Истории, которые влияют на нашу жизнь!

Она вытерла руки, подошла к калитке. Там стояла женщина, достаточно взрослая, с землистого цвета лицом, Ларисе подумалось что черты лица у женщины правильные, возможно в молодости была красавицей. Гостья была очень худая, измождённая, синяки под глазами, было заметно что ей тяжело стоять. -Вы ко мне? Здравствуйте. -Да...к тебе...Лариса. -Но...- женщина беспомощно оглянулась на дочь, - я вас не знаю, вы меня может быть с кем -то спутали? -Нет...впусти в дом, стоять тяжело, не бойся, я не заразная, впусти...Я Наталья. -Наталья? Какая Наталья? -Да ладно тебе...Будто забыла как я молила тебя от Митьки отстать, забыла? -Иди в огород, там...иди, - махнула на дочку Лариса и открыла калитку. Прошли в дом, сели на веранде, Лариса налила чай. -Видно хорошо живёте? -Не жалуюсь. -Дочка вон смотрю у тебя, невеста совсем, смотри, за ними в таком возрасте глаз, да глаз... -Что вам нужно? Денег? -На что они мне, - усмехнулась, - с собой туда не заберу, покаяться пришла перед тобой и... Слушай в общем. Мы с Митькой с детского возраста вместе, нас так и звали, жених и невеста, когда в возраст вошли, никто и не удивился что мы за ручку ходим. Сколько твоей девчонке? Ларису покоробило как гостья произнесла слово девчонка, но она всё же ответила что пятнадцать, скоро шестнадцать будет. -Будет, - кивнула женщина, - конечно будет, вот и мне было... Шестнадцать, когда это случилось, Митька меня долго уговаривал, мол все равно же поженимся, какая разница, сейчас или потом... Все так делают, я и согласилась. Два раза всего было, а потом... А потом поняла что не то что-то, бабка у меня гинекологом работала, и тётка, и мать, всё аккуратно сделали, поругали конечно, но заверили что дети будут. С Митькой мы женились конечно, выучились, на работу устроились, а детей -то нет. Время идёт, вот уже нам по тридцать, потом по тридцать пять, нет...Видно только одного мне выделили, да того не уберегла. Митя меня успокаивает, мол что ты, милая, нам и так хорошо, мы с тобой куда хотим туда и поедем, во сколько хотим во столько спать ляжем или встанем, ну ты чего. А я слушаю его, слушаю... Вот уже и сорок... Смотрю Митька -то мой, Дмитрий Петрович, какой -то задумчивый ходит, вроде как давит его что...Спрашиваю, молчит, отмахивается, говорит всё нормально, но я - то вижу что не нормально, я - то понимаю что-то не так. Увидела нечаянно, сама... Идёте, счастливые такие, у тебя животик явно угадывался. Я тогда будто с ума сошла, караулила тебя, напасть даже хотела, глупо поступила, сама подтолкнула его к тому, что он к тебе ушёл. Я слышать ничего не хотела, орала, кидалась на него, обезумила. Он говорил что только из-за ребёнка, что любит меня, а я...Я выла и царапала себе лицо, потом звонила тебе и просила отпустить его... -Вы мне не звонили, - сказала тихо Лариса... -А кому же? -Не знаю...Может той, другой... -Что? что? Ты же Лариса Волобуева? -Я... -К тебе Митя ушёл? -Ну...Как ушёл, как Верочка родилась, так пришёл конечно с вещами, а потом...Верочке три месяца было, обвинил что не его дочь, мол совсем на него не похожа и ушёл...к той, которая ему сына родила. Да... Дмитрий не живёт с нами, он воскресный папа, признался потом что, выбирал между мной и той, та сына родила, наследника, вот и ушёл. -Как? Как такое возможно? Я...Как? Я уезжала, ни с кем не общалась, я ...Я точно помню что роженица была Лариса Яковлевна Волобуева я знала что Митя с тобой... Что это ты от него ребёнка родила... -Но...Да я родила от Дмитрия, но мы не были вместе практически, жена его бросила, ушла к любовнику, он так говорил... -Это не его дочь, - бессвязно заговорила женщина, показывая на улицу... -Что? Что вы тут выдумываете? Знаете что? Я не уводила вашего Митю, тоже знаете, была девчонка из провинции, а он...навешал мне лапши на уши, я и поверила, а потом бросил, зачем вы пришли? Меня ничего с ним не связывает кроме Верочки, убирайтесь и рассказывайте свои истории его жене. -Нееет, ты не понимаешь...Ты не понимаешь...Она не твоя дочь. -Знаете что, идите к чёрту. -Я же врач, спокойно пришла, нашла какое -то заделье, ты спала после кесарева и ещё одна, она была пьяная, помнишь? Материлась ещё, такая... Я поменяла ваших детей...Сначала хотела забрать себе, но остатки разума подсказали мне, что куда я с ребёнком, меня же поймают... Тогда я решила сделать так, чтобы ваш ребёнок ответил за вас, за ваши грехи... Я поменяла их, и ушла... -Ты...ты...ты сумасшедшая, я не верю тебе, убирайся прочь. -Да, я лежала много лет в больнице, но я не сумасшедшая...Твоя дочь, твоя настоящая дочь...она пьёт и курит, - женщина дико засмеялась, - я отомстила вам, вы воспитывали приблудыша, а ваша дочь... -Уходи...Я тебе не верю... -Вот адрес, думаешь я из-за совести пришла? Нет, я пришла довести дело до конца, я пришла уничтожить вас обоих...Только теперь, прости...искренне прошу...Там девчонка...Ты прости, вот адрес, на, на, - женщина начала лихорадочно совать в руки Ларисе листочек, - я всё это время думала, вынашивала план мести, а ты...тебе ещё хуже было, правда, мне жаль... Лариса сидела на крыльце закрыв глаза. -Мам, мама, чего хотела эта сумасшедшая, мамочка? Что случилось? Мама...что-то с отцом?