ЧТО ТАКОЕ «ИНТЕЛЛИГЕНТ»

По-английски "intelligent" – просто-напросто "умный". Но русскому языку (а точнее, русской истории) этого оказалось недостаточно. Я сейчас скажу вещь, которую, возможно, будет непросто принять... Так бывает трудно протиснуть в дверь диван – не потому что дверь узка, а потому что диван неудобный.

Мы привыкли к мысли о том, что между высшими и низшими слоями русского общества существовала культурная пропасть (знать в напудренных париках, изъясняющаяся по-французски, и народ в лаптях.) Привыкли и к мысли о "русском рабстве", как часто называют покорность судьбе и надежду на лучшее – на Божий промысел. (Кстати, знаменитое русское "авось" происходит от словосочетание "а восе" – "а вот". Например: "Сейчас плохо, а вот погоди, хорошо будет". То есть изначально "авось" – это указание на лучшие обстоятельства в неопределённом будущем. Счастливое будущее должно быть неопределённым, на этом держится русское долготерпеливое самосознание. Когда коммунизму был определён срок ("Уже нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме" – Хрущёв), люди перестали верить в его реальность и достижимость. Парадокс? На первый взгляд, да... Но мы отвлеклись.

Вот она, мысль-диван: по сравнению с английским обществом ("кастовым" по сути, с непроницаемыми границами между сословиями) русское общество было "демократичным", в нём существовал социальный лифт образованности. Если ты получал образование, ты становился не просто "умным" ("intelligent"), ты в корне менял свою судьбу. Ты больше не надрывался в поле и не голодал ежегодно с марта, а то и с ноября по июнь-июль. Ты переходил в другую "касту".

Собственно "интеллигентами" и стали называть выучившихся "кухаркиных детей" – выходцев из низших сословий (крестьян, мещан), а также из духовенства и небогатого купечества, получивших образование и возможность заниматься интеллектуальной деятельностью. Как правило – преподавательской, поскольку путь в юристы и дипломаты для недворян был закрыт. Таким образом интеллигентам приходилось заниматься производством себе подобных, в результате чего наступило "перепроизводство интеллигентов", а поскольку посвятить себя государственной службе они по-прежнему не имели возможности, им пришлось посвятить себя социальному брожению и протесту. Так получилась "русская интеллигенция".

Теперь о Чехове. Не замечали – так случается, что дети бывают очень похожи не на мать с отцом, а на кого-то из бабушек и дедушек?

Дед Чехова был крепостным крестьянином. Он работал на сахарном заводе своего помещика, продвинулся, стал получать неплохое жалование, сумел скопить три с половиной тысячи рублей и выкупил себя и свою семью задолго до отмены крепостного права. По всему выходит, что дед Чехова, Егор Михайлович, был умён.

Отец Чехова Павел Егорович, был лавочником, купцом третьей (низшей) гильдии. Он был набожен, строго соблюдал ритуалы и старался передать это сыновьям, но результата достиг противоположного – воспитал в них сдержанное и настороженное отношение к религии. В торговле тоже не преуспел – разорился и был вынужден скрываться от кредиторов.

Антон Павлович был в деда.
Начиная со студенческой скамьи он содержал семью из пяти человек: отца с матерью, двух братьев и сестру. Построил четыре деревенские школы, колокольню, пожарный сарай для крестьян и дорогу на Лопасню. Поставил в Таганроге памятник Петру Первому, убедив Антокольского пожертвовать городу изваянную им статую и организовав её отливку и доставку через Марсельский порт. Основал в Таганроге общественную библиотеку, пожертвовав для неё более двух тысяч собственных книг, и четырнадцать лет непрерывно её пополнял.

Совершил героическое путешествие на остров Сахалин (в тряских экипажах через всю Сибирь), где в одиночку произвёл перепись населения острова.

Во время жизни в Мелихове бесплатно принимал больных крестьян и снабжал каждого лекарствами за свой счёт. Во время эпидемии холеры в качестве земского врача один, без помощников, обслуживал 25 деревень.

Наконец, просто бескорыстно помогал людям. Содержание писем к Чехову в каталоге полного собрания сочинений формулируется так: "Благодарность за полученные деньги…", "Благодарность за содействие в получении службы…", "Благодарность за хлопоты о паспорте…" и т. д.

Это не к тому, что Чехов был святым. (Не был.) Это к тому, что Чехова (видимо, с лёгкой руки Н.К. Михайловского) любят обвинять в "теплохладности". Дескать, "не зажигает" его проза, не зовёт с дивана на подвиг, не даёт сентиментального слёзного очищения... Пожалуй, так. Для всего этого Чехов был слишком в деда, то есть – умён. Но всё же, прежде чем обвинять его в "теплохладности", неплохо бы взвесить в уме и примерить на себя всё перечисленное выше.

По моему глубокому убеждению, поздняя чеховская проза превосходит позднюю прозу Толстого в нравственной зрелости. Перечитайте чеховского "Архиерея" и сравните с "Отцом Сергием", например. Или со "Смертью Ивана Ильича". Однако воздержимся от сравнения чеховской "бытийной" и толстовской "экзистенциальной" прозы. А то так не дойдём до "раба по капле".

