#интересныеавторы #АннаПавловская#миркнигисловапоэзии

Со страницы Анны Павловской:
...Понимаю, что просьба тщетна,
Поминают — поименитей!
Ну, не тризною, так хоть чем-то,
Хоть всухую, да помяните!
Хоть за то,что я верил в чудо,
И за песни, что пел без склада,
А про то, что мне было худо,
Никогда вспоминать не надо!
И мучительна, и странна,
Все одна дребезжит струна,
И приладиться к ней, ничьей,
Пусть попробует, кто ловчей!
А я не мог!
«Это земля, на которой я родился. Это мир, который я люблю больше всего на свете… Это всё равно то небо, тот клочок неба, который мой клочок. И поэтому единственная моя мечта, надежда, вера, счастье, удовлетворение в том, что я всё время буду возвращаться на эту землю. А уж мёртвый-то я вернусь в неё наверняка».
Ты не часто мне снишься, мой Отчий Дом,
Золотой мой, недолгий век.
Но все то, что случится со мной потом, —
Все отсюда берет разбег!
Александр ГАЛИЧ - (имя при рождении — Алекса́ндр Аро́нович Ги́нзбург; 19 октября (по другим данным 20 октября) 1918, Екатеринослав, Украинская держава — 15 декабря 1977, Париж, Франция) — русский поэт, сценарист, драматург, автор и исполнитель собственных песен
_________
Александр Галич очень не хотел уезжать из России. Проводы длились месяц, а он все откладывал вылет. Один раз опоздал на самолет — ему принесли другой билет; вообще выпихивали заботливо, упорно. С Галичем в самом деле не знали, что делать, — он был не Солженицын, чтобы его лишать гражданства, и не рядовой диссидент, чтобы сажать. Его лишили работы, исключили из всех творческих союзов, жил он на распродажу своих коллекций и пенсию по инвалидности (54 рубля, после второго инфаркта). Так что выдавить за рубеж — единственный выход. А может, в ГБ чувствовали, что это и есть самое комфортное и безопасное убийство.
Никто Галича не убивал, конечно. Он погиб 15 декабря 1977 года, не в то гнездо воткнув антенну нового немецкого магнитофона и получив смертельный удар током. Но гибель его была предопределена — Галич мучился в Норвегии, Мюнхене и Париже от полного одиночества, не приживался ни в какой среде, страстно мечтал о возвращении, хотя и страшно боялся его... Он мог спиться, а мог погибнуть от очередного инфаркта, мог впасть в депрессию и перестать писать (да уже почти и перестал) — словом, совсем не тот это был человек, чтобы его отсюда выгонять. А оставить тоже было нельзя — он слишком далеко зашел и знал это.
Ничто в его судьбе не указывало на то, что из него получится борец с советской властью. Он родился 19 октября (по другим сведениям — 18-го, но выбрал дату открытия пушкинского лицея) 1918 года в Екатеринославе, рос правоверным советским мальчиком, участвовал в арбузовской студии, в создании столь же правоверной пьесы «Город на заре»... Вместе с ним тот же спектакль сочиняли Всеволод Багрицкий, убитый на войне, и Зиновий Гердт, едва не потерявший на той же войне ногу; вообще из арбузовской студии выросло много талантливейших людей. Галич был успешным советским драматургом, автором десятка нестыдных жизнерадостных сценариев — «Верные друзья» Калатозова принесли ему подлинную славу; была у него пьеса «Вас вызывает Таймыр», квинтэссенция советского счастья, веселая и непосредственная, как и требовал соцреалистический канон, — но при этом с человеческим лицом. Песенки он сочинял с юности, но по-настоящему увлекся этим делом с 1959 года, когда появилась «Леночка»; с 1962 года он пишет сатирические, а потом и вполне серьезные песни — тут возникают легенды о том, что он сидел (хотя никогда не сидел) или воевал (не воевал из-за порока сердца, служил в театре, ездил с ним на фронты). Слава его растет, хотя никогда не перешагивает за пределы довольно узкой интеллигентской прослойки. Постепенно он впадает в зависимость от этой кухонной славы, хоть и ненавидит ее; очень скоро он понимает, что отступать некуда, замолчать нельзя, сдаваться стыдно. Так во второй половине шестидесятых пишутся его лучшие вещи — после которых он и оказывается в безвыходном положении: оставаться нельзя, уезжать самоубийственно. В 1973 году он принимает крещение, крестит его о. Александр Мень. Но ни среди диссидентов, ни среди православных, ни среди советской интеллигенции он уже не мог быть своим — Галича вообще любить трудно. Воздавать должное — легко, а вот признавать своим... Очень уж он хорошо все понимал про себя и эпоху, и песни его никому не льстят. Всегда ведь хочется к кому-то примкнуть, а у него не получалось. Для одиночества же — какое оказалось по плечу Окуджаве, скажем, или Бродскому — он слишком мягок, слишком зависим, слишком актер, наконец.
