Людмила Стефахина(Мартыненко)

Ольга проснулась от жажды. Часы на тумбочке показывали половину третьего. Рядом дышал Андрей, повернувшись на бок. Она встала тихо, пошла на кухню босиком. Налила воды из фильтра, выпила медленно. Проходя мимо ванной, заметила свет под дверью. Толкнула дверь - Андрей стоял у раковины. Услышал скрип, резко обернулся. Лицо напряженное, будто поймали за чем-то. В руках зажат телефон. Экран быстро погас. «Ты чего не спишь?» - спросила она. «Живот прихватило. Воды попил», - ответил он, сунул телефон в карман халата. Ольга кивнула, вернулась в постель. Лежала, глядя в потолок. Андрей пришел через пару минут, лег, отвернулся к стене. Дышал ровно, но она чувствовала - не спит. Утром он ушел на работу раньше обычного. Поцеловал в лоб, пробурчал что-то про совещание. Ольга осталась допивать кофе одна. Села к окну, смотрела на двор. Внизу дворник мел листву, кто-то выгуливал собаку. Все как всегда. Вечером Андрей вернулся поздно. Пахло табаком, хотя он бросил курить два года назад. «Где был?» - с

Наталья замерла на месте, рот приоткрылся от неожиданности, а слова застряли в горле. — Сергей, ты в своём уме? Куда нам идти с ребёнком посреди ночи? — наконец выговорила она, стараясь говорить тише, чтобы не разбудить сына в соседней комнате. — У нас же общий сын, подумай об этом хотя бы. И какая такая любовь, Сергей? У нас всё было нормально, мы столько лет вместе прожили, семья как семья. Муж фыркнул, отмахнувшись рукой, словно отгонял назойливую муху. — Ты сама поставила подпись под теми документами, так что теперь не жалуйся, будто с вами обошлись несправедливо. Куда поедете — это твои проблемы, мне всё равно. Надоел мне этот ваш вечно хнычущий ребёнок, наверняка твои гены виноваты или то, как ты вела себя во время беременности. Он же постоянно болеет, простуды цепляет одну за другой. — Это полная чушь, — хотела крикнуть Наталья, но осеклась, боясь, что сын услышит и испугается. Она понизила голос почти до шёпота. — Куда ты нас выкидываешь в такое время, ночью на улицу? Сергей с

Прошло три недели. Деньги, зарытые в сундуке, лежали там, как раскаленный уголь, который нельзя было ни потушить, ни выбросить. В избе воцарилось новое, душное затишье, похожее на затишье перед бурей, что так и не приходила. Степан стал молчалив и угрюм, как скала. Он уходил на промысел затемно, возвращался затемно, отводил глаза, когда взгляд его падал на зыбку. Он не ругал больше Анисима, не попрекал Матрену лишними ртами, но его молчание было красноречивее любых криков. Оно говорило: «Мы продались. Мы согрешили. И нам теперь с этим жить». Анисим старался проводить дома как можно меньше времени. Лед на реке окреп, и он уходил далеко, к самым глухим протокам, где воронье каркало над полыньями. Он ставил сети, сидел часами на корточках у лунки, смотря в черную, студеную воду, и думал. Мысли его ходили по кругу, как заезженная пластинка, не находя выхода. Что делать? Что делать? Что делать? Он ловил рыбу с каким-то отчаянным, яростным упорством, словно в ее серебристой чешуе можно было