Если хулители Чехова видят его "теплохладным", то ревнителям он представляется "типичным интеллигентом" – хрупким, болезненным, с мягкими движениями и тихим голосом. Актёр Юрий Яковлев, часто игравший Чехова, рассказывал: многие, мол, считали его высокомерным, – что вы, нет!.. Просто он задирал голову, чтобы лучше видеть собеседника сквозь стёкла пенсне...

Не только из-за пенсне. Смотреть на собеседников сверху вниз Чехову приходилось из-за превосходства в росте: сто восемьдесят с гаком, для XIX века неплохо. И голос у него был не «тихий, интеллигентный». Голос у него был низкий баритон. «Звучный», «грудной» – по свидетельствам современников.

Образ Чехова как этакого хрупкого интеллигента происходит от его фотографий последних лет жизни, когда он был очень болен. Отчего-то именно они выбраны для официальной чеховской иконографии – программок, афиш, музейных и театральных билетов, портретов в школьных кабинетах литературы. До того Чехов на фотографиях совсем другой. И лицо его – нормальное здоровое пухлое лицо с чуть насмешливыми, «степными» глазами – исконное лицо доброго русского лавочника, каковым Чехов и был – сын лавочника, внук крепостного. (Не забывайте, что можно листать карусель иллюстраций.)

Актриса Клеопатра Каратыгина с тихим ужасом вспоминала: когда их знакомили, в руках у Антон Палыча был бумажный «фунтик» (по-нынешнему, кулёк) с семечками и он их грыз!.. Мало того, ещё и ей предложил: «Не угодно ли?» («Семки будешь?»)

Об интеллигенции, кстати, Чехов писал следующее: «Вялая, апатичная, холодная, лениво философствующая <…> брюзжит и охотно отрицает всё, так как для ленивого мозга легче отрицать, чем утверждать. Вялая душа, вялые мышцы, отсутствие движения, неустойчивость в мыслях».

Лавочник – это не просто сословие. Это картина мира, философия. Лавочник не увлекается «идеями» и «проектами», если только не видит в них практической выгоды. Недоверчив (потому как жулик – и все вокруг жулики), обо всём стремится составить собственное мнение (вместо чтобы примыкать к общему). Исследователи жизни Чехова отмечают в нём эту черту (да и сам он много раз писал): не примыкать к общему мнению или настроению, обо всём составлять своё собственное. А коли собственного нет, то и никакого не нужно иметь. Это редкий дар – честно не иметь мнения. Но лавочник твёрд характером и упрям, – необходимость торговаться с людьми закаляет.

Никогда ни с кем не споривший по мелочам, ни на кого не обижавшийся и мнения своего обнаружить не стремившийся, Чехов был очень твёрд в принципиальных для него вопросах. Был личностью не демонстративной, мало говорил – больше слушал, был весьма внимателен к чужому мнению, но весьма мало от него зависел.

Знаменитая чеховская фраза «выдавливать по капле раба», измусоленная цитированием до потери смысла, полностью выглядела так:

«Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сечённый, ходивший по урокам без галош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и Богу и людям без всякой надобности только из сознания своего ничтожества, - напишите, как этот молодой человек по каплям выдавливает из себя раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течёт уже не рабская кровь, а настоящая человеческая…»

Изложена сия краткая и взволнованная автобиография в письме к богатому издателю Суворину в ответ на попытки последнего «подкормить» вечно нуждающегося Чехова – женить с хорошим приданым на одной из своих дочек.

В денежном вопросе Чехов был так же щепетилен, как и в матримониальном, потому что был слишком привычен к нужде. Отец его опустился до того, что продавал в своей лавочке высушенный спитой чай и, когда разорился окончательно, тяжесть устройства «дел» (продажи дома за долги) легла на шестнадцатилетнего Антона. Это были унижения, это была «травма». Потом Антон, двадцатилетний студент, взваливает на себя обязанность содержать семью из восьми (затем – из пяти) ртов и тащит этот груз всю оставшуюся жизнь. Чехов был до абсурдности щепетилен в денежных вопросах: утешал и успокаивал задолжавших ему издателей, отказывался от платы за врачебную помощь. Так у крестьян принято, как бы голоден ты ни был, отказываться от угощения, а раз уж всё равно начал есть, после каждого хлебка класть на стол ложку и бубнить: «Спаси Бог, сыт». Правила приличия такие.

Гимназист, ходящий по урокам (то есть зарабатывающий уроками) без галош и столующийся по чужим домам, – это ещё не рабство. Рабство – это готовность согласиться на выгодное (быть может, спасительное для тебя) предложение вопреки собственным представлениям о должном.

Иными словами – рабство – это отступление от категорического императива.

Проще говоря – рабство – это отступление от нравственных принципов.

Вот в чём Чехов и смысл его «капли».
__________

Нам очень нужна ваша помощь. Наверное, вы догадываетесь, почему.

Подписаться на детский бумажный журнал "Лучик": podpiska.pochta.ru/press/П5044
От Льва Пирогова
https://vk.com/wall-140584280_123865