Считается, что прадед Пушкина Абрам Ганнибал был негром, которого в детском возрасте привезли из Африки. Мало кто знает, что на самом деле привезли ещё и его родного брата. Абрам Ган...
Яндекс Дзен | Платформа для авторов, издателей и брендов
Когда по синеве морей Зефир скользит и тихо веет В ветрила гордых кораблей И чёлны на волнах лелеет; Забот и дум слагая груз, Тогда ленюсь я веселее – И забываю песни муз: Мне моря сладкий шум милее. Когда же волны по брегам Ревут, кипят и пеной плещут, И гром гремит по небесам, И молнии во мраке блещут, – Я удаляюсь от морей В гостеприимные дубровы; Земля мне кажется верней, И жалок мне рыбак суровый: Живёт на утлом он челне, Игралище слепой пучины, А я в надёжной тишине Внимаю шум ручья долины.
«Закрывай. Василий, душу. Не выстуживай себя.» Василий Федоров
Я живу без интереса К оглашенному «прогрессу», Год от года безнадежней Свой натягиваю гуж. Слишком много перевесов В пользу плутов, мотов, бесов, Суеты пустопорожней, Краснобаев и чинуш.
Не хочу давать ответы На дежурные анкеты: Как справляюсь с перестройкой? Как арендный чту подряд? На худое – нет запрета. На святое – нет декрета. Нэпоман на месте бойком Всё и вся разрушить рад.
И привыкшие не рушить Поразвешивали уши: Жизнь в колхозе – под бульдозер! Землю рви на лоскуты! Огребайся, загребущий! Разоряйся, неимущий: Из Америки навозим Работяг, коль сгинешь ты!
Из Америки – пшеницы, Из Америки – певицы, Из Америки – болезни, Из Америки – шприцы... Успевай посторониться, Русский «лодырь», «раб», «тупица», – В узелок – манатки, песни И – валяй под бубенцы
Вниз по матушке по Волге: Ветераны, комсомолки, Пионеры и партийцы, Сталин, Ленин, револю...Ещё«Закрывай. Василий, душу. Не выстуживай себя.» Василий Федоров
Я живу без интереса К оглашенному «прогрессу», Год от года безнадежней Свой натягиваю гуж. Слишком много перевесов В пользу плутов, мотов, бесов, Суеты пустопорожней, Краснобаев и чинуш.
Не хочу давать ответы На дежурные анкеты: Как справляюсь с перестройкой? Как арендный чту подряд? На худое – нет запрета. На святое – нет декрета. Нэпоман на месте бойком Всё и вся разрушить рад.
И привыкшие не рушить Поразвешивали уши: Жизнь в колхозе – под бульдозер! Землю рви на лоскуты! Огребайся, загребущий! Разоряйся, неимущий: Из Америки навозим Работяг, коль сгинешь ты!
Из Америки – пшеницы, Из Америки – певицы, Из Америки – болезни, Из Америки – шприцы... Успевай посторониться, Русский «лодырь», «раб», «тупица», – В узелок – манатки, песни И – валяй под бубенцы
Вниз по матушке по Волге: Ветераны, комсомолки, Пионеры и партийцы, Сталин, Ленин, револю... Ох и резвые ребята Те, что нынче в демократах Во Москве, родной столице, В той, которую люблю!
Все родное – «оплошало», «Обнищало», «отощало», То ли дело за границей: Облизнулись, кто бывал! А народец неезжалый Надо вымести, пожалуй, Иль помочь скорее спиться, Чтоб езжалым не мешал.
Пере-пере-пере-пере: В атмосфере, в мере, в вере! Ты создашь – они разрушат, – Что возьмешь с таких ребят? Потому не будь тетерей: На ворота, ставни, двери Закрывай, Россия, душу, Не выстуживай себя. 1988 О.Фокина
Я — Природа. Я — великий мастер Вечный мастер жизни. Я могу, Человек, тебя человек за соучастие надарить- В моей все это власти!— Гриб в лесу, ромашка на лугу, небо в час Восхода и захода, иву над рекой... И,наконец, солнцем прокаленным, рыжеватый Хлебный колос! Как всему венец... Только ты мой дар, мое ученье Не прими за дар: я не раба. Не забудь: ты сам — мое творенье! И у нас с тобой одна судьба! Да, ты вырос. Ты простился с детством. Шире — что ни год — твои шаги... Но не занимайся самодейством! И былинку даже, что в наследство Я тебе вручила, береги! Даже волка — вдруг да он последний... Уничтожишь (зверь не карандаш)— С помощью сложнейших вычислений И машин сложнейших- не создашь. Мы с тобой дорогою одною
Катимся — ни часу врозь, ни дня... И не можешь быть ты надо мною, Как не можешь быть и вне меня.
