«Как-то невдалеке ребята нашли немецкий артиллерийский снаряд, разожгли в кювете дороги костер, бросили в него снаряд и разбежались в разные стороны, один мальчишка залез на дерево. Ожидаем взрыва. Заметив костер, наш завхоз подошел, резко отбросил сапогом снаряд, снял широкий офицерский ремень — и давай гоняться за нами». Всё это помнят до сих пор дети войны. А ещё они помнят лица немецких солдат, которые и с гоготом и криками «яйко», «млеко» ринулись по дворам селян, ловя кур, тащили за ноги визжащих поросят, ведра с яйцами, оклунки с мукой и другой снедью.

Великая Отечественная война 1941-1945 гг. против немецко-фашистских захватчиков в те дни всколыхнула все население многонациональной страны Советов. Огромная Красная Армия рядовых солдат, командиры и генералы сражались с врагом на фронтах. Старики, женщины и подростки сутками не останавливали работу станков на заводах и фабриках, создавая оружие и боеприпасы, обмундирование и продукты питания для Армии, на полях выращивали хлеб для фронта.

Малолетки, понимая беду, стойко переживали лишения войны: голод и холод, повсеместную разруху, старались помочь взрослым, впитывали в сознание м
ельчайшие эпизоды военной жизни. И вот теперь, на склоне годов своих, осмыслено четко передают новым поколениям всю правду, что видели, пережили, что испытали. Все больше убеждались: немецкие фашисты несли людям смерть, горе и страдания. У Юры Петрова и Миши Добротворского отцы — учителя семилетней школы Целинского зерносовхоза — в первые дни войны ушли на фронт, оставив у жен своих, родных сестер — на руках по трое, мал мала меньше, детей.

Двоюродные одногодки, Юра и Миша — семи лет, были старшими. Этим семьям и сотням тысяч таким же — многодетным, было особенно тяжело выжить на оккупированной фашистами земле. Благо, они недолго хозяйничали…

От голодной смерти тогда спасло тех детей скорое (через полгода) освобождение Целинского района от немецких фашистов войсками нашей армией. А вскоре пришла и другая радостная помощь: правительство страны приняло решение: «На освобождённых территориях немедленно создавать специальные детские дома для детей многодетных семей».



Такой детдом уже через пять месяцев, к июлю 1943 года, был образован на центральной усадьбе Целинского зерносовхоза, в здании бывшей конторы совхоза. Сюда стали поступать кровати, матрасы, постельное белье; была сооружена во дворе летняя кухня, началось зачисление детей на проживание, комплектовался коллектив обслуживающих рабочих, воспитателей.

Первыми жителями-воспитанниками детдома стали Юра Петров с меньшим братом Толей и Миша Добротворский. Из семьи Крючковых из восьми детей пришли Мария (Мара), Тоня, чуть позже — Леля и Лида. Окончившую 10 классов школы Капитолину Крючкову приняли на работу воспитателем, а самая старшая — Надежда — вместе с отцом Федором Сазонтовичем ушли на войну.

Пополнение в детдом шло из Целины, близлежащих сёл Лопанки, Лежанки (Средний Егорлык), Степного и других южных районов области. С 1 сентября 1943 года воспитанники школьного возраста пошли в местную 7-летнюю школу зерносовхоза. К концу 1944 года детей в детдоме уже было довольно много.

К началу 1945 года жизнь в детском доме была полностью налажена.


О том, как дети жили в первый год в детдоме, да и потом, что видели вокруг, что испытали, рассказал Юрий Александрович Петров, житель Ростова-на-Дону, полковник в отставке: «…Трудно было в войну с питанием, да где его можно было взять, все в районе разграбили немецкие фашисты. Помню, как после прихода немцев, на втором отделении совхоза, где мы временно жили у своих близких, спасаясь от голода, появились две грузовых автомашины, полные немецких солдат. Они с гоготом и криками: «яйко», «млеко» ринулись по дворам селян, ловя кур, тащили за ноги визжащих поросят, ведра с яйцами, оклунки с мукой и другой снедью. Ограбив поселок, кричащая армада вражеских солдат, дымя грузовиками, скрылись за подъемом из балки. Так как нечего было есть, наша общая семья возвратилась домой, на центральную усадьбу совхоза, в свои две квартиры, седьмого шестиквартирного корпуса, №29 и №30…

— Жизнь в детдоме в самом начале тоже была нелегкой, — вспоминает Юрий Петров, — не налажено было питание. Но все одно — радовались тому, чем кормили. Дома совсем нечего было есть. Продолжался ремонт внутри здания: покрашены были полы, стены. Спали во дворе на вынесенных кроватях, а директор детдома Михаил Михайлович Снитко тут же, рядом — в конном рундуке на сене, которое положил вместо матраса. И в зиму, первую особенно, трудно было — холодно. Полукруглые, выступающие кирпичные печи под потолок, обитые железом, были сделаны под уголь, а его не было.