Мам? -Всё хорошо, - Лариса погладила дочь по щеке, пазл встал на место, все шестнадцать лет Лариса любила свою дочь, но... Но всегда уговаривала себя, что Вера похожа на её бабку по отцовской линии. Всё хорошо. Н следующий день, проворочавшись всю ночь, она поехала по указанному адресу. Толкнула дверь, на звонок никто не отвечал, , навстречу ей выбежала накрашенная...она...Лариса в молодости. -Вам кого... -Как тебя зовут, - едва вымолвила -Инна, протянула девчонка, - эй, тёть, вы чего? Вы думаете что этот хрыч ко мне пришёл? Нет, он к матери, да бросьте, она и так меня к своим хахалям ревнует, вот шестнадцать исполнится, паспорт получу и свалю... -Когда... -Что когда? А днюха, да двадцать первого ноября, восемьдесят девятого года, я сделаю ту-ту... Лариса не слышала последних слов девчонки...В себя она пришла в больнице. В коридоре сидела та девочка, Инна, её дочь...Её родная дочь. -Кто вы ей? - Никто. -Девушка, то что вы маму довели до сердечного приступа вам мало? -Да что ты гонишь, я эту тёханку первый разв жизни вижу. - Глупая, вы с ней одно лицо, зачем ты так...Иди, зайди к маме, поговори с ней, иди... Инна медленно вошла в палату, вот невезуха, чего эта припёрлась, хотя заняться ей было всё равно нечем, а так...хоть какое -то развлечение. Тётка пялилась на неё во все глаза, губы её дрожали. -Сядь, детка...Дай мне руку... Девчонке вдруг перехотелось грубить, жевать жвачку, ей хотелось до безумия, чтобы эта чужая, совершенно женщина, назвала ещё раз её так ласково, - деткой. -Бедная моя девочка...Моя доченька...Прости меня... -Э, э...я не ваша дочь...Вы наверное головой ударились? Слёзы у женщины лились не переставая. -Ты моя дочь, Инна...Моя родная дочь... -Что за...чушь...Вы что такое говорите? -Я пришла к тебе, посмотреть, я не знала, сама не знала, у меня есть дочь, Вера, а ты...Ты вышла, и я поняла что всё правда...Всё правда что сказала та страшная женщина, всё что она сказала это правда, она это сделала... Инна слушала этот несвязный бред, вспоминала слова врача и медсестры, она видела всё своими глазами, но не хотела верить, да, эта тётка с ней похожа, ног мало ли совпадений... Как бы тони было, она любила свою непутёвую мать, Катьку. Так и звала мать Катькой, а отца Юркой. Иногда родители расходились, тогда к матери приходил трусливый Боря, он гулял от жены, клялся в любви Катьке и жадно посматривал на Инну. Девчонка любила и отца, и мать. Мать конечно любила больше, всегда закрывала её собой от скорого на расправу отца, когда мать была трезвая, у Инны был праздник, жаль, что случается это всё реже... Никто не хотел в это верить, Лариса после выхода из больницы поговорила с Дмитрием, рассказала всё ему, тот конечно сразу не поверил, сказал что это выдумки сумасшедшей бывшей, он так презрительно говорил о Наталье, что Лариса даже пожалела несчастную. -Ты же тогда говорил что, разошёлся с ней, что она ушла к любовнику? -Ай, яне помню что я тогда говорил, может так и было, - отмахнулся Дмитрий от Ларисы, - не понимаю зачем тебе ворошить всю эту историю? -Что? Ворошить историю? Там на-ша дочь, моя, - отчеканила Лариса. -А Верочку куда? Отправишь к тем алкашам? Я предлагаю всё оставить как есть, дочь, а я считаю Верочкой дочерью хоть она мне и не родная по крови, она погибнет там, понимаешь? Мне казалось что ты любишь Верочку...А ты видимо любишь только деньги, дорогая Лариса и вот сейчас...Чего ты хочешь добиться? Чтобы роддом выплатил тебе, чего? У Натальи денег нет, она из психушек не вылезает... -Да как ты можешь! Как у тебя язык поворачивается, я никому не отдам Верочку, но и Инну...Инну надо спасать. А по поводу Натальи...Знаешь, ты подлец, да-да, не надо смотреть на меня так, подлец, ведь это ты сделал с ней это... И было большое разбирательство, и был суд, боялись как бы не просочилось всё в газеты, людям нужны были зрелища, как -то об этой истории узнали журналисты и понеслось... Это раньше поступил бы указ сверху и всё сделали всё тихо, но не сейчас, газеты пестрели заголовками. "Жена отомстила любовнице", "Жена поменяла детей любовницы", "Принцесса и Нищая", "Понесёт ли виновная наказание" Инна сидела на берегу, подтянув коленки к груди, швыряла в речку маленькие камешки. А может... А может, мелькнула, потом осталась, медленно кружась в голове мысль, может ну его нафиг всё? Может и права эта тётка? Да неее, она тем более похожа на отцову мать, даже тётка его двоюродная, бабушка Зина, много раз говорила об этом Инне, пока была жива. Она говорила, что Инна вылитая бабушка Клава. — Вот ты где, - мальчишка, белобрысый и глазастый положил рядом велосипед, присел около Инны, это Васька, сосед и товарищ Инны, Васька больше, чем брат, она за него...