<<Я не буду говорить о деле, обыске, допросах, томах, судах. Это скучно и бессмысленно. Последнее время я хожу в школу усталости и досады. Но ещё до ареста я успела записаться в школу умения говорить о действительно важных вещах. Я бы хотела говорить о философии и литературе. О Беньямине, Деррида, Кафке, Арендт, Сонтаг, Барте, Фуко, Агамбене, об Одри Лорд и белл хукс. О Тимофеевой, Тлостановой и Рахманиновой. Я бы хотела говорить о поэзии. О том, как читать современную поэзию. О Гронасе, Дашевском и Бородине. Но сейчас не время и не место. Я спрячу свои маленькие нежные слова на кончике языка, на дне гортани, между животом и сердцем. И скажу лишь немного. Я часто чувствую себя рыбкой, птичкой, школяром, малышкой. Но недавно я с удивлением узнала, что Бродского тоже судили в 23. И поскольку и меня причислили к роду человеческому, я буду говорить так: В каббале есть концепция тикун олам -- исправление мира. Я вижу, что мир несовершенен. Я верю, что, как писал Иегуда Амихай, мир был создан прекрасным, для того, чтобы было хорошо, и для покоя, как скамейка в саду (в саду, не в суду!). Я верю, что мир создан для нежности, надежды, любви, солидарности, страсти, радости. Но в мире ужасно, невыносимо много насилия. А я не хочу насилия. Ни в какой форме. Ни учительских рук в трусах школьниц, ни кулаков пьяного отца семейства на телах жён и детей. Если бы я решила перечислить всё насилие, которое есть вокруг, мне не хватило бы ни дня, ни недели, ни года. Чтобы увидеть насилие вокруг, достаточно только открыть глаза. Мои глаза открыты. Я вижу насилие, и я не хочу насилия. Чем больше насилие, тем больше я его не хочу. И больше всего я не хочу самого огромного и самого страшного насилия. Я очень люблю учиться. Дальше я буду говорить голосами других. В школе на уроках истории я изучила фразы: "Вы распинаете свободу, но душа человека не знает оков" и "За вашу и нашу свободу". В старшей школе я читала "Реквием" Анны Андреевны Ахматовой, "Крутой маршрут" Евгении Соломоновны Гинзбург, "Упразднённый театр" Булата Шалвовича Окуджавы, "Детей Арбата" Анатолия Наумовича Рыбакова. У Окуджавы я больше всего любила стихотворение: "Совесть, благородство и достоинство" -- Вот оно, святое наше воинство. Протяни ему свою ладонь. За него не страшно и в огонь. Лик его высок и удивителен. Посвяти ему свой кроткий век: Может, и не станешь победителем, Но зато умрёшь, как человек! В МГИМО я учила французский и узнала строку из Эдит Пиаф: "Ça ne pouvait pas durer toujours" ["Это не могло длиться вечно"]. И из Марка Робена: "Ça ne peut pas durer comme ça" ["Так не может продолжаться"]. В девятнадцать лет я ездила в Майданек и Треблинку и узнала, как на семи языках сказать "никогда больше": never again, jamais plus, nie wieder, קיינמאל מער, nigdy więcej, לא עוד. Я изучала еврейских мудрецов и больше всего полюбила две мудрости. Рабби Гилель говорил: "Если не я за себя, то кто за меня. Если я только за себя, то зачем я? Если не сейчас, то когда?". А рабби Нахман говорил: "Весь мир -- это узкий мост, и главное -- совсем не бояться". Затем я поступила в Школу культурологии и выучила ещё несколько важных уроков. Во-первых, слова имеют значение. Во-вторых, нужно называть вещи своими именами. И наконец: sapere aude, то есть -- имей мужество пользоваться собственным умом. Смешно и нелепо, что наше дело связано со школьниками. Я преподавала детям гуманитарные науки на английском, работала няней, мечтала поехать по программе "Учитель для России" в небольшой город на два года и сеять разумное, доброе, вечное. Но Россия -- устами государственного обвинителя прокурора Трякина -- считает, что я вовлекала несовершеннолетних в опасные для жизни действия. Если у меня когда-нибудь будут дети (а они будут, потому что я помню главную заповедь), я повешу им на стенку портрет прокуратора Иудеи Понтия Пилата, чтобы дети росли чистоплотными. Прокуратор Понтий Пилат стоит и умывает руки -- вот какой это будет портрет. Да, если думать и быть неравнодушными -- теперь опасно для жизни, я не знаю, что сказать о сути обвинения. Я умываю руки. И вот сейчас момент истины. Час прочитываемости. И я, и мои друзья и подруги не находят себе места от ужаса и боли, но когда я спускаюсь в метро, я не вижу заплаканных лиц. Я не вижу заплаканных лиц. Ни одна из моих любимых книг -- ни детская, ни взрослая -- не учила безразличию, равнодушию, трусости. Нигде меня не учили этим фразам: мы люди маленькие; я человек простой; всё не так однозначно; никому нельзя верить; я как-то этим всем не интересуюсь; я далёк от политики; меня это не касается; от меня ничего не зависит; компетентные органы разберутся; что я один мог сделать. Наоборот, я знаю и люблю совсем другие слова. Джонн Донн через Хемингуэя говорит: Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе. Каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если волной снесёт в море береговой Утёс, меньше станет Европа, и так же, если смоет край мыса или разрушит Замок твой или друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе. Махмуд Дарвиш говорит: Когда готовишь завтрак, думай о других (не забудь покормить голубей). Когда ведёшь войны, думай о других (не забывай тех, кто ищет мира). Когда оплачиваешь счёт за воду, думай о других (тех, кого питают облака). Когда возвращаешься домой, к себе домой, думай о других (не забывай о людях в лагерях). Когда спишь и считаешь звёзды, думай о других (тех, кому негде спать). Когда выражаешь свои мысли метафорой, думай о других (потерявших право голоса). Когда думаешь о тех, кто далеко, подумай о себе (скажи: Ах, если бы я только был свечой во тьме). Геннадий Головатый говорит: Слепые не могут смотреть гневно, немые не могут кричать яростно, безрукие не могут держать оружия, безногие не могут шагать вперёд. Но -- немые могут смотреть гневно, Но -- слепые могут кричать яростно. Но -- безногие могут держать оружие. Но -- безрукие могут шагать вперёд. Кому-то, я знаю, страшно. Они выбирают молчание. Но Одри Лорд говорит: Your silence will not protect you. В московском метро говорят: Пассажирам запрещено находиться в поезде, который следует в тупик. А петербуржский "Аквариум" добавляет: Этот поезд в огне. Лао-Цзы через Тарковского говорит: Главное, пусть они поверят в себя и станут беспомощными, как дети. Потому что слабость велика, а сила ничтожна. Когда человек рождается, он слаб и гибок, а когда умирает -- он крепок и чёрств. Когда дерево растёт, оно нежно и гибко, а когда оно сухо и жёстко -- оно умирает. Чёрствость и сила -- спутники смерти. Слабость и гибкость -- выражают свежесть бытия. Поэтому -- что отвердело, то не победит. Помните, что страх съедает душу. Помните о персонаже Кафки, который увидел "как во дворе тюрьмы устанавливают виселицу, по ошибке подумал, что она предназначена для него, ночью сбежал из своей камеры и повесился". Будьте как дети. Не бойтесь спросить (себя и других), что такое хорошо и что такое плохо. Не бойтесь сказать, что король голый. Не бойтесь закричать, разрыдаться. Повторяйте (себе и другим): 2+2=4. Чёрное -- это чёрное. Белое -- это белое. Я -- человек, я сильный и смелый. Сильная и смелая. Сильные и смелые. Свобода -- это процесс, в ходе которого вы развиваете привычку быть недоступным для рабства>>.