Печки топили ветками, которые сами приносили из ближней лесополосы. От такой топки тепло скоро выдувалось, и холод возвращался. Тогда ребята придумали: поставили рядом, вплотную, по две кровати, уложили на них матрасы, ложились вчетвером, укрывались байковыми одеялами, а сверху еще и своими пальтишками. Ничего! Перезимовали. А главное — не унывали. В этом помогали наши воспитатели, директор. Михаил Михайлович приехал к нам на работу из Ростова с гитарой и почти каждый вечер в большом зале садился на стул посреди собравшихся воспитанников, долго пел под гитару интересные песни, больше — военные. Слова одной на всю жизнь запомнились, видимо, его собственного сочинения: «Мой город у Дона, врагами сожженный, любимый Ростов-на- Дону…»

Капитолина Федоровна, — воспитательница, каждый вечер перед сном читала нам самые интересные из имеющихся книг, рассказывала сказки, устраивала игры памяти, например: «Кто первый назовет пять имён девочек, затем — мальчиков», а посложнее — назвать пять имён, цветов и т.д., начинающихся на букву «а», «н» и т.п.

Талантливый воспитатель, в будущем учительница литературы, Капитолина Фёдоровна многие годы обучала целинских школьников, руководила потом районной художественной мастерской, писала картины.

Жизнь в спецдетдоме быстро улучшалась, воспитанники учились в школе, появилась своя — от школы, художественная самодеятельность. Ребята и девочки читали стихи, пели песни, танцевали. Особой популярностью тогда было выполнение спортивных пирамид…

— Все воспитанники детдома от 10 лет и старше, — продолжает Юрий Александрович, — были пионерами. Уже после войны, в праздники, в выходные дни, пионеры в красных галстуках выстраивались в колонну и под звуки пионерского горна, барабана, с песнями шли маршем через железную дорогу в посёлок Целину. В уютном парке отдыха, у главной цветочной клумбы, пионеры выступали со своим концертом и обязательно с пирамидами, в спортивной форме.

В такие дни многие жители поселка приходили в парк с семьями, отдыхали, угощали детей мороженым, ситро, конфетами, печеньем. Мужчины освежались кружкой холодного бочкового пива, смотрели выступления пионеров.

Память детская, у каждого человека, самая крепкая, самая долговечная. Поэтому неудивительно, что Юрий Александрович Петров тогда, в свои 8-10 лет военных годов, помнит так много больших и малых событий того времени, которые становятся известными только сегодня.

Итак, продолжение рассказа Юрия Александровича Петрова в воспоминаниях о прожитом:

— Помню нового директора детдома, пришедшего с войны — Дениса Николаевича Котлярова. Он вместе с воспитанниками посадил юго-восточнее детдома яблоневый сад (теперь там продолжение улицы Макаренко), первых, добрых воспитателей: Раису Петровну Овчаренко, Римму Степановну, Василия Фёдоровича Климко — завуча детдома, завхоза Шубцова.

Как-то невдалеке ребята нашли немецкий артиллерийский снаряд, разожгли в кювете дороги костер, бросили в него снаряд и разбежались в разные стороны, один мальчишка залез на дерево. Ожидаем взрыва. Заметив костер, наш завхоз подошел, резко отбросил сапогом снаряд, снял широкий офицерский ремень — и давай гоняться за нами. Вечером, на поверке, как ни в чём не бывало, выкриком: «Я!» отметили свое присутствие перед сном…


Помню еще один эпизод. Это произошло весной 1942-го года, когда не было еще в Целине фашистов. Во время урока в школе, мы услышали сильный взрыв почти рядом со школой. Подумали — бомба! Выскочили на улицу, увидели невдалеке, к востоку, на пустыре разрушенный, горящий самолёт. Близко подбежать не удалось, метров за 100 дорогу преградили лётчики Целинского аэродрома, жившие тогда в здании нынешнего детдома. Лёгкий самолет крылом зацепил высокий ветряк с большой длины флюгером, который висел теперь искореженный. Погибшего летчика похоронили тогда на Целинском кладбище».