всем наподдаёт. Когда Васька был маленький, тётка Люда его мамка, частенько притаскивала к ним пацана и Инна, на четыре года старше, водилась с Васькой, пока тётка Люда работала. Инна рано поняла, как и где работает тётка Люда, для детей с этого двора это не считалось постыдным, плохим, они воспринимали это как частичку своей жизни. Нет- нет, никто тётку Люду не восхвалял, но и не отвергал тоже. - Устала, Люська? - спрашивала тогда не сильно пьющая мать Инны. -Ага, натёрла ляжки, - смеётся тётка Люда. -Да ну тебя, не надо мне такие подробности, оставь пацана, иди проспись. -Ладно, там шоколадки, Инке куклу, тебе материал на платье, твоему пластинку достала, которую просил, с Высоцким. -Зачем тратишься, Люда? -Ай - машет тётка Людка, - вы мне Ваську сберегаете. Отца своего Васька не знал, тётка Людка вроде на сантехника Гаврилова, вечно пьяного и с фингалом говорила, но все знали, какая бы слава про Людку не шла, уж до такой степени она не опустится. Она ведь с иностранцами, за валюту, шептались бабки, презрительно сплёвывая и здороваясь елейно с ней в глаза, называя Людочкой и красавицей. Тётка Людка дарила бабкам шоколад и доставала такие вещи, о которых можно было только мечтать. Например, килограммовые пачки дрожжей. Есть -то они в продаже есть, да пойди их укарауль, а те, что на витрине, так старые и рассыпаются, а Люда приносила бабкам свежие, вкусно пахнущие, бабки благодарили соседку, лезли к ней целоваться, бежали ставить брагу, чтобы потом выгнать самогон и поить всех в округе мужиков. За глаза обзывали Людку всяко, брезгливо морщась и приговаривая что уж они-то своему Генке, Митьке, Толику, строго наказывают не сметь привести домой эту б... -Тебя мамка там ищет, выдрать грозится. -Пусть попробует... -Ин...Инна... -Чего тебе, - девочка дёрнула плечом, она знала о чём хочет спросить Васька, она ждала этого вопроса и боялась на него ответить, Инна боялась себе признаться, что это всё правда. -Инна, это...что говорят? Это правда? -Нне знаю, Васька, может и правда. -Но ты же похожа на дядь Юрину мамку... -Ну и что? Ты вон на Гаврилова похож, это же не значит, что ты от него, - грубо сказала Инна. -Уж лучше бы от него, - помолчав сказал мальчишка, - тебе -то вон хорошо, у тебя две пары родителей, ау меня только мамка. Инна притянула, к себе, словно взрослая, вихрастую голову мальчишки, чмокнула в пахнущий солнышком затылок. -Ничего, Васька, прорвёмся, придёт время, и твой отец тебя найдёт...ну или мать, как в моём случае... -Нее, я мамку люблю свою, мне другой не надо. -Думаешь мне надо, - вздохнула Инна, - я тоже Катьку люблю, какая бы она ни была, и Юрку. Они мои родители. На следующий день Инна всё же решилась, надев свою самую лучшую одежду, нацепив маску безразличия (она этому рано научилась) на лицо, Инна отправилась по адресу...по тому самому. Катька болела с похмелья, она затравленно смотрела на дочь. -Куда? - глаза матери бегали, - к ней? Не пущу, ты несовершеннолетняя. Инна молча убрала худенькую Катькину руку с косяка и шагнула за порог. -Ты моя дочь, слышишь, моя, они врут всё...ты на бабку Клавку похожа, вылитая, Иииинкаааа, не уходддиии, доченька…ууууу. Инна остановилась, потом резко развернулась. -Мам, мам ты чего? -Инночка, - Катька целует руки, лицо девочки, - ты моя, моя, слышишь? Даже если это правда и та гадина поменяла вас, мне не нужна другая дочь, я тебя люблю, ты моя крошка, Инночка, моя жизнь, моё счастье..., да я за жизнь эту только из-за тебя держусь, слышишь, уйдёшь и жить мне не за чем будет. Я ведь мечтаю, как ты вырастишь, выучишься и мы уедем отсюда, далеко, далеко. я брошу пить, я буду всё- всё делать, работать пойду, поваром, уедем на север с тобой. Ты замуж выйдешь, я же буду с внуками сидеть...Я брошу всё и всех, лишь бы с тобой быть рядом, доченька... -Мама, мамочка...ты чего...я.…мне в школу надо, - бормочет Инна, - у меня практика...Я вернусь, мам...Ну всё, всё... В это время Лариса думала, как ей поговорить с дочерью, с Верой. -Верочка, доча...нам надо поговорить. Вера подняла светлые глазки свои в обрамлении чёрных ресниц, Лариса с Димой были черноглазые. -Мама...Я знаю...Мне надо уйти? Да? -Ку...куда? Дочь? Куда тебе уйти? -Ну туда...к тем родителям. -Верааа, ты что такое говоришь? А как ты можешь? Вера? Ты моя дочь...наша, моя и папина...Знаешь, что папа вообще сказал? Он сказал, что даже если это и так, то ты его единственная дочь... Но пойми и меня девочка моя, там...та которую я девять месяцев носила под сердцем, дала жизнь, и которая была несправедливо оторвана от меня, я не могу её бросить...Я хочу её забрать и жить с вами вместе. -Но так не получится, так нельзя, мама...Ты же понимаешь. Лариса обняла дочь, и они стояли обнявшись, когда в дверь тихо постучали. На пороге стояла девочка, Вера смотрела вовсе глаза, она была точной копией её, Вериной мамы...Ларисы. Девочка смотрела вовсе глаза на Веру. -Катька... -Проходи, Инна, - отмерла Лариса, обращаясь к девочке, - проходи, это Вера, моя...дочь. Верочка, а это Инна, моя...дочь. И Лариса заплакала, девочки как во сне кинулись её утешать... А потом только был суд и заголовки желтых газет пестрели разными вымышленными подробностями. Если Лариса не хотела отпускать ни Верочку, ни Инну, то Катя равнодушно отнеслась к встрече с родной дочерью. -На меня похожа - сказала тихо и отвернулась, - прости...