Валентина Баранова (Соловьева)

Ветер в тот декабрьский вечер был не просто холодным — он был одушевленным, злым существом. Он, казалось, имел личные счеты с каждым, кто осмелился выйти на улицу, но особую ненависть питал к старому, выцветшему драповому пальто деда Матвея. Ветер пробирался под воротник, скользил ледяными пальцами по худой спине, искал остатки тепла, чтобы безжалостно их выдуть и развеять над серым, равнодушным городом. Но тепла там давно не было. Как не было его и в квартире старика на первом этаже хрущевки, где батареи едва теплились, словно сами умирали от истощения. Старый холодильник «Саратов» на кухне дребезжал, как трактор, охраняя лишь морозную, стерильную пустоту своих ржавых полок. В этом звуке Матвею Ивановичу слышался погребальный звон по его собственной жизни. У деда Матвея в кармане гулял ветер, а дома — шаром покати. Пенсия закончилась еще полторы недели назад. Смешно сказать — закончилась. Она просто испарилась. Квитанция за отопление, которое не грело, съела половину. Лекарства от дав

— Вась, ты чего там копаешься? — голос жены Кати донёсся из коридора. — Уже час сидишь в этом подвале! Василий вздрогнул и поднял голову от старого комода. Пыль танцевала в узком луче света из маленького окошка. Руки были грязные, спина затекла от неудобной позы, а в голове крутилась одна мысль: где же хранил отец важные бумаги? — Ещё минутку! — крикнул он в ответ и потянул на себя нижний ящик. Тот поддался с характерным скрипом. Внутри лежали старые фотографии, выцветшие квитанции и... связка странных ключей. Три штуки, разного размера, перевязанные выгоревшей красной лентой. К ним была прикреплена небольшая карточка с выцветшими чернилами. Василий поднёс карточку ближе к свету: «Не открывать до 30 лет. Папа». — Что за детский сад? — сказал, разглядывая ключи. Отец умер две недели назад. Тихо, во сне, от сердца. Василию было двадцать девять лет и одиннадцать месяцев. Почти тридцать. Но почему именно тридцать? И что эти ключи открывают? — Вася! — Катя спустилась по скрипучим ступенькам