Этот случай подтверждает бывший ученик той школы Леонид Григорьевич Мироненко.

— Пролетающие на восток немецкие бомбардировщики летом 1942 года часто бомбили Целину, — продолжает рассказ Юрий Петров. — В тот раз я шел с мамой в Целину на 1-ю линию, там, напротив железнодорожной станции, жила моя тетя с дочкой, в одном из двух бараков. Вдруг услышали ревущий гул самолёта и, через мгновение, — два взрыва вражеских бомб. Увидели впереди огромные клубы земли, пыли, дыма — и все затихло. Мы побежали к тёте. Неужели!.. На том месте увидели две огромные, слившиеся вместе, ямы. Один барак был снесен полностью, у другого — сорвана крыша, вместо окон зияли дыры. Тети не было дома, а у взрослой дочери с головы и лица текла кровь…Она еще долго оставалась глухой...

Чуть позже у длинного корпуса совхозных ремонтных мастерских было сброшено сразу шесть бомб. Глубокие воронки от них долго не были засыпаны. Три бомбы разрушили дома, поранили людей на юго-восточной окраине Целины. Это уже мне рассказывала мама…

Вернувшись из эвакуации в марте 1943 года, я увидел неразорвавшуюся 250-килограммовую бомбу на проезжей части улицы. Она врезалась на полтора метра в землю на перекрёстке улиц Фрунзе и 4-й линии (вблизи здания военкомата). Долго потом это отверстие в земле, диаметром почти в полметра, оцепленное колючей проволокой, объезжали конными подводами, машина- ми, пока ростовские саперы не убрали ее.

— А это было уже при немцах, — продолжает Ю.А. Петров. — Пошли мы с двоюродным братом Мишей в Целину, а на железнодорожных путях напротив вокзала видим два столкнувшихся паровоза. Один небольшой, видимо, маневровый, звали его «Овечка», перевернулся набок, другой — большой, мощный — «СО» (Серго Орджоникидзе) с товарными вагонами сзади — съехал с рельсов. Возле малого паровоза возились немцы, другие люди резали его сваркой, чтобы убрать с путей. Рядом с ним стоял худой белобрысый молодой немецкий офицер — командовал. Смешной такой, в очках. Миша, увидев его, рассмеялся и сразу стал громко декламировать строчки из стихов детского поэта С. Маршака: «Что такое перед нами, Две оглобли за ушами…

Это стихотворение он выучил еще до школы вместе с отцом — учителем русского языка и литературы.

На всю жизнь врезалась в память судьба семьи Юдиных. Немецкий офицер-фашист на глазах у жены и сына расстрелял из пистолета отца и дочь. Жена, не пережив ужаса, сошла с ума. Ходила потом по посёлку, у нас в совхозе, по дворам. Кто-то накормит, где-то заночует, в оборванной одежде.

Тогда моя мама взяла ее домой, обмыла, одела, оставила у нас жить. Через какое-то время ее отвезли в Новочеркасск, в спецбольницу. Сын ее недолго жил, умер тоже.


А вот что мы с Мишей увидели ранним утром 23 января 1943 года, как только услышали от родных: «Немцев в Целине уже нет». Пошли туда, к элеватору, откуда ночью доносилась пулеметная стрельба, взрывы. Сразу обратили внимание на немецкую зенитную пушку. Она стояла и раньше, возле наших бараков, а сегодня ее передняя часть ствола была развернута, как тюльпан. Люди говорили: «Фашисты, покидая Целину, заложили в ствол пушки мину и выстрелили».

Мы тогда долго играли на ней, крутили, вертели. А там, впереди, на пустыре, увидели четыре или пять тёмных холмиков на снегу. То были погибшие наши солдаты.

