Через минуту отправляю фото в наш семейный чат. Мама тут же отвечает: «Какие молодцы! Дима так вырос за последний месяц! А у Машеньки новая шапочка? Идет ей невероятно!» Брат Костя присылает смешной стикер и пишет: «А можно я на выходных приеду и построю с ними целую снежную крепость? Уже и чертёж готов!»

Улыбаюсь, глядя на экран. Моя семья... Они обожают моих детей, интересуются каждой мелочью их жизни, помнят все важные даты и события.

В кармане вибрирует второй телефон — рабочий. Машинально проверяю — уведомление из другого чата. «Семья Корневых» — так он называется. Андрей, его мама Валентина Сергеевна, отец Николай Петрович, сестра Оля и её муж Виталий.

Открываю — и улыбка медленно сползает с лица. Оля выложила фотографии своих детей — племянников Андрея. Куча восторженных комментариев: «Как наш Костенька вырос!» «А Верочка такая красавица — вся в бабушку!» «Когда приедете к нам? Соскучились ужасно!» «Я уже пирогов для внуков напекла — их любимых, с вишней!»

И комментарий Андрея: «Обнимаю моих любимых племяшек! На выходных заеду, привезу им те конструкторы, что присмотрел».

Смотрю в окно — он всё ещё там, помогает Маше лепить снеговику «жену». Тот же человек. Мой муж. Папа моих детей.

Но почему-то свои фотографии — нашего Димки и нашей Маши — он никогда не отправляет в свой семейный чат. Никогда не пишет о них с такой теплотой в сообщениях родителям. Никогда не везёт специально присмотренные конструкторы...

Странное чувство заползает под кожу — холодное, неприятное. Это не первый раз, когда я замечаю такое. Просто раньше не хотела думать об этом серьёзно.

— Андрей, почему твоя мама никогда не спрашивает про наших детей? — решаюсь я задать вопрос вечером, когда дети уже спят.

Мы сидим на кухне. Я проверяю тетрадки своих учеников — работаю учителем младших классов. Андрей листает что-то в телефоне.

Он поднимает голову, смотрит с недоумением:

— А должна?

— Ну... это же её внуки, — осторожно говорю я.

Андрей пожимает плечами:

— У неё есть внуки. Это дети моей сестры. Ты же не ждёшь, что она будет плясать вокруг тебя?

Его слова ошпаривают, как кипяток.

— При чём тут я? — шепчу, чтобы не разбудить детей. — Речь о Диме и Маше. Их бабушка и дедушка даже не поздравили с днём рождения в прошлом месяце. Только передали открытку через тебя...

— Лен, ну хватит, — он раздражённо откладывает телефон. — У них своя жизнь. У нас — своя. Не делай из этого трагедию.

— Но ведь мы семья...

— Вот именно, — отрезает он. — МЫ — семья. Мы справляемся сами. Зачем тебе чужие люди?

«Чужие люди». Твои родители — чужие люди для твоих детей? Но я молчу. Проглатываю эти слова вместе с комком в горле. Может, я действительно преувеличиваю? Может, просто не так поняла?

Время идёт. Я наблюдаю. И то, что вижу, разрывает сердце на части.

Андрей регулярно ездит к родителям сам — проведать, помочь по хозяйству. Почти каждые выходные. Но нас с детьми не зовёт. А когда я спрашиваю прямо — может, поедем вместе? — всегда находит причину:

— Мама неважно себя чувствует. Ей сейчас не до шума. — Отец занят с машиной в гараже. Детям будет скучно. — Да там делать нечего. Я просто помогу им с сантехникой и вернусь.

Но потом я слышу его разговоры по телефону. Как он смеётся, обсуждая семейный ужин, на котором была вся семья — его сестра, зять и племянники. Как мама испекла торт для Кости, а отец подарил Вере какой-то конструктор.

«Почему нас там не было? Почему он не взял с собой своих детей?» — вопросы роятся в голове, но я боюсь их задавать. Боюсь ответов.

