Светлана Зубарева (Чернышева)

Дождь в ноябре всегда кажется личным оскорблением от природы. Он не просто мочит, он просачивался под воротник, под кожу, прямо в душу, напоминая о том, что зима близко и тепло — это роскошь, которую не купить даже на распродаже. Я поправила пакет с продуктами, который больно врезался в пальцы, и ускорила шаг, мечтая только об одном: сухом бокале красного вина и тишине моей квартиры. Автоматические двери супермаркета «Азбука Вкуса» разъехались с ленивым жужжанием, выпустив меня в промозглые сумерки. Я почти добежала до своей машины, когда голос, хриплый и скрипучий, словно ржавая петля, остановил меня. — Елена? Я замерла. Никто здесь не звал меня полным именем. Для коллег я была Леной, для друзей — Ленкой, для подчиненных — Еленой Викторовной. Просто «Елена» звучало как обращение из другой жизни. Я обернулась, скорее от неожиданности, чем от желания говорить. У стены, прижавшись к кирпичной кладке в попытке укрыться от косого дождя, сидел бродяга. Типичный городской призрак: слои грязн

Стук его дорогих итальянских туфель по паркету звучал как приговор. Константин ходил по гостиной, заложив руки за спину, и даже не смотрел на меня. Я сидела на краю дивана, сжимая в руках ручки старой сумки, с которой приехала в этот город три года назад. — Лена, пойми, дело не в том, как ты выглядишь, — его голос был ровным, стерильным, как и вся эта квартира. — Дело в... сути. Ты можешь надеть шелк, можешь выучить французский, но стоит тебе открыть рот или просто войти в комнату — и всё становится ясно. Он наконец остановился и повернулся ко мне. В его глазах не было злости, только брезгливая усталость. Он поморщился, словно уловил неприятный запах. — От тебя деревней за километр пахнет, — бросил он фразу, которая навсегда выжгла во мне любовь к нему. — Это неистребимо. Этот запах парного молока, навоза и дешевого стирального порошка. Я устал стесняться тебя перед партнерами. Устала моя мама. Мы из разных миров. Возвращайся в свой... колхоз. Я не плакала. Слёзы высохли еще месяц наза