За железнодорожным переездом виднелось несколько таких же холмиков, тогда не посчитали, сколько. Тут же рядом на профилированной дороге Ростов — Сальск стояли два наших танка, к переднему прицеплен толстой цепью второй. Танкисты, человек пять, спокойно негромко переговаривались, как лучше передвигаться дальше…

Дети выросли. И не забыли пережитое. Детдомовцы Юрий Петров и брат Миша Добротворский, чьи отцы погибли в первый год войны, окончили в Целине среднюю школу. Каждый выбрал свою дорогу в жизни, работу, создал семью. Юрий Александрович стал полковником инженерных войск, вышел на пенсию, живет в Ростове. Как-то в Донской государственной публичной библиотеке он обнаружил книгу «Целина Донская», посмотрел — автор С.К. Дебелый, воскликнул: «Так это же мой учитель физкультуры 40-х годов!». Позвонил. Потом приехал с семьей (женой, дочерью, зятем). Почти целый день они не могли оторваться друг от друга — «учитель» и «семиклассник», радовались встрече, вспоминали, — всё больше Юра. Он привез фотографии тех лет. Сегодня Юрий Александрович Петров собирается снова приехать в гости, чтобы побывать в музее, посетить свой детский дом, посмотреть родную Целину.

Правда в памяти таких же ребят и девчонок о военном лихолетье хранится у многих, ныне здравствующих во многих уголках нашей страны.

Пятилетний русский пацанёнок стащил вражескую винтовку


Вторая история началась с телефонного звонка. Мужской голос на другом конце провода явно принадлежал пожилому человеку, но были в нем какие-то по-ребячески озорные нотки: «Скажите, меня можно считать участником войны?». Задаю встречный вопрос: «А какого вы года рождения?» и слышу в ответ: «Тридцать седьмого. Но мы с соседом в 43-м у румына винтовку украли. Значит, участник?». Не знаю, как реагировать. Что это — розыгрыш? Мы встретились.

Геннадий Иванович Гусев живёт в хуторе Степном. Аккуратный домик, ухоженный дворик. Хозяева дома. Супруга — Раиса Александровна — хлопочет на кухне, а Геннадия Ивановича застаю за просмотром старых фотографий.

Начинает рассказывать, и от его веселости не остается и следа. Голос дрожит, в глазах слезы. Детская память избирательна, но то, что она запечатлела, хранит всю жизнь, не стирая ни единой краски. «Жили мы в Андропове. А было это 5 января 1943 года. Помню, вышел погулять на улицу. День был морозный, снегу много. Наш дом на краю хутора стоял, и дорожка на улицу проходила через соседский двор.

Прошёл я через этот двор, только вышел за калитку — смотрю, бежит мальчишка из хутора и кричит мне: «Стой! Стой на месте!» Смотрю, а он не просто бежит — винтовку за собой тянет, а сзади, метрах в 70-80, за ним гонится румын. Подбегает Юрка ко мне, хватает за ручонку и тянет во двор. А со двора мы огородами побежали туда, где стояла поломанная немецкая машина. Мы ее уже давно всю облазили и знали — где и что. Так вот, попасть в нее можно было снизу через отверстие, которое предназначалось для отправления естественных надобностей во время движения, чтобы машину не останавливать, когда кому-то по нужде «приспичит».

Подсаживает меня Юрка через эту дыру в машину, подает винтовку. Потом сам залазит и жестами показывает мне: рот раскрой, чтоб носом не сопеть! Сидим мы, замерли от страха. А румын тот прибежал, покрутился вокруг машины и ушел.

Когда он скрылся из виду, Юрка помог мне выбраться из машины, подал винтовку, потом вылез сам, забрал ее, и мы разошлись по домам…

Так что винтовку мы украли, и она уже не стреляла во время войны», — как бы подводит итог рассказанному Геннадий Иванович и замолкает, погружаясь в свои детские воспоминания.

А я думаю: ведь мальчишки уберегли кого-то от ранения или смерти. Спасли чью-то жизнь, а может быть, и не одну. Ну чем не участники войны?


Геннадий Иванович снова стал вспоминать: «Румыны были твари, хуже цыган. Скотину всю вырезали — и поросят, и кур. Корову подоили — отдай им все молоко. Бабушка моя хорошо готовила, а эти гады прознали и поселили к нам офицера. Готовила бабушка дома, сюда и продукты из города Сальска привозили.

Запомнился мне вот такой случай. Привезли как-то повидло, первую банку открыли, а я не удержался и раз в нее пальцем. Они увидели это и кричат: «Мамка, забери это, забери!» Это не потому, что они голодного ребёнка пожалели, просто побрезговали есть после меня.