Но вот, если внимательно вслушаться в «Песню об отчем доме», смысл ее не так прост, как кажется. Может показаться, что тут капитуляция — примерно как в «Еще один раз» другого автора. Так все было точно — «Едва ли я вернусь сюда еще один раз», — и вдруг «Есть повод прийти сюда еще один раз»! Так же и у Галича: такая прекрасная иудейская гордость — «Но уж если я должен платить долги, то зачем же при этом лгать? Я уйду свободный от всех долгов, и назад меня не зови!» — и вдруг: «Не зови, я и сам приду». Что это еще за приступ патриотизма после всех поруганий?
Но потом становится понятным — в «Отчем доме» и финальной его фразе больше гордости, чем во всех патриотических песнях советского официоза. «Не зови, я и так приду» — это не жалкая попытка отщепенца присоединиться все-таки к большинству. Это четкое и строгое сознание того, что никто не вправе нам советовать, как нам любить нашу Родину, и даже она сама не смеет учить нас Родину любить. Мы придем без всякого призыва, потому что САМИ знаем, когда нам приходить. «Я и так приду» — не потому, что «некто с пустым лицом» мне это предписывает, а потому, что это моя Родина, и не посредникам выстраивать мои отношения с ней; и даже если она сама не поймет меня — я все равно ее не оставлю, потому что я так хочу. Здесь Галич выше всех в своем поколении — и свободнее всех; и эти его слова безусловно останутся в русской поэзии.
Родине же отдельное спасибо за то, что уж чему-чему, а вечной актуальности и даже бессмертию лучших стихов она сама способствует будь здоров.
______
Когда я вернусь
Когда я вернусь — ты не смейся, — когда я вернусь,
Когда пробегу, не касаясь земли, по февральскому снегу,
По еле заметному следу к теплу и ночлегу,
И, вздрогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь,
Когда я вернусь, о, когда я вернусь…
Послушай, послушай — не смейся, — когда я вернусь,
И прямо с вокзал, разделавшись круто с таможней,
И прямо с вокзала в кромешный, ничтожный, раешный
Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь,
Когда я вернусь, о, когда я вернусь…
Когда я вернусь, я пойду в тот единственный дом,
Где с куполом синим не властно соперничать небо,
И ладана запах, как запах приютского хлеба,
Ударит меня и заплещется в сердце моем…
Когда я вернусь… О, когда я вернусь…
Когда я вернусь, засвистят в феврале соловьи
Тот старый мотив, тот давнишний, забытый, запетый,
И я упаду, побежденный своею победой,
И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои,
Когда я вернусь… А когда я вернусь?!
*
21 августа
Благословенность одиночества!
И тайный хмель, и дождь, и сонность,
И нет — ни имени, ни отчества —
Одна сплошная невесомость!
Благословенность бесприютности —
В — другими — заспанной постели —
Как в музыке, где мерой трудности
Лишь только пальцы овладели.
А то, что истинно, — в брожении,
И замирает у предела,
Где не имеет отношения
Душа — к преображенью тела!..
И в этот день всеобщей низости,
Вранья и жалких междометий,
Прекрасно мне, что Вы поблизости —
За пять шагов, за пять столетий!
*
Я ВЫБИРАЮ СВОБОДУ
Сердце мое заштопано,
В серой пыли виски,
Но я выбираю Свободу,
И – свистите во все свистки!
И лопается терпенье,
И тысячи три рубак
Вострят, словно финки, перья,
Спускают с цепи собак.
Брест и Унгены заперты,
Дозоры и там, и тут,
И все меня ждут на Западе,
Но только напрасно ждут!
Я выбираю Свободу, –
Но не из боя, а в бой,
Я выбираю Свободу
Быть просто самим собой.
И это моя Свобода,
Нужны ли слова ясней?!
И это моя забота –
Как мне поладить с ней.
Не слаще, чем ваши байки,
Мне гордость моей беды,
Свобода казенной пайки,
Свобода глотка воды.
Я выбираю Свободу,
Я пью с нею нынче на «ты».
Я выбираю свободу
Норильска и Воркуты.
Где вновь огородной тяпкой
Над всходами пляшет кнут,
Где пулею или тряпкой
Однажды мне рот заткнут.
Но славно звенит дорога,
И каждый приют, как храм.
А пуля весит немного –
Не больше, чем восемь грамм.
Я выбираю свободу, –
Пускай груба и ряба,
А вы, валяйте, по капле
«Выдавливайте раба»!
По капле и есть по капле –
Пользительно и хитро,
По капле – это на Капри,
А нам – подставляй ведро!
А нам – подавай корыто,
И встанем во всей красе!
Не тайно, не шито-крыто,
А чтоб любовались все!
Я выбираю Свободу,
И знайте, не я один!
И мне говорит «свобода»:
«Ну, что ж, говорит, одевайтесь
И пройдемте-ка, гражданин».