“Живой человек — Лева Куклин!” — не раз одобрительно говорил Вадим Сергеевич Шефнер, когда речь заходила об этом самобытном, талантливом человеке. Точнее не скажешь: и в творчестве, и в повседневной жизни Лев Валерианович был необ...
Роняет лес багряный свой убор,[1] Сребрит мороз увянувшее поле, Проглянет день как будто поневоле И скроется за край окружных гор. Пылай, камин, в моей пустынной келье; А ты, вино, осенней стужи друг, Пролей мне в грудь отрадное похмелье, Минутное забвенье горьких мук.
Печален я: со мною друга нет, С кем долгую запил бы я разлуку, Кому бы мог пожать от сердца руку И пожелать весёлых много лет. Я пью один; вотще воображенье Вокруг меня товарищей зовет; Знакомое не слышно приближенье, И милого душа моя не ждет.
Я пью один, и на брегах Невы Меня друзья сегодня именуют... Но многие ль и там из вас пируют? Ещё кого не досчитались вы? Кто изменил пленительной привычке? Кого от вас увлек холодный свет? Чей глас умолк на братской перекличке? Кто не пришел? Кого меж вами нет?
Он не пришел, кудрявый наш певец, С огнём в очах, с гитарой сладкогласной: Под миртами Италии прекрасной Он тихо спит, и дружеский резец Не начертал над русскою могилой Слов несколько на языке родном, Чтоб некогда нашёл привет унылый Сын севера, бродя в краю чужом.
Сидишь ли ты в кругу своих друзей, Чужих небес любовник беспокойный? Иль снова ты проходишь тропик знойный И вечный лед полунощных морей? Счастливый путь!.. С лицейского порога Ты на корабль перешагнул шутя, И с той поры в морях твоя дорога, О волн и бурь любимое дитя!
Ты сохранил в блуждающей судьбе Прекрасных лет первоначальны нравы: Лицейский шум, лицейские забавы Средь бурных волн мечталися тебе; Ты простирал из-за моря нам руку, Ты нас одних в младой душе носил И повторял: «На долгую разлуку Нас тайный рок, быть может, осудил!»
Друзья мои, прекрасен наш союз! Он как душа неразделим и вечен — Неколебим, свободен и беспечен Срастался он под сенью дружных муз. Куда бы нас ни бросила судьбина, И счастие куда б ни повело, Всё те же мы: нам целый мир чужбина; Отечество нам Царское Село.
Из края в край преследуем грозой, Запутанный в сетях судьбы суровой, Я с трепетом на лоно дружбы новой, Устав, приник ласкающей главой... С мольбой моей печальной и мятежной, С доверчивой надеждой первых лет, Друзьям иным душой предался нежной; Но горек был небратский их привет.
И ныне здесь, в забытой сей глуши, В обители пустынных вьюг и хлада, Мне сладкая готовилась отрада: Троих из вас, друзей моей души, Здесь обнял я. Поэта дом опальный, О Пущин мой, ты первый посетил; Ты усладил изгнанья день печальный, Ты в день его лицея превратил.
Ты, Горчаков, счастливец с первых дней, Хвала тебе — фортуны блеск холодный Не изменил души твоей свободной: Всё тот же ты для чести и друзей. Нам разный путь судьбой назначен строгой; Ступая в жизнь, мы быстро разошлись: Но невзначай проселочной дорогой Мы встретились и братски обнялись.
Когда постиг меня судьбины гнев, Для всех чужой, как сирота бездомный, Под бурею главой поник я томной И ждал тебя, вещун пермесских дев, И ты пришёл, сын лени вдохновенный, О Дельвиг мой: твой голос пробудил Сердечный жар, так долго усыпленный, И бодро я судьбу благословил.
С младенчества дух песен в нас горел, И дивное волненье мы познали; С младенчества две музы к нам летали, И сладок был их лаской наш удел: Но я любил уже рукоплескан...ЕщёИ ныне здесь, в забытой сей глуши, В обители пустынных вьюг и хлада, Мне сладкая готовилась отрада: Троих из вас, друзей моей души, Здесь обнял я. Поэта дом опальный, О Пущин мой, ты первый посетил; Ты усладил изгнанья день печальный, Ты в день его лицея превратил.