А вторую банку открыли, поставили на печку и забыли. Повидло закипело и побежало по стенкам банки. Получилось две полоски: одна — широкая, а другая — узенькая-узенькая. Дед посмотрел на полоски повидло и говорит Феде — племяннику: «Вот видишь, широкая полоса — это Гитлер на Москву шел, а вот по узенькой их наши погнали».

Было это после Сталинградской битвы, когда немцы отступали. Это я хорошо запомнил. И еще помню, когда этот румын, что у нас квартировал, стал по-русски немного понимать и говорить, он показывал нам фотографии своей семьи, дома, в котором они жили. И говорил: «Неужели же нельзя было нашим правителям мирно договориться? Зачем же столько народу погубили?»

И эти слова врезались в мою детскую память, да так крепко, что я их помню всю жизнь…»


Закончилась война. Пошел мальчишка в школу. Но в 13 лет пришлось учебу бросить — надо было матери помогать, начал работать. Сначала ходил в помощниках у плотников, а через пару месяцев взяли его на лошади работать. Потом работал слесарем, а в 57-м выучился на шофера и 11 лет крутил баранку. Был и трактористом. Трудовой стаж — 42 года, Геннадий Иванович — ветеран труда, награжден медалью «Ударник социалистического труда».

Его супруга, Раиса Александровна, тоже из военного детства. После 6-го класса школы отправилась дояркой на молочно-товарную ферму. Потом работала долгие годы в саду, а завершила трудовую биографию уборщицей. У супругов Гусевых родилось двое сыновей — Сергей и Владимир. Оба после школы получили высшее образование в Московском инженерном институте, создали семьи. Теперь у Гусевых трое внуков и правнук. Геннадий Иванович и Раиса Александровна живут в доме, который своими руками построили еще в 59-м году. Здесь вырастили сыновей, здесь прошла вся жизнь. Нелёгкая жизнь сельских тружеников. Ведь кроме работы в колхозе надо было управляться и с подсобным хозяйством — а ну-ка, полный двор живности, и с огородом. «Все успевали, а теперь вот у бабули уже соцработник, а я пока держусь» — говорит Геннадий Иванович. Держится, хотя на его долю и на долю его сверстников выпало немало испытаний, по их детству прошлась война.

«Мы наелись хлеба только в 1956 году»

В село пришли немцы: «…сожгли полдеревни, забрали птицу, корову, все припасы». «Наша хата не сожжена была, не сожгли её, потому что нас было семь человек — шесть детей», — считает Василиса Афанасьевна Емельянова, до конца своей жизни не любившая вспоминать войну, говоря, что «Господь Бог нас наказал». В памяти Василисы, в войну совсем маленькой, война — это голод: «Люди буквально распухали от голода, больше всего я боялась, что умрёт мать, она была в таком ужасном состоянии, что не могла встать с печи, а мы ходили с братом на луг за три километра. Оттуда идём, а он, бедный, тащит целую сумку щавеля и лука, а я идти не могу, стою, а он меня упрашивает и пугает: «Там русалки, и кого только нет». А я так сильно устану, силы меня покинут, что ничего уже и не боюсь. Питались мы ещё листом липы, щавелем, диким луком, и всё, а хлеба у нас никакого не было, в пятьдесят шестом году мы только хлеба наелись».

Ели картофельные очистки, травились: весной надо было сажать огород, срезали с картофеля кожуру одну с ростками, а всё, что оставалось, — шкорки — варили и ели. Однажды соседка с фермы принесла молотое зерно с песком, сварили из этого кашу, а каша на зубах скрипела. Но тогда впервые за долгое время дети почувствовали себя сытыми. Это был один из самых хороших дней на период войны.

Самым страшным для маленькой девочки стала обыденность смерти: «…вначале немецкого солдата, а потом… родной сестры. Помню, как мы ходили из деревни в Новгород Северский, мне тогда пять лет от роду было, там 15 километров расстояние, побыли в городе, а когда возвращались в деревню и увидели мёртвого немца — головы не было видно, а живот уже вспух, и мамочка моя, я, соседка и соседний мальчишка, мы похоронили его. Не должны маленькие дети рыть могилу кому-то, а приходилось! А после войны и черепа человеческие находили, хоронили всегда. Сестра у меня была — моя родная сестра Саша… Пошли они с мамой корову доить, и немецкий снаряд упал, и ранило её сильно осколком в лицо, зубы повыбивало. Наш врач смогла её вылечить, но сестра заболела туберкулёзом, пожила мало очень и умерла».

