елена угланова

Та ночь началась с обычной, липкой бессонницы, которая часто навещает женщин моего возраста. В пятьдесят два года организм словно начинает жить по своему, неведомому расписанию, игнорируя усталость. Я лежала в густой темноте нашей спальни, слушала мерное дыхание Андрея и считала трещины на потолке, которые знала наизусть. Каждую из них мы планировали заделать во время следующего ремонта. «В следующем году», — говорил он. Теперь я понимала, почему ремонт всё время откладывался. Андрей спал, раскинувшись по-хозяйски, его рука лежала поперек моей половины кровати. Тяжелая, теплая рука человека, с которым я прожила четверть века. Двадцать пять лет. Серебряная свадьба через три недели. Я уже выбрала ресторан — «Венецию» на набережной, тот самый, где мы отмечали десятилетие. Уже внесла предоплату, обсудила меню с администратором (никаких оливок, Андрей их терпеть не может, больше мясных нарезок). Купила платье — темно-синее, бархатное, скрывающее недостатки фигуры и подчеркивающее глаза. Я г

Та ночь началась с обычной, липкой бессонницы, которая часто навещает женщин моего возраста. В пятьдесят два года организм словно начинает жить по своему, неведомому расписанию, игнорируя усталость. Я лежала в густой темноте нашей спальни, слушала мерное дыхание Андрея и считала трещины на потолке, которые знала наизусть. Каждую из них мы планировали заделать во время следующего ремонта. «В следующем году», — говорил он. Теперь я понимала, почему ремонт всё время откладывался. Андрей спал, раскинувшись по-хозяйски, его рука лежала поперек моей половины кровати. Тяжелая, теплая рука человека, с которым я прожила четверть века. Двадцать пять лет. Серебряная свадьба через три недели. Я уже выбрала ресторан — «Венецию» на набережной, тот самый, где мы отмечали десятилетие. Уже внесла предоплату, обсудила меню с администратором (никаких оливок, Андрей их терпеть не может, больше мясных нарезок). Купила платье — темно-синее, бархатное, скрывающее недостатки фигуры и подчеркивающее глаза. Я г