Ты, Горчаков, счастливец с первых дней, Хвала тебе — фортуны блеск холодный Не изменил души твоей свободной: Всё тот же ты для чести и друзей. Нам разный путь судьбой назначен строгой; Ступая в жизнь, мы быстро разошлись: Но невзначай проселочной дорогой Мы встретились и братски обнялись.
Когда постиг меня судьбины гнев, Для всех чужой, как сирота бездомный, Под бурею главой поник я томной И ждал тебя, вещун пермесских дев, И ты пришёл, сын лени вдохновенный, О Дельвиг мой: твой голос пробудил Сердечный жар, так долго усыпленный, И бодро я судьбу благословил.
С младенчества дух песен в нас горел, И дивное волненье мы познали; С младенчества две музы к нам летали, И сладок был их лаской наш удел: Но я любил уже рукоплесканья, Ты, гордый, пел для муз и для души; Свой дар как жизнь я тратил без вниманья, Ты гений свой воспитывал в тиши.
Служенье муз не терпит суеты; Прекрасное должно быть величаво: Но юность нам советует лукаво, И шумные нас радуют мечты... Опомнимся — но поздно! и уныло Глядим назад, следов не видя там. Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было, Мой брат родной по музе, по судьбам?
Пора, пора! душевных наших мук Не стоит мир; оставим заблужденья! Сокроем жизнь под сень уединенья! Я жду тебя, мой запоздалый друг — Приди; огнём волшебного рассказа Сердечные преданья оживи; Поговорим о бурных днях Кавказа, О Шиллере, о славе, о любви.
Пора и мне... пируйте, о друзья! Предчувствую отрадное свиданье; Запомните ж поэта предсказанье: Промчится год, и с вами снова я, Исполнится завет моих мечтаний; Промчится год, и я явлюся к вам! О сколько слёз и сколько восклицаний, И сколько чаш, подъятых к небесам!
И первую полней, друзья, полней! И всю до дна в честь нашего союза! Благослови, ликующая муза, Благослови: да здравствует лицей! Наставникам, хранившим юность нашу, Всем честию, и мёртвым и живым, К устам по...ЕщёСлуженье муз не терпит суеты; Прекрасное должно быть величаво: Но юность нам советует лукаво, И шумные нас радуют мечты... Опомнимся — но поздно! и уныло Глядим назад, следов не видя там. Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было, Мой брат родной по музе, по судьбам?
Пора, пора! душевных наших мук Не стоит мир; оставим заблужденья! Сокроем жизнь под сень уединенья! Я жду тебя, мой запоздалый друг — Приди; огнём волшебного рассказа Сердечные преданья оживи; Поговорим о бурных днях Кавказа, О Шиллере, о славе, о любви.
Пора и мне... пируйте, о друзья! Предчувствую отрадное свиданье; Запомните ж поэта предсказанье: Промчится год, и с вами снова я, Исполнится завет моих мечтаний; Промчится год, и я явлюся к вам! О сколько слёз и сколько восклицаний, И сколько чаш, подъятых к небесам!
И первую полней, друзья, полней! И всю до дна в честь нашего союза! Благослови, ликующая муза, Благослови: да здравствует лицей! Наставникам, хранившим юность нашу, Всем честию, и мёртвым и живым, К устам подъяв признательную чашу, Не помня зла, за благо воздадим.
Полней, полней! и, сердцем возгоря, Опять до дна, до капли выпивайте! Но за кого? о други, угадайте... Ура, наш царь! так! выпьем за царя. Он человек! им властвует мгновенье. Он раб молвы, сомнений и страстей; Простим ему неправое гоненье: Он взял Париж, он основал лицей.
Пируйте же, пока ещё мы тут! Увы, наш круг час от часу редеет; Кто в гробе спит, кто, дальный, сиротеет; Судьба глядит, мы вянем; дни бегут; Невидимо склоняясь и хладея, Мы близимся к началу своему... Кому <ж> из нас под старость день лицея Торжествовать придется одному?
Несчастный друг! средь новых поколений Докучный гость и лишний, и чужой, Он вспомнит нас и дни соединений, Закрыв глаза дрожащею рукой... Пускай же он с отрадой хоть печальной Тогда сей день за чашей проведёт, Как ныне я, затворник ваш опальный, Его провел без горя и забот.