у меня одна дочь и это не ты... Кате не понравилась эта тоненькая, аморфная девочка, видно, что отличница и книгочейка, так похожая на неё, Катю. Может оттого и не понравилась, что была очень похожа на свою мать родную мать, Катю. Именно такой и была Катюшка, хрупкой, нежной, выпускница детского дома, не знающая жизни, поверившая в большую и светлую Юркину любовь... Юрка был залюбленным матерью, тёткой и бабушкой интеллигентным мальчиком, тоже ничего не знавшим о жизни... Они спились вместе, быстро и не заметно, все планы пошли прахом, Юрка кое-как получил диплом о высшем образовании, Катя не смогла противостоять этой жизни, начали поддавать... Ушла бабушка и мать Юрки, тётка вышла замуж за вдовца... -И такую же родила, а чего ещё ожидать, - зло думает женщина, не понимая на кого она злится, на себя? На эту хрупкую девчонку, так похожую на неё, на Юрку, на жизнь... Катя души не чаяла в своей Инне, в своей дочери, она видела, что девчонка растёт с характером, что она совсем другая и наделялась что у дочери всё получится, не то, что у неё Кати... А оказалось, оказалось, что даже ребёнка "нормального" родить Катька не смогла, ещё одну недоделанную, горько думает женщина... -Я ей не понравилась, - вздыхает Верочка, девчонки на удивление сдружились, Инна приезжала в деревню к Ларисе с Верочкой, летом они проводили много времени во вновь купленном доме, мамой она не называла Ларису, она никак её не называла, зато Диму почему -то сразу признала, у обоих были волевые характеры. -Здорово бать, - здоровалась Инна, Дима сначала настороженно относился к новообретённой дочери, а потом начал улыбаться и крепко пожимал руку. Вере он сказал, чтобы не переживала. -Ты моя дочь, слышишь? Моя и мамина, всё, никаких там, по началу, да, дурил, не признавал. Прости. -Батя -то у нас не молодой, -говорит прямая Инна Верочке. -Да, он старше мамы, на двадцать лет, его жена тётя Маша, моложе его на пятнадцать. -Как всё запутано, а Наталья, которая нас поменяла, она кто? -Жена, - вздыхает Верочка, - первая. У них не было детей, папа встретил маму...знаешь, он честно признался, и мама это подтвердила, он не был влюблён в маму, просто молодая девчонка, а он хотел детей, был готов на всё...В общем мама забеременела, но по стечению обстоятельств он встретил тётю Машу и влюбился, по - настоящему. И вот представь, есть жена, с которой он много лет вместе, есть любовница, да-да, это наша мама, в положении, есть любимая женщина, - это тётя Маша. Он уходит к маме, тётя Маша обрывает с ним все связи, тётя Наташа...тётя Наташа тихонько сходит с ума, по- настоящему, пока этого никто не замечает. Пашка, наш брат, родился недоношенным у тёти Маши, видимо от волнений, нууу вооот, кто-то сказал ему...Он не поверил, а потом, он ушёл от нашей мамы, навсегда. Когда тётя Наташа делала это, он уже жил с тётей Машей и возил Пашку по больницам. Он помогал нам, всю жизнь помогает. -Почему мама не вышла замуж? Верочка пожимает плечами. -Видимо папу любит всю жизнь, я так думаю. Суд присудил вернуть детей родным родителям, на этом всё, дело постарались замять. Инна жила на два дома, Верочка постепенно привыкла к тому, что у неё есть сестра, а Инна привыкала что у неё две мамы. Катя Веру так и не приняла, зато принял Юрка, он даже пить стал меньше, а потом и вовсе престал. Однажды Инна нашла Катьку, валяющуюся на полу, в собственных отходах жизнедеятельности. -Катька ты что блин, ужралась? Мать не реагировала, Инна напугалась и позвала тётку Люду, та вызвала скорую. Они приехали в больницу к Катьке, Верочка и Лариса, Инна была при ней неотлучно, огрызалась с врачами и говорила, что никто не посмеет оторвать её от матери. -Вы кто больной, - устало спросила медсестра у Ларисы. -Я никто...это её дочь. -Ещё одна? Есть там дочь уже... -Ещё одна... - Постойте...да вы же...те самые...про вас писали... -Да. -Проходите, - махнула рукой, придержала за рукав Ларису, шепнула в ухо, - недолго ей осталось, печень там... Катя лежала светленькая, вытянувшаяся, будто немного повыше ростом стала, - подумала Вера, после того как она видела мать последний раз. Женщина тихо улыбнулась. Лариса ободряюще улыбнулась. Инна потянула Ларису за руку они вышли... -Верочка...Вера...прости девочка... Вера приблизилась к той, которая дала жизнь, но так и не стала родной. -И вы меня простите... -Тебя -то за что...Ты бы погибла у меня, у нас с Юркой...Непутёвые мы, прости уж меня... *** После смерти Кати, Инна перебралась к Ларисе с Верочкой. Медленно она привыкла к Ларисе, стала называть её мамой, оттаяла… Девочки окончили школу, рядом всегда были два папы, папа Дима и папа Юра, ну и конечно мама Лариса. -Юр.…Пап, что-то ты зачастил, глядя в синие глаза Юрки, Инна показывала кулак, она такого Юрку никогда и не видела, назвала как в детстве, папа, чисто выбритого, в новом спортивном костюме и вкусно пахнущего. -Да я.…это, дочь...Верочке по математике помогал, ты -то у меня умница... -Слышь, умник...обидишь мать, урою... -Да...я... -Ладно, ухажёр...цветы поди дарил опять? -Ага, - улыбается смущённо. -Ой, я не могу, пригласи её в музей что ли... *** Они начали жить вместе, решили попробовать, Лариса и Юра, и.…получилось...Уже правнука помогают нянчить...Верочкина дочь, Катюшка, замуж вышла, сына родила. У Инны ещё небольшие детки, поздно замуж вышла и родила. Девчонки всю жизнь рядом. Однажды к Инне настойчиво начал проситься в друзья, в соцсети, какой -то швед, Вильям Ларсон. -Инка, ты чё блин, это же я, Васька... Инна была рада узнать, что у потерянного в девяностые друга всё хорошо, а отец у него действительно был, жил в Швеции, он забрал Ваську и матери помог Васькиной хорошо, вот так... Автор: Мавридика д. Спасибо, что прочитали этот рассказ ❤ Сталкивались ли вы с подобными ситуациями в своей жизни?