А потом начинается школа. Димка идёт в первый класс. Я готовлю праздничный ужин, зову своих родителей, брата. Андрей приглашает своих — по моей настойчивой просьбе.

— Это же важный день для Димы. Первый раз в первый класс!

Его родители не приходят. «Срочные дела», — объясняет Андрей. И добавляет раздражённо: — «Я же говорил — не стоит их дёргать».

А через неделю мы случайно встречаем его сестру с детьми в торговом центре. Оля сначала даже не узнаёт моих детей. Потом натянуто улыбается:

— Ой, я вас не признала сразу! Как вы выросли!

Хотя видела их всего три месяца назад — на Новый год, когда мы все вместе ездили поздравлять стариков. Единственный семейный праздник, на который «принято» приглашать всех — даже нас.

— А у нас Костя в музыкальную школу поступил, — хвастается Оля, демонстративно игнорируя мою попытку рассказать про первые успехи Димы в школе. — Мама с ним каждый день занимается. Говорит, талант у мальчика.

Я вижу, как мой сын ёжится. Он всё прекрасно понимает. Что для этих людей — этой «семьи» — он чужой. Неважный. Незначительный.

— Нам пора, — говорю я, сдерживая злость. — Рады были встрече.

Дома не выдерживаю:

— Наши дети чувствуют это, Андрей. Им больно. Ты видел лицо Димы сегодня? Он же всё понимает!

Андрей ходит по комнате, дёргая себя за волосы — верный признак, что он на грани:

— Ну что ты хочешь от меня? Что ты хочешь?! Чтобы они любили твоих детей? А если мы разведёмся, я найду женщину, которая мне родит, — что тогда? На тебе свет клином не сошёлся!

Я отшатываюсь, как от удара. Впервые за семь лет брака он говорит о разводе. Впервые называет моих детей — «твоими».

— Они — твои дети тоже, — говорю тихо. — Если ты что-то забыл.

— Я ничего не забыл, — он уже успокаивается, понимая, что перегнул. — Просто... ну, Лен. Ты пойми. Это сложно всё. Моя семья — они просто такие. Они не со зла. Это... ну, так сложилось.

Я киваю. На автомате. Но внутри меня что-то надломилось окончательно.

— Мама, а бабушка по папиной линии знает нас? — спрашивает Димка за завтраком, ковыряя ложкой кашу.

Мы одни. Андрей уехал на выходные к родителям. Снова один. Привезти нужные лекарства, говорит. Свозить отца в больницу. И, между прочим, заехать в спортивный магазин — купить Косте новый велосипед. «Я обещал», — как бы извиняется он.

— Конечно, знает, — машинально отвечаю я. И добавляю беспомощно: — Просто у неё много дел. Она... очень занята.

— А почему она занята только когда мы приходим? — не унимается сын. — А когда там Костя и Вера — она не занята?

Умный мальчик. Всё видит. Всё чувствует. И от этого ещё больнее.

— Пап, посмотри! — Маша дёргает отца за рукав вечером. — Я нарисовала нашу семью.

На детском рисунке — разноцветные палочки-человечки. Я, Андрей, Димка, Маша, моя мама, мой папа, дядя Костя. И больше никого.

— А где бабушка Валя и дедушка Коля? — спрашивает Андрей, рассматривая рисунок.

Маша пожимает плечами:

— Не знаю. Они не наша семья. Они — семья Кости и Веры.

И снова взрослая правда из детских уст.

Ночью я долго не могу заснуть. В голове крутятся и крутятся мысли. Вспоминаются все эти годы — как мы вчетвером празднуем дни рождения детей. Как я уговариваю свою маму не обижаться на «ту сторону» и продолжать дарить подарки детям Оли — «ведь это не их вина». Как Андрей старательно делает вид, что всё нормально. Что так и должно быть.

Но это ненормально. И так не должно быть.

Когда-то я думала, что создаю семью. Но оказалось, что для Андрея семья — это его родители, сестра и её дети. А мы с Димкой и Машей — что-то отдельное. Декорация. Ширма. «Взрослая жизнь», в которую он приходит, как на работу, а потом возвращается «домой» — к своим.

