🗣️ Мы говорим на языке оккупантов — добровольно.
Не под дулом автомата. Не потому что нас заставляют. А потому что стали считать это нормой.
Наш родной язык задыхается — не от ненависти, а от равнодушия. От глянцевого, модного мусора, которым мы его завалили.
Сегодня по центру любого крупного города России можно пройтись — и не увидеть ни одной русской вывески.
"Grinwood", "City Tower", "Loft House", "Bristol", "Vegas", "Greenwich", "London Plaza" — это не шутка. Это не где-то в Лондоне. Это Москва. Это Санкт-Петербург. Это Воронеж. Это Екатеринбург. Это... Россия?
Заходишь в торговый центр — и тонешь в языковом коллаже: шоппинги, бутики, барбершопы, клининги, маркеты, маркетплейсы, букинги…
Среди всего этого — одно слово по-русски: "Баня". Потому что париться по-русски всё ещё не запрещено, а душу по-английски не отогреешь.
В кофейнях — не завтрак, а бранч. Не пирог, а кейк. Не каша, а поридж. И Иван-чай тебе не нальют — предложат фреш, латте или чиай латте макиато с соевым молоком.
Сидишь на ланче, ешь бейгл — чувствуешь себя почти иностранцем. Даже если всю жизнь прожил в Пскове.
На груди — "NY", на спине — Union Jack, а у кого-то и вовсе лэйбл Dolce & Gabbana, как визитка идеологического импортозамещения.
На работе — дедлайны, коучи, девелоперы, сейлы, аксепты, фичи, фидбэки, кипиаи, хеджирования, фронт-офисы, бэк-офисы…
Кто всё это? Люди или юзеры? Команда или аутстафф?
В медиасреде — ад на всех частотах:
шоураннеры, спикеры, инсайты, селебы, мейкапы, каверы, челленджи, лайфстайлы, флешбэки, трибьюты, инфлюенсеры, контент, релизы, саундтреки, рисерчи…
Это не английский язык. Это суржик. Языковая каша с претензией на стиль.
Мы не просто теряем слова. Мы теряем ощущение себя. Мы больше не хотим быть собой. Мы хотим быть кем-то другим — хоть по-одежде, хоть по-речи.
И это страшно.
Ведь язык — не просто способ общения. Это — отражение нашей свободы. Это наш код. Наш оберег. Наш ДНК.
И когда он исчезает с улиц, кафе, эфиров, рекламы и приложений — исчезаем мы. Как народ.
Мы добровольно в оккупации.
Внутренней. Мягкой. Без войны. Но с тяжёлыми последствиями.
Можно ли выбраться?
Можно.
Начать — с малого.
Обязать публичную сферу использовать русский язык. Закон о защите языка уже есть — просто начать его применять.
Ведь даже не потому пишут по-английски, что это нужно иностранцам. Нет. Пишут, чтобы выглядеть «своими среди чужих». Или точнее — «чужими среди своих».
Стыдятся быть русскими. А это уже не просто языковой вопрос. Это — вопрос идентичности.
Когда-то оккупанты меняли вывески и названия, чтобы стереть лицо страны. Сегодня мы делаем это сами — и сами себя обезличиваем.
Пора остановиться.
Пора снова говорить по-русски. Гордиться тем, кто мы есть.
Иначе скоро останется только слово "СПА" — над последней баней, в последнем городе, где ещё кто-то помнит, как звучит живое русское слово.


Присоединяйтесь — мы покажем вам много интересного
Присоединяйтесь к ОК, чтобы посмотреть больше фото, видео и найти новых друзей.
Комментарии 3
А моцарелла – это если в молоко плеснуть скисшего вина (уксуса, проще говоря) и откинуть на марлю. Неликвид, который пить никто уже не может, и надо хоть как-то утилизировать.
Добить тем, что суши - это когда нищий рыбак сидит в море в лодке и срезает дольками мясо со свежепойманной рыбы, потому что развести огонь в лодке нельзя, а есть очень хочется прямо сейчас. Потом макает куски в уксус, потому что в рыбе весёлые червячки кишат, а потом лезет холодной рукой в мешок с рисом, скатывает комочек влажного и солёного от морской воды риса и ест это.
Можно провести контрольный выстрел, рассказав, что такое фондю. Это когда нищий швейцарский крестьянин собирает окаменелые обрезки сыра, чтобы разогреть их. И когда они станут мягкими - туда сухари макать. Просто потому, что жра...ЕщёСказать любителям всего западного, что, например, престижная итальянская приправа орегано - это всего лишь душица, которую их бабушка заваривала им в детстве от кашля - удавятся от ужаса бытия и несовершенства мира.
А моцарелла – это если в молоко плеснуть скисшего вина (уксуса, проще говоря) и откинуть на марлю. Неликвид, который пить никто уже не может, и надо хоть как-то утилизировать.
Добить тем, что суши - это когда нищий рыбак сидит в море в лодке и срезает дольками мясо со свежепойманной рыбы, потому что развести огонь в лодке нельзя, а есть очень хочется прямо сейчас. Потом макает куски в уксус, потому что в рыбе весёлые червячки кишат, а потом лезет холодной рукой в мешок с рисом, скатывает комочек влажного и солёного от морской воды риса и ест это.
Можно провести контрольный выстрел, рассказав, что такое фондю. Это когда нищий швейцарский крестьянин собирает окаменелые обрезки сыра, чтобы разогреть их. И когда они станут мягкими - туда сухари макать. Просто потому, что жрать больше нечего.
А престижный французский суп буйабес - это когда рыбак, продав основной улов, заваривает остаток улова - который не удалось продать даже за гроши.
И на всё это смотрят и жаждут они, живущие в стране, где буженина, расстегаи, блины с икоркой, стерляжья уха из пяти сортов рыбы, да двенадцатислойный мясной пирог, балык, кулебяка на 4 края и 4 мяса, наваристый борщ с ломтем домашнего хлеба, чесноком и куском сала. Где играющая на солнце капельками рассола брынза, где неповторимый банош, где сытный кулеш со шкварками, мелодично хрустящими во рту.
Почему для многих всё вышеперечисленное (российское) внезапно стало не престижно? Ибо НЕ загранично!
А садики и начальная школа, это наше будущее.
Воспитатели и то что теперь вместо учителей ( препо --даватели) их лексикон, это слов не подберёшь.