— И тебе, и тебе… — женщина в форме вышла из–за стойки и протянула Маше мандарин, маленький, ярко–оранжевый, точно из воска, с темно–зеленым листиком сверху. — На счастье, девонька! Опять у тебя сегодня гудят? — Не, Юлька к жениху отпросилась, Максим где–то топчется на дискотеке… В общем, на этот раз я организовала себе покой и сон. — И даже не посидите, не отметите? — удивилась Ирина. — Потом! Успеем, еще целый год впереди! — пожала плечами Маша. — И то правда! Ну беги, осторожно только, подморозило! Я Сереге сказала, чтобы дорогу посыпал, да он уж лыка не вяжет, чтоб его… — Я аккуратно, не волнуйтесь! Маша кивнула, спрятала в сумочку мандаринку и посеменила к выходу. На проходной у ворот было пусто. Ребята–охранники у себя в каморке смотрели футбол, кричали и свистели, забыв о работе. Маша подтянула к себе журнал посещений, расписалась и со спокойной душой ушла. Дела сделаны, отчёты сданы, проекты закрыты, письма написаны, коллеги поздравлены, вчерашний корпоратив прошел на «ура», без скандалов и танцев на столе, а теперь можно просто расслабиться. Маша старшая в семье. Младше нее на четыре года была Юлька, свободный фотограф–художник, натура творческая, непостоянная, немного истеричная и пылко–любящая старшую сестру. Еще младше – Максим, парень рукастый, головастый, но очень легкомысленный. Макс работал автомехаником, а после работы гулял, тусил и ухаживал за девочками. Когда дети выросли, оперились и стали самостоятельными членами общества, родители съехали на дачу, оставив трёшку в полное распоряжение детенышей. Мать поначалу переживала, но Маша уверила ее, что всё будет хорошо, уж она–то проследит!.. И вот теперь следила, опекала молодняк, но соблюдала границы частной жизни. Все предыдущие новогодние вечеринки проходили у Акимовых. Юля звала подруг, Максим товарищей, приезжала двоюродная сестра с мужем, заглядывали бывшие одноклассники, друзья по институту. Кто–то постоянно топтался в прихожей, здоровался или прощался, путались куртки, кто–то уходил в чужом, возвращался, извинялся, оставался еще на немножко, просиживал часов до трёх. Стол накрывали в комнате Юли, там было минимум мебели, можно было потанцевать. Гости сидели прямо на полу или надувных диванчиках. Макс отвечал за музыку, Юля делала фотографии гостей, Маша просто служила оплотом нравственности. — Ну? Что? Как вы там? — первое время испуганно звонила мама. — Всё в порядке? — Всё супер, мам! Вечеринка в разгаре. Кстати, звонила тетя Оля, передавала тебе привет! — улыбалась Маруся, глядя, как дурачится Макс, крутится на голове, шлепается на пол, тискает недовольного кота Тараса, а потом вальсирует с Юлькой, как когда–то в детстве, когда они занимались танцами, и брат с сестрой были парой… Было здорово, очень классно, и праздники всегда проходили хорошо, но этот год выдался каким–то тяжелым, Маша устала, точно телегу тянула, и теперь намеревалась сбавить обороты, разогнав молодняк по другим вечеринкам. А у Маши дома сегодня даже нет ёлки. Их искусственную Юлёк утащила к жениху. Максим предлагал купить еще одну, но Маруся отказалась. — Ой, да ну! Тарас опять будет скидывать игрушки, а я бояться, что он уронит дерево на себя… Нет, ребята, вот поедем к родителям, там и елка вам, и гирлянды. Хорошо? — Ну… — Юля пожала плечами, — если ты действительно так хочешь… Маш, ты правда не обижаешься, все нормально ведь? Мы с Максиком тебя очень любим, слышишь?! Юля обняла сестру, нырнула под ее руку, прижалась к плечу. Мария всегда была как будто на пропасть старше брата и сестры, хотя разница в годах не колоссальна. Маша, с детства рассудительная и вдумчивая, вела за руку по жизни своих неугомонных, взбалмошных младшеньких, помогала им делать уроки, просила за них прощения у мамы с отцом, заступалась, если вспыхивали ссоры. Она была их оплотом надежности и фундаментальности бытия. А теперь они бросают ее в такой праздник!.. — И я вас люблю. Но я хочу отдохнуть, Юль. Переведу дух и снова буду веселиться. Дайте покой!.. Макс и Юля кивнули… … Зайдя в квартиру, Маша на миг закрыла глаза, прислушалась – тихо. Очень спокойно и тихо! Хотелось только лечь, закинуть на валик ноги, зажмуриться, еще, если повезет, и кот Тарас будет благосклонен, обнять его и уснуть. Маша никому не рассказывала, но новая должность заместителя начальника давалась ей тяжело, выжимала все силы, теперь впереди десять выходных. Нужно восстанавливаться!.. Маруся умылась, распустила волосы, села на диванчик и уставилась в пустой угол, где обычно ставили елку. Грустненько как–то, ну да ладно, зато без суеты и мельтешения! Вот сейчас Маша уляжется спать, со стен на нее будут таращиться нарисованные сестрой совы, за окном бухать салюты, соседи–алкаши — петь песни и орать поздравления, на верхнем этаже прыгать дети, но это всё мимо – Маша с наушниками и подборкой умиротворяющих треков уснет, обнулится, а завтра наступит новый день и новый год, он будет хороший, непременно денежный, счастливый, бархатный, пушистый, в общем, лучше, чем предыдущий… Полежав немного, Маруся поняла, что проголодалась. Пришлось