С той далекой поры, когда я себя помню едва, Как простые, но самые мне дорогие игрушки, В мое сердце вошли незабвенные эти слова: "Колыбельная песня", "волшебные сказки" и "Пушкин". Он пронзил меня - этот ...
Комментарии 629
Что предпочел бы я скорей
Бессмертию души моей
Бессмертие своих творений.
отрывок. В альбом Илличевскому
1814-1822
Александр Пушкин
Земля и море
Идиллия Мосха
Когда по синеве морей
Зефир скользит и тихо веет
В ветрила гордых кораблей
И чёлны на волнах лелеет;
Забот и дум слагая груз,
Тогда ленюсь я веселее –
И забываю песни муз:
Мне моря сладкий шум милее.
Когда же волны по брегам
Ревут, кипят и пеной плещут,
И гром гремит по небесам,
И молнии во мраке блещут, –
Я удаляюсь от морей
В гостеприимные дубровы;
Земля мне кажется верней,
И жалок мне рыбак суровый:
Живёт на утлом он челне,
Игралище слепой пучины,
А я в надёжной тишине
Внимаю шум ручья долины.
1821
Не выстуживай себя.» Василий Федоров
Я живу без интереса
К оглашенному «прогрессу»,
Год от года безнадежней
Свой натягиваю гуж.
Слишком много перевесов
В пользу плутов, мотов, бесов,
Суеты пустопорожней,
Краснобаев и чинуш.
Не хочу давать ответы
На дежурные анкеты:
Как справляюсь с перестройкой?
Как арендный чту подряд?
На худое – нет запрета.
На святое – нет декрета.
Нэпоман на месте бойком
Всё и вся разрушить рад.
И привыкшие не рушить
Поразвешивали уши:
Жизнь в колхозе – под бульдозер!
Землю рви на лоскуты!
Огребайся, загребущий!
Разоряйся, неимущий:
Из Америки навозим
Работяг, коль сгинешь ты!
Из Америки – пшеницы,
Из Америки – певицы,
Из Америки – болезни,
Из Америки – шприцы...
Успевай посторониться,
Русский «лодырь», «раб», «тупица», –
В узелок – манатки, песни
И – валяй под бубенцы
Вниз по матушке по Волге:
Ветераны, комсомолки,
Пионеры и партийцы,
Сталин, Ленин, револю...Ещё«Закрывай. Василий, душу.
Не выстуживай себя.» Василий Федоров
Я живу без интереса
К оглашенному «прогрессу»,
Год от года безнадежней
Свой натягиваю гуж.
Слишком много перевесов
В пользу плутов, мотов, бесов,
Суеты пустопорожней,
Краснобаев и чинуш.
Не хочу давать ответы
На дежурные анкеты:
Как справляюсь с перестройкой?
Как арендный чту подряд?
На худое – нет запрета.
На святое – нет декрета.
Нэпоман на месте бойком
Всё и вся разрушить рад.
И привыкшие не рушить
Поразвешивали уши:
Жизнь в колхозе – под бульдозер!
Землю рви на лоскуты!
Огребайся, загребущий!
Разоряйся, неимущий:
Из Америки навозим
Работяг, коль сгинешь ты!
Из Америки – пшеницы,
Из Америки – певицы,
Из Америки – болезни,
Из Америки – шприцы...
Успевай посторониться,
Русский «лодырь», «раб», «тупица», –
В узелок – манатки, песни
И – валяй под бубенцы
Вниз по матушке по Волге:
Ветераны, комсомолки,
Пионеры и партийцы,
Сталин, Ленин, револю...
Ох и резвые ребята
Те, что нынче в демократах
Во Москве, родной столице,
В той, которую люблю!
Все родное – «оплошало»,
«Обнищало», «отощало»,
То ли дело за границей:
Облизнулись, кто бывал!
А народец неезжалый
Надо вымести, пожалуй,
Иль помочь скорее спиться,
Чтоб езжалым не мешал.
Пере-пере-пере-пере:
В атмосфере, в мере, в вере!
Ты создашь – они разрушат, –
Что возьмешь с таких ребят?
Потому не будь тетерей:
На ворота, ставни, двери
Закрывай, Россия, душу,
Не выстуживай себя.
1988
О.Фокина
Советское кино
Смотрел с утра советское кино,
Уже не помню имена артистов...