Я встаю с постели, иду на кухню. Включаю свет, сажусь за стол. Что делать? Как быть?

«Может, я преувеличиваю? Может, мне действительно просто нужно принять, что семья Андрея — это их дело, а наша семья — это я, он и дети?»

Но я знаю — это ложь. Потому что Андрей сам не верит в эту границу. Для него его родители, сестра и племянники — такая же его семья, как и мы. Он любит их так же сильно. Он заботится о них. Он в любой момент бросает всё и мчится к ним.

Только для них — почему-то — мы не существуем.

И Димка прав: они это чувствуют. Они всё понимают.

Можно прожить жизнь, делая вид, что всё в порядке. Улыбаться. Оправдывать. Врать детям и себе.

Но...

«Однажды дети вырастут. И они будут знать: для родных папы они всегда были чужими. Что они сделают с этим знанием? Как это отразится на их самооценке, на их способности доверять людям, на их будущем?»

Я достаю блокнот, ручку. Пишу записку — короткую, без лишних слов:

«Твои дети не должны быть чужими. Если они чужие для тебя и твоей семьи — тогда мы уйдём».

И чувствую странное облегчение. Словно это решение жило во мне давно, я просто не решалась его принять.

Утром я отправляю детей к маме. Потом собираю вещи — самое необходимое. Оставляю записку на кухонном столе и ухожу, забрав детей.

Мама живёт в однокомнатной квартире. Тесновато, но это временно. Главное — выбраться из замкнутого круга, в котором мы жили все эти годы.

Андрей звонит через три часа:

— Ты что, серьёзно? — в его голосе недоумение пополам с раздражением. — Из-за какой-то фигни?!

— Это не фигня, Андрей, — отвечаю спокойно. — Это жизнь наших детей.

— Каких «наших»?! — срывается он. — Ты уже решила, что они только твои! Ты их забрала без моего согласия!

— Странно слышать это от человека, который полчаса назад назвал их «какой-то фигнёй», — я держусь из последних сил. — Я не запрещаю тебе с ними видеться. Но я больше не могу делать вид, что всё нормально. Оно НЕ нормально, Андрей.

— Это ты не нормальная! — кричит он. — Ты накрутила себя! Придумала проблему на пустом месте!

— Если проблема на пустом месте, — говорю я, чувствуя, как голос дрожит, — почему ты никогда не берёшь детей к своим родителям? Почему в твоём семейном чате нет ни одной их фотографии? Почему...

— Да потому что это МОЁ! — выпаливает он. — Моё личное! Моя жизнь! Мои родители! Почему я должен делиться этим с... — он осекается.

— С кем, Андрей? — спрашиваю тихо. — С «моими» детьми?

В трубке тишина. Долгая, тяжёлая. Потом — вздох.

— Я не это имел в виду, — тихо говорит он. — Ты знаешь, что не это.

— Я не знаю, Андрей, — отвечаю честно. — Я правда не знаю. И самое страшное — что ты сам, кажется, тоже не знаешь.

Я нажимаю «отбой» и выключаю телефон.

Проходит месяц. Я сняла небольшую квартиру недалеко от маминой, чтобы она могла помогать с детьми. Андрей приходит по выходным — гуляет с Димкой и Машей, привозит игрушки, сладости. Иногда задерживается на ужин — мы говорим о детях, о их учёбе, здоровье. Ни слова о его родителях, о сестре, о племянниках.

Однажды, уже прощаясь, он вдруг говорит:

— Я рассказал маме, почему ты ушла.

Я замираю с курткой в руках:

— И?

— Она сказала, что это глупости. Что ты накрутила себя, — он смотрит в пол. — Что если бы ты действительно хотела стать частью семьи, ты бы давно нашла к ней подход.

