Галина Бидзюра

—Почему не объясните дочери, что аборт — это лучший выход? Вы понимаете, что ребёнок сейчас сломает жизнь им обоим? Учёба, планы, нормальная молодость… Всё пойдёт под откос! ...Всё началось в самый обычный вечер, когда Лада вернулась из школы уставшая, с растрёпанным хвостом и рюкзаком, набитым тетрадями. Я тогда как раз резала салат, а она молча прошмыгнула в свою комнату и долго там возилась: слышно было, как она ходила туда-сюда, открывала и закрывала шкаф, как будто не могла найти себе места. — Лад, ты есть будешь? — крикнула я через полузакрытую дверь. — Потом, мам, — услышала я в ответ. Голос был какой-то потухший, как после долгого плача. Я зашла к ней сама — привычка такая, если поведение дочки слишком непонятное. Она сидела на кровати, держала телефон в руках и смотрела в одну точку. — Что случилось? — спросила я без обиняков. Она дернулась, спрятала телефон и выдавила: — Мам… Нам поговорить надо. От этих слов у меня всегда в груди сжималось. Обычно такое начинается либо с «

Меня зовут Мария, мне 36 лет. Пять лет я прожила в Германии замужем за немцем. Полтора года назад я вернулась в Россию одна. Подруги спрашивают: "Ну что, жалеешь?" И я не знаю, что ответить. Потому что я одновременно жалею и не жалею. Шесть с половиной лет назад я работала менеджером по продажам в российском филиале немецкой компании. На корпоративный тренинг приехали сотрудники из головного офиса. Среди них был Штефан — 34 года, логист, высокий, светловолосый, в очках. Мне тогда было 29. Я только вышла из долгих отношений с русским парнем — бурных, драматичных, с ревностью, скандалами, примирениями. Устала от этих американских горок. Штефан был полной противоположностью. Спокойный, методичный, вежливый. Мы разговорились на кофе-брейке — он интересовался российской логистикой, я задавала вопросы о Германии. После тренинга обменялись контактами. Он писал мне каждый день. Ровно в 21:00 по московскому времени. Я сначала не понимала, почему так пунктуально. Потом узнала — у него в календар

Дождь барабанил по крыше с такой силой, будто само небо решило оплакать мою потерю вместе со мной. Прошло сорок дней с тех пор, как не стало Паши, моего мужа, моей опоры, моего мира. Сорок дней я жила в тумане, двигаясь по дому, как призрак, натыкаясь на воспоминания в каждом углу. Вот его любимое кресло, вот кружка, из которой он пил кофе по утрам, вот стопка книг на прикроватной тумбочке, которую он так и не дочитал. Каждый предмет кричал о его отсутствии, и эта оглушительная тишина разрывала мне сердце. Мы жили в доме его матери, Тамары Ивановны. Большой, добротный дом, который она всегда называла «своим родовым гнездом». Когда мы с Пашей поженились, она с неохотой выделила нам второй этаж, постоянно напоминая, кто здесь настоящая хозяйка. Пока был жив Паша, ее колкости и недовольство были терпимы. Он всегда вставал на мою сторону, мягко, но твердо пресекая любые попытки матери вмешаться в нашу жизнь. «Мама, Аня теперь моя жена и хозяйка в нашей части дома. Прошу тебя, уважай это»,