Людмила Головина (Иванова)

Оля медленно и неуклюже снимала перчатки, будто пальцы ей больше не принадлежали. После операции руки дрожали так, что хотелось спрятать их в карманы, но лицо оставалось ровным, собранным, почти холодным — как маска, привычная за годы. Она только что сделала работу, где один неверный миллиметр мог стоить человеку жизни. Тамара крутилась рядом. Стройная, подвижная медсестра, с глазами, которые замечают всё, она шептала: — Олечка… вы же волшебница, честное слово… я таких рук в жизни не видела. В её восхищении не было лести — только искренний, чуть детский восторг, который невозможно сыграть. Оля вытерла ладони, бросила взгляд на Тамару и устало, но мягко улыбнулась уголком губ. — Тамар, не надо… — сказала она. — Дай мне час тишины. Без звонков. Без “там вас просят”. Просто час. Поняла? Тамара кивнула быстро, почти как в армии: — Приказ понят. Никого к вам не подпущу. Оля так и жила — в порядке. Даже когда ноги подкашивались, она умела расставить всё по местам: инструменты, мысл

Олег нервно натягивал куртку, не попадая в рукава, полез в карманы, выругался вполголоса и стал шарить глазами по полу в поисках перчаток. Лицо у него было сведено, как от зубной боли: взгляд упорно вниз, брови сдвинуты, губы поджаты. Он двигался «на автомате». За спиной скрипнула дверь, и Олег на мгновение замер, как будто этот скрип был сигналом тревоги. В проёме показалась Елена Петровна — осторожно, держась за косяк, будто ей нужно разрешение быть здесь. Она выглядела печально: бледная, глаза потускневшие, халат потёртый, выцветший, будто не ткань, а сама жизнь вытерлась со временем. — Олеженька… — позвала она мягко, словно хотела погладить этим словом. — Купи… чего-нибудь сладкого… хоть пряничек… Просьба была почти детская, и в ней было столько простого человеческого тепла, что от неё даже воздух становился мягче. Она не требовала — она как бы просила разрешить ей порадоваться. Олег вздрогнул, будто её голос укусил. Он резко вдохнул и бросил, не глядя: — На столе пирожки. Маша

– Переведи пенсию матери на мой счёт, ей всё равно недолго осталось! Женщина замерла, держа горячий противень. Прихватка выскользнула из рук и упала на пол. Котлеты шипели, распространяя аромат, но Нина Петровна этого уже не замечала. Сердце бешено колотилось в груди. – Да, да, я понимаю процедуру, – продолжал Дмитрий. – Завтра принесу все документы. Нет, она согласна, сама просила. Нина Петровна поставила противень на плиту дрожащими руками. Семьдесят два года прожила, а такого удара не ждала. Сын, единственный ребёнок, за которого она отдала бы жизнь, спокойно обсуждает её кончину и планирует получить пенсию. – Мам, ужин готов? – Дмитрий вошёл в кухню, убирая телефон в карман. – Сейчас накрою, – тихо ответила она, не поворачиваясь. – Отлично пахнет. А где Светлана? – В магазин ушла. Хлеба не было. Нина Петровна расставляла тарелки, стараясь не встречаться с сыном взглядом. Руки предательски дрожали. – Мам, ты что-то не так выглядишь. Устала? – Немного, – она всё ещё не могла поверит

Марина вернулась домой после долгой смены в больнице и увидела на столе посылку. Обычно почту получал Олег, но муж задерживался на работе уже третий день подряд. Женщина устало опустилась на стул, сняла туфли и только тогда обратила внимание на адрес получателя. Почерк курьера был неразборчивым, и фамилия выглядела размыто. Наверное, это мне, подумала она. В последнее время часто заказывала лекарства через интернет, да и коллега просила прислать медицинскую литературу. Марина взяла ножницы и аккуратно разрезала скотч. Внутри оказалась красивая бархатная коробочка насыщенного синего цвета. Сердце женщины застучало быстрее. Она медленно открыла крышку и увидела два обручальных кольца, сверкающих в свете настольной лампы. Одно побольше, другое изящнее. Мужское и женское. Руки задрожали. Марина достала колечко поменьше и рассмотрела гравировку на внутренней стороне: "Моей единственной. Твой Олег". Мир словно закачался. Двадцать три года брака, и вот что получается? Она сидела с кольцом в