А взял вдруг и расплакался (смешно)
Над судьбами чумазых трактористов.
Они, как дети, чистые внутри,
Такими быть их научил Спаситель,
Когда ходил по небу златогрив,
Швыряя свет в советскую обитель.
Душе подай целительный настрой,
И я смотрел без тени превосходства,
Что со страною стало и со мной,
И тихо плакал, чувствуя сиротство.
Я не скажу, что повлиял запой -
Не пью, беру уроки атлетизма.
Я плакал над разрушенной страной,
Упавшей в пропасть с пика Коммунизма!
Я взрослым стал, а взрослым тяжелей
Всё начинать с нуля и не разбиться.
Легко взлетать лишь детям с букварей...
Смотрите, как мы жили - пригодится!
https://millionstatusov.ru/stihi/nostalgiya.htmlИгорь Тюленев
Источник:
Вечный мастер жизни. Я могу,
Человек, тебя человек за соучастие надарить-
В моей все это власти!—
Гриб в лесу, ромашка на лугу, небо в час
Восхода и захода, иву над рекой...
И,наконец, солнцем прокаленным, рыжеватый
Хлебный колос! Как всему венец...
Только ты мой дар, мое ученье
Не прими за дар: я не раба.
Не забудь: ты сам — мое творенье!
И у нас с тобой одна судьба!
Да, ты вырос. Ты простился с детством.
Шире — что ни год — твои шаги...
Но не занимайся самодейством!
И былинку даже, что в наследство
Я тебе вручила, береги!
Даже волка — вдруг да он последний...
Уничтожишь (зверь не карандаш)—
С помощью сложнейших вычислений
И машин сложнейших- не создашь.
Мы с тобой дорогою одною
Катимся — ни часу врозь, ни дня...
И не можешь быть ты надо мною,
Как не можешь быть и вне меня.
Сергей Викулов
МОНОЛОГ ПРИРОДЫ
Она была невидима почти.
Она писала мне: прочти, прочти...
Но дальше - пусто, никакого текста.
А спрашивать нелепо-неуместно.
И вчитываясь в эту пустоту
Я чувствовал, как по листу растут
Её фантазий тайные рассказы,
Где всё случалось и сейчас, и сразу.
В пустых мечтах мне снилась лишь она
И облика, и лика лишена,
Великая загадка мирозданья.
И вписано с тех пор в моё сознанье,
Что главный смысл крика - тишина,
А лучшая поэзия — молчанье.
Бирюков Игорь
Скоростные шоссе мне под ноги ложились послушно.
Сколько милей и верст на спидометры я намотал!
До сих пор я на карту смотреть не могу равнодушно.
Не скажу, что устал…
А пожалуй — немного устал.
Грани снежных вершин и жаровня пустыни Сахары
Вспоминаются мне как контрастные зло и добро.
Все мне кажется: вновь надо мной накренились Стожары,
И Жар-птица кричит, обронив золотое перо…
— Из какого ты рода? — меня бедуинка спросила,
Чуть мерцая белками в тиши шерстяного шатра.
— Наша Волга — сестра твоего многоводного Нила,
И в далекие годы звалась она солнечным именем Ра.
После странствий всегда меня Волга сердечно встречала,
И ночной теплоход под обрывом гудок приглушал,
Катерок рыбнадзора все так же стоял у причала,
Словно Витька Белов на рыбалку меня приглашал…
Мои корни — от воли, от Волги, над вечным покоем,
Где в бурлацком селе и доселе церквушка стоит,
На погосте лежат мои предки,
...Ещёкорень рода
Скоростные шоссе мне под ноги ложились послушно.
Сколько милей и верст на спидометры я намотал!
До сих пор я на карту смотреть не могу равнодушно.
Не скажу, что устал…
А пожалуй — немного устал.
Грани снежных вершин и жаровня пустыни Сахары
Вспоминаются мне как контрастные зло и добро.
Все мне кажется: вновь надо мной накренились Стожары,
И Жар-птица кричит, обронив золотое перо…
— Из какого ты рода? — меня бедуинка спросила,
Чуть мерцая белками в тиши шерстяного шатра.
— Наша Волга — сестра твоего многоводного Нила,
И в далекие годы звалась она солнечным именем Ра.