Горький смех поднимается откуда-то из глубины души:

— Семь лет, Андрей. Семь лет я пыталась «найти подход». Цветы на день рождения, помощь на даче, звонки с поздравлениями... Единственное, чего я не сделала — не отдала ей своих детей, чтобы она могла любить их как Костю и Веру. Но, знаешь, даже если бы я сделала это — ничего бы не изменилось. Потому что дело не во мне. И даже не в детях. Дело в тебе.

— Во мне?! — он поднимает голову.

— Да. Это ты решил, что у тебя две отдельные жизни. Две семьи. И никогда не пытался их объединить. Сделать одним целым.

Он стоит, растерянный, не находя слов. А потом просто уходит.

Проходит ещё полгода. Дети привыкли к новой жизни. Я устроилась на работу в школу недалеко от дома. Всё наладилось.

И однажды Димка спрашивает:

— Мам, а когда мы поедем на дачу? К бабуле и дедуле?

Я знаю, о ком он. О моих родителях. И для него они настоящие бабушка и дедушка. Которые звонят каждый день. Спрашивают про успехи в школе. Дарят подарки не только по праздникам. И гордятся каждым его новым достижением.

— На следующие выходные, — улыбаюсь я.

— Ура! — кричит Маша, прыгая на месте. — А дедуля покажет мне новых цыплят?

— Конечно, — киваю я. — Он уже приготовил для тебя специальную кормушку — сам смастерил.

Я смотрю на их радостные лица. И думаю: вот она, настоящая семья. Люди, которые любят тебя. Просто за то, что ты есть. Которым не нужно искать «подход». Которые не делят детей. На «своих» и «чужих».

А потом раздаётся звонок в дверь. На пороге — Андрей, непривычно торжественный.

— Привет, — улыбается он детям. — Собирайтесь, мы едем в гости.

— К кому? — моментально спрашивает Димка.

— К бабушке Вале и дедушке Коле, — отвечает Андрей. Потом поворачивается ко мне: — И ты тоже, Лена. Если хочешь.

Я смотрю на него непонимающе. Что это? Очередная попытка сделать вид, что всё нормально?

— Я поговорил с родителями, — тихо говорит он.

Отводит меня в сторону, пока дети собираются.

— По-настоящему поговорил. И знаешь... ты была права. Всё это время я жил двойной жизнью. И... я понял, что не хочу так больше.

Он выглядит искренним. Действительно расстроенным. Но я слишком долго жила в иллюзиях.

— Андрей, — качаю головой. — Твои родители не изменятся в одночасье. И я не хочу, чтобы дети снова чувствовали себя чужими.

— Я знаю, — кивает он. — Поэтому я сказал им: либо они принимают мою семью — всю мою семью, включая тебя и детей, — либо... я тоже буду им чужим.

В его глазах стоят слёзы — первый раз на моей памяти.

— Это было... непросто, — добавляет он. — Мы неделю не разговаривали. А потом мама позвонила. Сказала, что хочет попробовать. По-настоящему попробовать.

Я не знаю, что ответить. Слишком много боли было за эти годы.

— Лен, — он берёт меня за руку. — Я не прошу тебя вернуться. Не сейчас. Я просто хочу, чтобы наши дети знали: у них есть отец, который больше никогда не назовёт их «чужими».

И в этот момент я понимаю: он действительно изменился. Что-то сдвинулось — в нём, в его родителях, в самой сути их отношений.

Я киваю:

— Хорошо. Мы поедем. Но, Андрей... один шанс. Только один.

Он улыбается — облегчённо, благодарно:

— Большего я и не прошу.

Собираясь, я думаю: может, ничего не выйдет. Может, его родители просто делают вид. Может, это очередная попытка всё вернуть «как было».

Но, глядя на счастливые лица детей, я думаю: они заслуживают шанса узнать, что для их отца они — не чужие. Что он готов бороться за них. Что настоящая семья — это не просто слова.

И, возможно, когда-нибудь все мы поймём: семья — это не кровь. Не фамилия. Не традиции.

Семья — это выбор. Каждый день. Снова и снова.

Иногда нужно потерять её, чтобы понять: настоящая семья — это когда никто не чувствует себя чужим. Никогда.