мария слепцова(шакулова)

Её продали за три мешка ржи и старую телегу с треснувшим колесом. Марфа стояла на барском дворе, босая, в посеревшей от стирок рубахе, и смотрела, как незнакомый приказчик пересчитывает зерно. Семнадцать лет – и вся её жизнь уместилась в эти три мешка. Мать умерла родами, отца забрали в рекруты пять зим назад, и старый барин решил, что сирота – товар, который проще продать, чем кормить. Новое имение находилось в двух днях пути, в деревне Заречье, прижавшейся к берегу мутной реки. Марфу определили на скотный двор – выгребать навоз, таскать воду, просыпаться затемно и падать на солому, когда последняя звезда уже гасла над крышей коровника. Там она впервые увидела Степана. Он был кузнецом – единственным на три окрестные деревни. Руки его, тяжёлые и тёмные от въевшейся сажи, умели делать невозможное: из мёртвого железа рождались подковы, серпы, дверные петли. Говорили, что барин ценит его выше любого дворового, потому что хорошего кузнеца не купишь ни за какие деньги. Степан был немногосло

Зима 1941 года. Оккупированная Ленинградская область. В небольшую деревню, дрожа от холода, заходит худенькая девочка-пастушка. Она стучится в дома, просит еды, и немецкие солдаты, усмехаясь, бросают ей кусок хлеба. Они видят перед собой лишь запуганного, голодного ребенка. Они не знают, что эта 15-летняя девочка, Нина Куковерова, — разведчица партизанского отряда. И что прямо сейчас, опуская глаза, она запоминает все: количество солдат, расположение пулеметов, время смены караула. Они не знают, что скоро за ее голову будет назначена награда, а ее имя станет для них символом неуловимой партизанской угрозы. Нина была обычной ленинградской девочкой. Скромная, старательная, немного застенчивая из-за легкого заикания, оставшегося после детской болезни. Обожала своего старшего брата-летчика Гришу и мечтала пойти по его стопам, зачитываясь книгами о героических летчицах. Ее ждала большая, светлая жизнь. Но война перечеркнула все. Лето 1941 года Нина с семьей встретила в деревне под Ленинград

Лето 1942 года пахло пылью и свежим сеном. Мне только исполнилось восемнадцать, и через неделю после дня рождения меня забрали в армию. Вместе с такими же пацанами нас привезли в учебный полк, что стоял в лесу у тихой речки. Обещали три месяца учёбы и сержантские лычки. Мы верили: вот отучимся, станем командирами, а там и война как-нибудь сама закончится. Лес был красивый, жёлтый, осенний. По вечерам над речкой кричали гуси, низко проходили журавлиные клинья. Мы ещё были детьми: шутили, что немец боится строевого шага, бегали на зарядку, гордились, когда лейтенант хвалил. Кормили хорошо - суп с мясом, каша жирная, иногда привозили кислый обрат в огромных бидонах. Хлеб в сентябре стал пропадать, но нам говорили: «Всё в Сталинград идёт». Мы кивали - значит, там сейчас самое главное. Наш лейтенант Николай Мартемьянович Шакурин был из тех, кого война уже потрепала. Раненый, с палочкой, но глаза живые. Он не врал. Говорил просто: «Ройте окопы сразу, как остановились. На вас брони нет». Или