топать на кухню. Тарас следовал за хозяйкой серой тенью. Раскрыв морозилку и выудив оттуда пачку пельменей, Маша кинула десяток в кипяток, подумала, добавила еще пятерочку, кивнула, нашла сметану, поставила на стол тарелку и замерла. Чего же не хватает для счастья? Шампанское она не пьет, вино не хочет, кофе поздновато… Нырнула опять в холодильник, вынула батон колбасы, поняла, насколько голодна, и настрогала бутербродов. Вода булькает, пельмени варятся, Маша сидит и жует бутерброд… Красота! Тарас укоризненно посмотрел на хозяйку. — Ну что, хитрая морда! Скоро салют, ты готов? — спросила, жуя, Маша. Кот, сделавший стойку на запах колбасы, ретировался под стол. Салютов и фейерверков он боялся, забивался куда–нибудь и сидел там, пока голод не заставит высунуть мордочку и жалобно мяукнуть. А иногда, распластавшись в воздухе, точно белка–летяга, кот при звуке петард пикировал с выставленными когтями на ближайшего к нему человека, панически вопя на своём, кошачьем языке. Его отдирали от кофточек и платьев, успокаивали, сюсюкали. Взрослый, гордый кот превращался опять в котёнка, Тарасика, пушистика и трусишку, жмущегося к родне… — Ладно, нескоро еще, вылезай. На колбаску! — наклонилась Маруся и поманила котейку к себе. Тот, поняв, что над ним подшутили, обиженно отвернулся и прыгнул на батарею. — Не хочешь, как хочешь… — кивнула хозяйка. — С наступающим, дружище! Помыв посуду, Маша забралась в горячую ванную, вытянулась, замурлыкала что–то, улыбнулась еще шире. Вот оно, счастье! И даже пусть никто не трет спинку, для этого мудрые одинокие женщины придумали мочалки, большое им за это спасибо! Понежившись в ванной, Маруся вымыла голову, закрутила «дульку», легла и, включив ночник, приготовилась читать. Между тем дело к десяти. Нарастает градус праздника, вылетают пробки из шампанского, кричат на улицах прохожие, мчатся такси, подрезая друг друга… А у Маши – анти–новый год. Ни к чему это всё. Покой – вот тренд этого сезона!.. Вдруг захотелось позвонить Максу или Юле, услышать их голоса. Маша поймала себя на том, что уже соскучилась по родне. Но нет, договорились, что не будут дёргать друг друга, значит, надо терпеть... На страницах книги кипели страсти, сменялись эпохи, а у Маши уже слипались глаза. Она положила закладку на нужную страницу, потянулась, проверила, не прислали ли сообщения брат с сестрой, и, выключив свет, приготовилась нырнуть в объятия Морфея... Ритусик, школьная подруга, позвонила минут через пять. — Маш, слушай, тут такое дело… Ты чего такая хриплая? Заболела? — прошептала в трубку Ритка. — Я сплю вообще–то, — откашлялась Маша. Рита никогда не звонила просто так. Рита – это ходячее невезение… На том конце провода повисло молчание. Вообще–то Маша заранее написала подруге, что в этот раз мимо, праздника не будет, но та, видимо, сообщение прошляпила… — Да ладно? Спишь?! Сегодня? Ну ты всегда у нас была… Того… Ладно, Марусь, я заеду сейчас, а? Я просто по–дружески. Ну, встретим год, проводим… Справим… — Рита, справляют поминки! — прошипела недовольно Маша. — У нас кто–то умер? — Нет… То есть да… Мы с Игорем разбежались… Ну можно я заеду? Рита всхлипнула и стала канючить. Маша буркнула что–то нечленораздельное. Подруга истолковала это по–своему и уже через десять минут трезвонила в дверь. — Ритка, ты живешь в Алтуфьево! Как ты так быстро доехала?! — открыла Маша дверь и пропустила вперед подругу. Та волочила за собой пакет, из которого высовывался чей–то блестящий нос. — Это что?! — отпрянула Маруся. — А! Совсем забыла! Это тебе. Подарок. Держи! Рита вынула завернутую в бумагу рыбью тушу. Тарас деловито прошелестел коготками вперед. — Севрюга горячего копчения. Ну а что ты так на меня смотришь?! Игорь из Астрахани привёз. Какой год, такие и подарки!.. Вишь, как смотрит, носатая! — направила Рита голову рыбины на подругу. — Разлучница! В этой самой севрюжьей Астрахани у Игорька и появилась пассия… Машаааа, я такая несчастная! Рита сунула в руки подруги подарок, а сама, хныча, стала разуваться. Мария, держа рыбину на вытянутых руках, смотрела на её жалостливо искривленную голову, потом вздохнула, развернулась и, споткнувшись о Тарасика, плотоядно облизывающегося при виде такого богатства, уронила севрюгу на пол. Та бухнулась, взметнув хвостом, растянулась безвольно на паркете, затихла. — Не поваляешь — не поешь, — философски заметила Рита, наклонилась и, подняв тушку, потащила ее на кухню. — Маш, а я не поняла, где Юлька? Где гости, елка, гирлянды? — Юля у кавалера, родители на даче, Макс рвёт кроссы на какой–то дискотеке, а я хочу спать. Я же тебе писала… — Так… Так… Не получала. Извини… Я чайку попью, ладно? — Ритка уже хозяйничала на кухне, ставила чайник, нарезала хлеб, мазала его маслом и, примерившись, вонзала нож в севрюжью беззащитную тушу. — Сейчас мы тебя! Гляди, Маш, шевелится! Уууу! Рита потрясла рыбьей головой, Маруся зажмурилась. — Рит, давай ты мне просто приснишься, а? — прошептала она, открыла один глаз, второй, но Ритусик так и стояла посреди кухни в коктейльном, ультракоротком платье и варганила себе ужин. — Не, Маш, не сегодня. Так, тащи игристое! — велела гостья. — Маш, я тебя знаю, всегда хандришь, а потом за уши от праздника не оттащишь. — Игристого