Валерий Чутков

Часто, когда я веду группу вдоль гранитных набережных, кто-нибудь из гостей города обязательно останавливается, смотрит на свинцовую воду и задает один и тот же вопрос. В их глазах читается искреннее недоумение, смешанное с ужасом сытого человека, пытающегося примерить на себя чужой ад. Вопрос всегда звучит одинаково: «Послушайте, ну вот же река. В ней же плавает рыба. Почему они умирали от голода, если Нева была в двух шагах? Неужели нельзя было просто взять удочку?» Я не люблю этот вопрос. Не потому, что он глупый — он вполне логичный для нашего времени. Я не люблю его, потому что за ним стоит страшная пропасть между нами и ими. Нам кажется, что выживание — это квест: нашел реку, смастерил крючок, поймал щуку, выжил. Но Ленинград сорок первого года — это не приключенческий роман. И чтобы понять, почему город, стоящий на воде, умирал без рыбы, нужно отбросить наши представления о рыбалке выходного дня и посмотреть в лицо сухой, безжалостной статистике и ледяному ветру первой блокадной