«Я похоронил так много себя, чтобы выжить, что уже не помню, кем я был до всего этого.

Бывают моменты, когда я ловлю своё отражение и чувствую, что смотрю на человека, который носит моё лицо, но не мою душу. Я вспоминаю фрагменты прежнего себя, словно слабые следы сна: мальчика, который смеялся, не обращая внимания на то, кто смотрит, который говорил, не взвешивая каждое слово, который верил, что жизнь может быть к нему благосклонна. Этот мальчик кажется мне тем, кого я знал, а не тем, кем я являюсь сейчас. Где-то между детством и настоящим я сам стал тем, кто вырыл могилу и опустил в неё осколки себя, один за другим, пока всё, что осталось, не стало версией меня, созданной только для выживания.
Чтобы выжить, я сначала похоронил свою мягкость. Я быстро понял, что к человеку, который глубоко чувствует, часто относятся как к проблеме, которую нужно решить, или как к слабости, над которой нужно насмехаться. Поэтому я взял свои слёзы, своё смятение, свою боль, чтобы утешиться, и засунул их туда, где никто не мог их увидеть. Когда мне было больно, я превратил это в тишину. Когда мне было страшно, я превратил это в тишину. В шутку. Когда мне было одиноко, я превращал это в переутомление и отвлечение. Каждый раз, когда я притворялся, что всё хорошо, когда это было не так, я зарывал в землю другую часть себя настоящего и говорил ему, чтобы он замолчал, если хочет, чтобы мы выжили.
Потом я похоронил свои потребности. Я убедил себя, что просить о помощи эгоистично, что желать, чтобы меня поняли, – ребячество, что потребность в нежной и уверенной любви делает меня менее мужественным. Так я стал тем, на кого все опирались, тем, кто всё исправлял, тем, кто всегда говорил: «Не волнуйся, я справлюсь», даже в те дни, когда нести свой груз было уже невозможно. Я так хорошо научился изображать из себя «нормального», что даже когда я пытался намекнуть, что тону, люди думали, что я шучу. Я приучил их видеть меня несокрушимым, даже когда я сам распадался на части.
Я похоронил и свой гнев – тот здоровый гнев, который должен был меня защищать. Когда люди переступали мои границы, я говорил себе: «Это того не стоит». Когда они проявляли ко мне неуважение, я находила для них оправдания, вместо того чтобы постоять за себя. Когда моё сердце разбивалось, я говорила: «Такова жизнь» и делала вид, что меня это почти не трогает. Но гнев, который никогда не покидает меня словами, не исчезает; он угасает. Он проникает в мою грудь, в мои кости, в мои вечно напряженные плечи. Он перестал быть чётким сигналом того, что я заслуживаю лучшего, и превратился в тяжёлый туман никчёмности, который преследовал меня повсюду.
К тому времени, как я осознала, как много себя я похоронила, я уже жила как чужая в своей собственной шкуре. Люди говорили мне, что я сильная, надёжная, крепкая. Они восхищались тем, как много я могу выдержать. Они хвалили меня за то, что я никогда не жалуюсь. Чего они не видели, так это цены. Они не видели ночей, когда я пялилась в потолок, не чувствуя ничего и всё одновременно. Они не видели, как моё тело тряслось в душе после долгого дня, потому что только там я позволяла себе развалиться. Они не видели тихих мыслей, приходивших, когда стихал шум мира. те, которые спрашивали: «Если я исчезну, будут ли вообще кто-нибудь знать, кого они потеряли, или будут просто скучать по тому, что я для них сделала?»
И я замкнулась в себе. Я начала говорить, что устала, имея в виду, что опустошена. Я начала отменять планы, называя причины, которые звучали разумно, но на самом деле были моим способом сказать: «Мне больше не к чему притворяться». Я шёл по своим дням, словно человек, бредущий по тусклому дому, касаясь стен, не в силах вспомнить, как выглядели комнаты, когда в них был свет. Снаружи моя жизнь казалась обычной. Внутри же расстояние между тем человеком, которого я показывал, и тем, кем я был, стало своего рода пыткой.
Человек, затерявшийся в своей тьме, не находит тишины; он находит ад. Он находит разум, который не перестаёт прокручивать в голове каждую ошибку, каждое резкое слово, каждый момент стыда. Он находит воспоминания, которые раньше были обычными, теперь извращёнными в доказательство того, что он недостаточен. Он находит ночи, которые тянутся слишком долго, и утра, которые кажутся наказанием. Он слышит собственный голос, повторяющий ложь, которую когда-то говорили ему другие: «Ты обуза. Ты слаб. В тебе нет ничего особенного. Ты никогда не изменишься». Он стоит в жизни, которую построил, похоронив себя, и чувствует себя призраком, преследующим собственную историю.
В этом аду я начал понимать нечто болезненное: тюрьма была построена из моего собственного отказа от себя. Каждый раз, когда я говорил «да», когда всё моё тело шептало «нет», я закладывал новый кирпич. Каждый раз, когда я смеялся над оскорблением, просто чтобы сохранить спокойствие, я закрывал ещё одну дверь. Каждый раз, когда я говорил себе быть мужественным, вместо того чтобы протянуть руку, я затягивал цепи ещё туже. Мир причинял мне боль, да, но я продолжал работать над собой, решив, что я не заслуживаю лучшего, что исчезнуть в себе безопаснее, чем рисковать быть по-настоящему увиденным и отвергнутым.
Но даже там, в полной потерянности, что-то маленькое отказывалось умирать. Воспоминание, чувство, слабый отголосок мальчика, которым я был когда-то, того, кто верил, что у него есть место в этом мире просто потому, что он здесь. Я чувствовал его иногда, когда был достаточно измотан, чтобы перестать притворяться, в те хрупкие моменты, когда я признавал, пусть даже шёпотом: «Я больше так не могу». В этом шёпоте жила странная надежда: вера в то, что если во мне ещё осталась какая-то часть, которая может страдать, то есть и часть, которую нужно спасти.
Итак, я начал неуклюже копать. Не большими героическими способами, а маленькими, робкими. Я сказал одному человеку правду, когда тот спросил, как у меня дела. Однажды я позволил себе поплакать и не сдержался от стыда. Я написал слова, которые никогда не собирался никому читать, просто чтобы увидеть свою боль выложенной передо мной, а не запертой внутри. Я признался себе, что я не слаб, нуждаясь в других; я был человеком. Каждый честный миг казался мне горстью земли, которую я поднял с человека, похороненного мной, позволяя ему дышать ещё секунду.
Я похоронил так много себя, чтобы остаться в живых, что больше не помню, кем я был раньше, но я начинаю понимать, что тот человек, которым я был, никуда не делся, он лишь спрятался. Человек, затерявшийся во тьме, находит ад, но если он продолжит идти, если он продолжит тянуться хотя бы к самому маленькому проблеску истины, он также найдёт врата обратно к себе. Я тот человек, стоящий на краю собственных руин, и впервые я не пытаюсь вернуться к тому, кем я был до того, как мир сломал меня. Я выбираю узнать, кем я могу стать, теперь, когда знаю, чего стоит похоронить своё сердце. Возможно, я никогда не вспомню до конца того мальчика, которым я был раньше, но я могу почтить его память, построив жизнь, в которой мне больше не придётся хоронить свою правду, просто чтобы дышать. И в этом выборе, пусть даже маленьком и трепетном, есть тихая красота: я не избежал ада невредимым, но я выхожу оттуда с тем единственным, чего он не смог у меня отнять полностью, — моей волей жить как я, а не как моя маска.
— Стив Де’лано Гарсия