нет. Есть отцовский коньяк. Рита помялась, покачала головой, потом кивнула. — Хорошо! Разрыв с женихом надо отмечать широко! Лимончик бы еще… Нет? — Нет. Мандарин есть, охранница подарила. — Пойдёт. У тебя всегда хорошо, Маш… У вас тут место силы, во! Ритусик еще раз всхлипнула, Маруся погладила ее по плечу, очистила мандарин и поделила его на двоих. Сели, Маша плеснула в бокальчики темного цвета напиток. Гостья, поерзав, вскочила, картинно оглядела пустой стол, вздохнула. — Дорогие гости, с наступающим! — провозгласила она. — Счастья всем нам! Чокнулась, помотала коньяк по стенкам бокала, выпила, встряхнулась. Машин папа знал толк в хорошем алкоголе… — Рит, а ты когда собиралась уезжать? — облокотившись о стену спиной, поинтересовалась Маруся. — Минут через десять вроде? — Какие десять?! Рыбу бери, испортится же! Маш, я даже еще чай не пила, а ты выгоняешь!.. Рита, севрюга и Тарас осуждающе глянули на хозяйку негостеприимного дома. Маша встала, вынула из холодильника пару огурцов, порезала соломкой, потом, задумчиво покромсала помидор, села обратно на табуретку. Помолчали. — Хорошо сидим! — бодро кивнула Рита. — По–новогоднему! У меня так дед с бабкой праздники отмечали. Оба глухие, сядут, зубов нет, жевать разносолы нечем, так они себе смузи готовили. Ну, это по–нашему смузи, а по–ихнему это не знаю что. Ты тоже до такого докатилась? — В смысле? — нахмурилась Маша. — Я просто устала. Рит, тебя, наверное, Игорь уже ищет! Ты бы телефон проверила. Помиритесь еще… Ритусик только махнула рукой. — Не, я когда его бросаю, всегда говорю, где я, чтобы знал, куда такси вызывать. Маруся закатила глаза и стала пережёвывать севрюжье мясо. — Хорошая рыбка! — кивнула она, проглотив очередной кусочек. — Что? — обрадовалась Рита. — Прониклась? Я говорю, в мире только всего увлекательного! А вот мы сейчас еще коньячка! Риту Маруся любила. Немного нескладная, простоватая, она как будто была создана для уравновешивания чересчур серьезной подруги. Ритка заставляла Машеньку участвовать в школьных спектаклях, таскала на каток и горки, учила через соломинку пускать мыльные пузыри и ездила с Машей, Юлей и Максом за ёлкой на праздник. Отец ребятни покупал талон и шел на делянку. Максиму доверялось нести топор, а девочки перебегали от одной зеленой красавицы к другой, выбирая самое стройное дерево… Боже, как Маша любила этот аромат смолы, расползающийся по дому, когда ель оттаивала… Любила трогать хвоинки, рассматривать снова и снова стоящее в уголке дерево и украшать его стеклянными игрушками… С появлением Тарасика многие игрушки пали смертью храбрых, пришлось покупать деревянные или пластиковые, но самые ценные все же уберегли и теперь вешали на верхние веточки, где котяра их не достанет... Когда делянки закрыли, семья купила искусственную ель и бед не знала. Но частичка праздника все же ушла вместе с теми поездками в лес накануне торжества… Может, надо было все же купить живую елку в этот раз? Девушка вздохнула. Нет, ни к чему. Не сегодня. Маша задремала, но тут же вздрогнула. На сотовый звонила сестра. — Машуль, извини, разбудила, наверное… Слушай, тут такое дело… Эта фраза всегда заканчивалась плохо. Вариантов было много: Юлька нашла на улице собаку, кошку, ворону; потеряла кошелек, паспорт, голову; её оштрафовали, поймали без билета в автобусе или еще что… И Маша всегда ехала, выручала, помогала, тащила пса–найденыша к ветеринару, звонила в полицию по поводу потерянного паспорта, платила штраф за поездки… — Ну… — протянула Маруся. — Мы с Никиткой приедем скоро. У него дома скукота, а ты, я знаю, умеешь поддать огоньку! Едем в общем. — Юля, мы так не договаривались! Я сплю, слышишь! — закричала в ответ вскочившая со своего места Маша. — Дайте мне покой! Из ослабевших Машиных рук трубку вытащила Рита. — Юлечка, это Ритусик. Да, заскочила вот в гости. Приезжайте конечно, у нас севрюга! Что? Ну, может, салатиков каких–нибудь, нарезочки… Всё, ждём! Маша покачала головой. — Спокойной ночи, Рита. Двери открывайте сами, делайте, что хотите, я спать! — Иди, иди, дорогая. Мы тихооонечко! Отдыхай, за тишину я отвечаю. Спокойный сон продлился ровно до первого новогоднего залпа в пол-одиннадцатого. Вздремнувшая Маша вздрогнула, услышав визг и отчаянное мяуканье. Девушка вскочила и выбежала из комнаты, истошно зовя Тарасика. Рита, стоя на балконе, испуганно смотрела вниз. — Где он?! Что ты с ним сделала? — оттолкнула подругу Маша. — Ничего. Я вышла полюбоваться салютом, а он летягой сиганул вниз. Маша, тут всего третий этаж. Он же не погиб, да?! — Риткин голос дрожал, она все пялилась вниз, ожидая увидеть там бездыханное тельце котика. — Нет. Он не самоубийца. Пойдем искать… — вздохнула Маша. Оделись, вышли. Компания ребят шла куда–то по тротуару, горланя песни, из–за соседнего дома опять загремел салют. Маруся стала звать Тараса, переживая, что со страху он мог удрать далеко. Но кот был учён и весьма ленив. С очередным залпом он выпрыгнул из темноты прямо Маше в руки, вцепился когтями в пальто и повис шкуркой, не решаясь пошевелиться. — А вот и он, наш больной зуб. Тарас, ну все, не трепещи, пойдём домой, комочек мой! — зашептала Маруся. — Ритка, ну что ты там застыла, нашли кота, домой пора! А