрелив, не пролив крови, не хлопнув дверью, не оскорбив нас на прощанье... Ушла, оставив нас жить так, как мы хотели тогда. Вот так и живём с тех пор. Зато теперь мы знаем всё. И что такое изобилие, и что такое горе. Вдоволь.
Счастливы мы? Не знаю. Но точно знаю, какие слова многие из нас так и не сказали ей тогда. Мы заплатили сполна за своё подростковое нахальство. Теперь мы поняли всё, чего никак не могли осознать незрелым умом в те годы нашего безмятежного избалованного детства.
Спасибо тебе! Не поминай нас плохо. И прости! Прости за всё.. Прости, наша Советская Родина!