После странствий всегда меня Волга сердечно встречала,
И ночной теплоход под обрывом гудок приглушал,
Катерок рыбнадзора все так же стоял у причала,
Словно Витька Белов на рыбалку меня приглашал…
Мои корни — от воли, от Волги, над вечным покоем,
Где в бурлацком селе и доселе церквушка стоит,
На погосте лежат мои предки,
я их поминаю с тоскою.
Я — давно горожанин…
Чего же так сердце щемит?
Я дорожек и троп истоптал в своей жизни немало,
И, как в песне поется, которой немерено лет, —
Мать-Россия всегда за моею спиною стояла
И сухими губами молитвы шептала вослед…
Владимир Скобцов
Прожить за пазухой у Бога
В стране, которой алчет чёрт
Мог Николай Васильич Гоголь
И вряд ли кто-нибудь ещё.
Над малоросским фарисейством
Горит Адмиралтейства шпиль,
Нельзя от Пушкина отречься,
Нельзя Отчизну сдать в утиль.
Надежда шутит шутки злые
И в Назарете под дождём
Мы, как на станции в России
Перекладных в Россию ждём.
Как долго суждено по краю
Идти на свет, как на авось,
Так воздух пьют, как я читаю
То, что спалить не удалось.
Чтоб не обжечь ладонь о книжку,
Проворен, как слуга Семён,
Откроет чёртову задвижку,
Тот, кому тысяча имён.
Горят эпохи, поколенья
Атлантов и кариатид,
Горит бумага на поленьях
И только Слово не горит.
Летит по небу колесница,
Всё птице-тройке нипочём
И то, что спалено в седмицу
Я в полнолуние прочёл.
Роняет лес багряный свой убор,[1]
Сребрит мороз увянувшее поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.
Пылай, камин, в моей пустынной келье;
А ты, вино, осенней стужи друг,
Пролей мне в грудь отрадное похмелье,
Минутное забвенье горьких мук.
Печален я: со мною друга нет,
С кем долгую запил бы я разлуку,
Кому бы мог пожать от сердца руку
И пожелать весёлых много лет.
Я пью один; вотще воображенье
Вокруг меня товарищей зовет;
Знакомое не слышно приближенье,
И милого душа моя не ждет.
Меня друзья сегодня именуют...
Но многие ль и там из вас пируют?
Ещё кого не досчитались вы?
Кто изменил пленительной привычке?
Кого от вас увлек холодный свет?
Чей глас умолк на братской перекличке?
Кто не пришел? Кого меж вами нет?
Он не пришел, кудрявый наш певец,
С огнём в очах, с гитарой сладкогласной:
Под миртами Италии прекрасной
Он тихо спит, и дружеский резец
Не начертал над русскою могилой
Слов несколько на языке родном,
Чтоб некогда нашёл привет унылый
Сын севера, бродя в краю чужом.
Сидишь ли ты в кругу своих друзей,
Чужих небес любовник беспокойный?
Иль снова ты проходишь тропик знойный
И вечный лед полунощных морей?
Счастливый путь!.. С лицейского порога
Ты на корабль перешагнул шутя,
И с той поры в морях твоя дорога,
О волн и бурь любимое дитя!
Прекрасных лет первоначальны нравы:
Лицейский шум, лицейские забавы
Средь бурных волн мечталися тебе;
Ты простирал из-за моря нам руку,
Ты нас одних в младой душе носил
И повторял: «На долгую разлуку
Нас тайный рок, быть может, осудил!»
Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он как душа неразделим и вечен —
Неколебим, свободен и беспечен
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.
Из края в край преследуем грозой,
Запутанный в сетях судьбы суровой,
Я с трепетом на лоно дружбы новой,
Устав, приник ласкающей главой...
С мольбой моей печальной и мятежной,
С доверчивой надеждой первых лет,
Друзьям иным душой предался нежной;
Но горек был небратский их привет.
В обители пустынных вьюг и хлада,
Мне сладкая готовилась отрада:
Троих из вас, друзей моей души,
Здесь обнял я. Поэта дом опальный,
О Пущин мой, ты первый посетил;
Ты усладил изгнанья день печальный,
Ты в день его лицея превратил.
Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе — фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:
Всё тот же ты для чести и друзей.
Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:
Но невзначай проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.
Когда постиг меня судьбины гнев,
Для всех чужой, как сирота бездомный,
Под бурею главой поник я томной
И ждал тебя, вещун пермесских дев,
И ты пришёл, сын лени вдохновенный,
О Дельвиг мой: твой голос пробудил
Сердечный жар, так долго усыпленный,
И бодро я судьбу благословил.
