Светлана Королёва (Скуратова)

В квартире Нины Петровны время текло иначе, чем в остальном мире. Здесь оно измерялось не минутами и часами, а рядами и петлями. Тишину старой «хрущевки», где половицы скрипели, словно жалуясь на ревматизм, нарушало только мерное постукивание спиц да тиканье ходиков на стене. Для Нины Петровны вязание было не просто способом убить время на пенсии. Это была ее молитва, ее разговор с миром и, главное, ее единственный способ выразить ту огромную, переполняющую сердце любовь, которая порой казалась слишком тяжелой ношей для одной одинокой пожилой женщины. В этот ноябрьский вечер за окном бушевала метель, швыряя в стекло горсти колючего снега. Но в комнате, под старым торшером с бахромой, рождалось чудо. Нина Петровна заканчивала рукав крошечного свитера. Пряжа была особенной — нежно-желтой, как весенний одуванчик. Она купила ее две недели назад, потратив треть пенсии. Пришлось отказаться от покупки новых зимних сапог — старые еще можно было подклеить, а вот внучке Машеньке мерзнуть никак н

Я стояла перед зеркалом в дамской комнате ресторана «Версаль» и пыталась унять дрожь в руках. Отражение показывало бледную девушку с большими испуганными глазами. Мое свадебное платье, которое еще утром казалось мне верхом элегантности, здесь, среди позолоченной лепнины и хрустальных люстр, выглядело жалкой тряпкой. Синтетический атлас предательски блестел под ярким светом, а простой крой, призванный скрыть худобу, лишь подчеркивал мою неуверенность. За дверью гремела музыка. Там, в банкетном зале, семья моего мужа, Артема, праздновала... нет, не нашу свадьбу. Они праздновали свое великодушие. Ведь они позволили своему «золотому мальчику» привести в дом «эту». Я вышла в зал. Артем стоял у барной стойки с друзьями. Он был великолепен в смокинге, сшитом на заказ в Италии. Я любила его. Любила за ту легкую улыбку, которой он одарил меня полгода назад в моей библиотеке, когда искал редкое издание по архитектуре. Тогда он казался другим: внимательным, начитанным, оторванным от мира денег. Н

Июль в тот год выдался знойным, тягучим, словно мед. Воздух в дачном поселке «Сосновый бор» дрожал от жары, и только к вечеру, когда солнце цеплялось за верхушки вековых елей, на землю опускалась долгожданная прохлада. Валентина Ивановна сидела на веранде, перебирая черную смородину. Ягоды глухо стукались о дно эмалированной миски — звук, знакомый с детства, успокаивающий. Руки у неё были темными от ягодного сока и въевшейся земли. «Рабочие руки», — как любил говорить её покойный муж, Виктор. Он всегда целовал эти ладони, даже когда они были шершавыми и в цыпках. Вити не было уже пять лет. А дача — вот она, стояла. Дышала, скрипела половицами, встречала рассветы. Этот дом они строили в девяностых, когда в магазинах было шаром покати, а зарплату выдавали хрустальными вазами или тушенкой. Каждый гвоздь здесь был забит Витиной рукой, каждая доска обстругана им. Валентина помнила, как они везли на крыше старых «Жигулей» оконные рамы, как ночевали в палатке на участке, пока не было крыши, и

Женщина проснулась глубокой ночью и услышала, что муж разговаривает с кем-то по видеосвязи на кухне. Голос был тихий, осторожный. Что-то было не так. Она тихо подкралась к двери и заглянула в экран его телефона через плечо. То, что она увидела на экране, заставило сердце ухнуть в пятки. Это было последнее, что она ожидала увидеть... Ольгу разбудила непривычная тишина в квартире. Густая, обволакивающая тишина, свойственная лишь поздней ночи. Она машинально протянула руку, чтобы коснуться мужа, но ладонь ощутила лишь пустое пространство. Сердце тревожно забилось. Борис никогда не вставал по ночам, даже по нужде терпел до утра, шутя, что живет по армейскому распорядку. А тут – половина третьего, и его нет рядом. Ольга села на кровати, пытаясь уловить какие-либо звуки. Из кухни доносился приглушенный голос Бориса. Он говорил тихо, почти шепотом, но в его интонации чувствовалась какая-то нежность, осторожность. Она не могла подобрать точное определение, но в душе похолодело. Четырнадцать ле