Выживали, как могли. «У нас фуфайка одна на всех была порванная и лапти. По очереди на улицу выходили зимой, а если надо к соседям, так бежим босиком по снегу, что был по пояс, погреемся и обратно бегали так же точно. Ну, нечего было надеть, нечего! Мы очень бедно жили, а ртов кормить много нужно было. Мама меняла каждую «тряпку» на пропитание».

И конечно, дети помнили бои. «Да, сидели в блиндаже, огород был длинный, хата оставалась тут, а мы жили в конце огорода, там блиндаж у нас был — в земле. Там мы сидели, две семьи. Бомбили нас, бомбили очень сильно, но в дом мы никогда не заходили, у нас была мельница, там хранилось зерно, и вот эту мельницу в основном и бомбили. А мы все в своём саду тряслись, земля ходила ходуном, качалась. Бои были страшные, мы даже в 1990-м году в наш посёлок ездили, а земля не заросла — рвы глубокие и воронки. И мы находили остатки снарядов и мины». Улице Василисы ещё повезло:»…вокруг нас ни один сосед не погиб, мы жили на окраине к лесу, тут мало людей было, а выйдешь — там луга, речка, а народу было мало, а туда, вглубь деревни, — много людей, а в самой деревне много погибло».

С войны не вернулся отец Василисы Афанасий Емельянович, но вернулись старшие братья Иван и Клим. Однако «война — страшная штука, она даёт о себе знать и после её окончания. В 1947 году Клим работал в лесу, валил деревья и подорвался на немецкой мине».

Василиса выросла, в 1956 году переехала в Ростовскую область, к дяде. Там она вышла замуж за Павла Кузьмина, родившегося в предвоенном 1938 году в селе Калиновка Прохоровского района Курской области. Маленьким мальчиком он встретил войну, пережил оккупацию, был свидетелем событий под Прохоровкой в 1943 году. «Земля гудела от взрывов, воздух был наполнен копотью, через чёрный дым не было видно солнца, лишь слышался рёв самолётов и танков. Тогда казалось, что это никогда не закончится», — вспоминает он. Его мать Надежда Егоровна несколько суток провела в подвале, боясь выйти оттуда. Сам Павел отчётливо запомнил даже не это, а историю, которая произошла с ним в оккупации:

«…этот момент застыл в памяти так ярко, будто это было несколько лет назад. Немцы пришли в село, заняли дома, расположились там, как у себя дома. К нам на постой определили пожилого полковника и совсем молодого офицера. Они жили в комнатах, а мы ютились в кухне. Однажды моя сестра Зина заболела. Она плакала весь день и продолжала плакать и ночью».

Молодая мама не знала, как успокоить голодную и больную дочь, и только умоляюще просила её не кричать.

В конце концов, офицер — тот, что помоложе, — выскочил из комнаты, держа в руках оружие.

«Лицо его перекосилось от злобы, и, направив пистолет на больного плачущего ребёнка, он громко закричал: «Убивать!».

Но именно в этот момент в дом вошёл второй постоялец и на немецком языке что-то сказал своему подчинённому. Тот сразу же удалился. А он достал фото из нагрудного кармана и показал женщине. Пожилой немец сказал: «Ich habe vier Rinder» (У меня четверо детей), посмотрел на испуганного мальчика, погладил его по голове. По его приказу пришёл доктор, принёс тушёнку, сгущенное молоко. Девочка выжила.

На войне было разное. Была ненависть к оккупантам, горечь от потерь, но при этом, как бы ни было трудно, оставалось место человеческому. Именно это и позволило нашим людям сохранить себя в той страшной войне.


Сам Павел, несмотря ни на что, пронёс осознанное чувство понимания действий пожилого немца, вовремя вошедшего в дом. Но ведь это был один из немногих случаев. Пожилых немцев не было, когда детей тысячами сжигали заживо, расстреливали и мучили в концентрационных лагерях.


А ещё детям войны, причём всем детям, запомнилось празднование Дня Победы.

«Это был великий праздник, ликовали все жители деревни, танцевали даже на улицах, повсюду была радость, слышался смех и звуки аккордеона, но было и много людей со слезами великой скорби на глазах — вдовы, потерявшие мужей, матери, лишившихся детей, которые погибли от рук фашистов», — говорит Павел Кузьмич.

Автор Полина Ефимова