С младенчества дух песен в нас горел,
И дивное волненье мы познали;
С младенчества две музы к нам летали,
И сладок был их лаской наш удел:
Но я любил уже рукоплескан...ЕщёИ ныне здесь, в забытой сей глуши,
В обители пустынных вьюг и хлада,
Мне сладкая готовилась отрада:
Троих из вас, друзей моей души,
Здесь обнял я. Поэта дом опальный,
О Пущин мой, ты первый посетил;
Ты усладил изгнанья день печальный,
Ты в день его лицея превратил.
Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе — фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:
Всё тот же ты для чести и друзей.
Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:
Но невзначай проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.
Когда постиг меня судьбины гнев,
Для всех чужой, как сирота бездомный,
Под бурею главой поник я томной
И ждал тебя, вещун пермесских дев,
И ты пришёл, сын лени вдохновенный,
О Дельвиг мой: твой голос пробудил
Сердечный жар, так долго усыпленный,
И бодро я судьбу благословил.
С младенчества дух песен в нас горел,
И дивное волненье мы познали;
С младенчества две музы к нам летали,
И сладок был их лаской наш удел:
Но я любил уже рукоплесканья,
Ты, гордый, пел для муз и для души;
Свой дар как жизнь я тратил без вниманья,
Ты гений свой воспитывал в тиши.
Прекрасное должно быть величаво:
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты...
Опомнимся — но поздно! и уныло
Глядим назад, следов не видя там.
Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было,
Мой брат родной по музе, по судьбам?
Пора, пора! душевных наших мук
Не стоит мир; оставим заблужденья!
Сокроем жизнь под сень уединенья!
Я жду тебя, мой запоздалый друг —
Приди; огнём волшебного рассказа
Сердечные преданья оживи;
Поговорим о бурных днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви.
Пора и мне... пируйте, о друзья!
Предчувствую отрадное свиданье;
Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год, и с вами снова я,
Исполнится завет моих мечтаний;
Промчится год, и я явлюся к вам!
О сколько слёз и сколько восклицаний,
И сколько чаш, подъятых к небесам!
И первую полней, друзья, полней!
И всю до дна в честь нашего союза!
Благослови, ликующая муза,
Благослови: да здравствует лицей!
Наставникам, хранившим юность нашу,
Всем честию, и мёртвым и живым,
К устам по...ЕщёСлуженье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво:
Но юность нам советует лукаво,
И шумные нас радуют мечты...
Опомнимся — но поздно! и уныло
Глядим назад, следов не видя там.
Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было,
Мой брат родной по музе, по судьбам?
Пора, пора! душевных наших мук
Не стоит мир; оставим заблужденья!
Сокроем жизнь под сень уединенья!
Я жду тебя, мой запоздалый друг —
Приди; огнём волшебного рассказа
Сердечные преданья оживи;
Поговорим о бурных днях Кавказа,
О Шиллере, о славе, о любви.
Пора и мне... пируйте, о друзья!
Предчувствую отрадное свиданье;
Запомните ж поэта предсказанье:
Промчится год, и с вами снова я,
Исполнится завет моих мечтаний;
Промчится год, и я явлюся к вам!
О сколько слёз и сколько восклицаний,
И сколько чаш, подъятых к небесам!
И первую полней, друзья, полней!
И всю до дна в честь нашего союза!
Благослови, ликующая муза,
Благослови: да здравствует лицей!
Наставникам, хранившим юность нашу,
Всем честию, и мёртвым и живым,
К устам подъяв признательную чашу,
Не помня зла, за благо воздадим.
Полней, полней! и, сердцем возгоря,
Опять до дна, до капли выпивайте!
Но за кого? о други, угадайте...
Ура, наш царь! так! выпьем за царя.
Он человек! им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал лицей.
Пируйте же, пока ещё мы тут!
Увы, наш круг час от часу редеет;
Кто в гробе спит, кто, дальный, сиротеет;
Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;
Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся к началу своему...
Кому <ж> из нас под старость день лицея
Торжествовать придется одному?
Несчастный друг! средь новых поколений
Докучный гость и лишний, и чужой,
Он вспомнит нас и дни соединений,
Закрыв глаза дрожащею рукой...
Пускай же он с отрадой хоть печальной
Тогда сей день за чашей проведёт,
Как ныне я, затворник ваш опальный,
Его провел без горя и забот.
1825