Рита, задрав голову, таращилась на небо. Фейерверки разлетались пышными пионами, астрами и белыми, пушистыми одуванчиками, мерцали искрами и переливались северным сиянием. — Маша… Красота же… Ну до чего же атмосферно! — промямлила подруга, пока Маруся тащила ее к подъезду. Укутав Тараса в плед, Маша плотно прикрыла дверь комнаты, легла и провалилась в сон. Рита же, мурлыча песенки, маячила на кухне, хлопала дверцей холодильника, потом, пощелкав ноготками по клавиатуре телефона, заказала продукты. Усвоив правило этого Нового года – не шуметь, — она на цыпочках прошла по коридору, открыла дверь перед носом Юли. — Чего трезвонишь?! Сестра спит, устала. Вон, Тарас с балкона упал, бегали искать, а ты шумишь… Ключей что ли нет?! Ой, какой с тобой молодой человек… — вдруг расплылась в улыбке Рита, протянула руку. — Маргарита, подруга семьи, — представилась она. — Никита, — ответил парень. Юля втащила его внутрь, улыбнулась. — Нет, Новый год без дома – это не Новый год, товарищи! — изрекла она. — Елка в такси не влезла, жаль… Рит, тут мы еды притащили, неси на кухню. А Машка давно спит? — Нет. Полчаса назад легла. Она плохо выглядит, Юля. Вы с Максом разгильдяи, довели сестру! Если будете мешать ей отдыхать, я вас выгоню, понятно? — Брось, мы не виноваты!.. Ладно, Никит, ванна там, туалет рядом, кухня сюда, ты же помнишь? Ритусик, мы мышками… С Новым годом! Обнялись, похлопали друг друга по спинам, тихонечко, как и договаривались… Прикрыв на кухне дверь и вынув из шкафчика свечи, ребята разговаривали о всяких пустяках – о том, как Рита однажды провалилась в болото, а Юля ее за волосы, как Мюнхгаузена, вынимала; вспоминали, как Максу дед Мороз подарил велосипед, все так ждали, когда же наступит лето, чтобы его опробовать, что не выдержали и катались по квартире. А потом случилась авария – Маша, вырулив из–за угла, врезалась в маму с вазой в руках, дорогой, китайской… Досталось всем – и Маше, и Максу, и велосипеду… Юля рассказывала, как ездила на фотосессию, лазила по барханам, видела варанов и змей. Потом вспоминали праздники из детства, школу, горку у дома, которую дворник поливал из шланга водой, и она замерзала… Никита хотел, было, включить телевизор, но женщины шикнули на него, пригрозив выгнать на улицу. — Вы рыбку–то берите! — все шептала Рита. — Не пропадать же добру! Муж из Астрахани привез. Маргарита опять поникла, вспомнив о ссоре с супругом, но потом встрепенулась, пошла встречать курьера. Тот, умница, звонить в дверь не стал, написал сообщение, что приехал. Поставили в духовку запекаться курицу, а пока грызли орехи. Опять зазвонил Марусин телефон. Юля схватила его и прижала к уху. — Да! Да, слушаю! Нет, Маша спит. Денис, ты что ли? Ну надо же! Сколько лет, сколько зим! Она что–то зашептала, отвернувшись к окну, а потом оглянулась и, улыбаясь, проинформировала: — Дениска приедет скоро! Из Мурманска прилетел, говорит, подарки у него нашей Маше… — Ба! Объявился! — скривилась Рита. — Только о нем думала сегодня… Вот всегда он появляется тогда, когда мы за стол садимся!.. Денис Скребков три года назад уехал в длительную командировку, оставив Машу в растерянности – то ли они пара, то ли нет. Всё обещал вернуться, да откладывал… Скрипнула входная дверь, в прихожую ввалился Максим. — Ты чего? — вынырнула из темноты коридора Юля. — Да тише, Маша спит! Чего вернулся? Договаривались же, что дадим Машке отдых! — Да ну, надоело всё, — поморщился Макс. — Не понравилось мне, скучная дискотека. — Ладно. Иди, мой руки, потом на кухню пробирайся. С Новым годом кстати! — чмокнула она брата в лоб. Парень умылся, прошмыгнул ко всем остальным, пожал руку Никите, кивнул Рите, спрашивать, что они тут все делают, не стал, видимо, то же, что и он - наслаждаются атмосферой... Максим пристроился рядом с Юлей и улыбнулся. Хорошо… По квартире пополз запах печеной курочки, свежего огурца и морепродуктов. Женщины варганили закуски, Рита вещала про тяготы женской доли, Юля поддакивала. Никита и Максим, прокравшись в комнату, сели играть в шахматы. Тарасик, выбравшись из теплого кокона Машиных объятий, пришел к гостям. — Ой, а кто это у нас тут такой голодный! Кто у нас такой напуганный! Малышик! — сюсюкала Юля, тиская кота. Тот милостиво терпел все это, зная, что потом непременно покормят. Сели за стол, шепотом крикнули: «Ура!», Никита сказал тост за счастье и любовь, разложили еду по тарелкам. — Смешно… — улыбнулась Юля. — Вот именно здесь мне хорошо, только тут Новый год, как в детстве… А там, в других местах – суррогат… Может, Машу разбудим? — Нет, пусть спит. Я ей обещала, что мы тихоооонечко! — покачала головой Рита. Потом долго молчали, каждый думал о своём, вздыхал… — Ну что застыли?! Наливаем, отмечаем! — встрепенулась Рита. — С вами только праздники встречать! Эх, надо было мне тамадой становиться! Рыбку берем, рубку–то! Макс, ну говори тост, что ли! Парень встал, поправил ворот рубашки, раскрыл рот, чтобы сказать длинный, выученный накануне тост, но кухонная дверь тихонько скрипнула, на пороге показалась Маша в забавной пижаме с медвежатами. — Ребята… — щурясь, прошептала она и улыбнулась, — как же хорошо, что вы все здесь… А я вот проснулась… Маруся потянулась, села за стол и, глядя на горящие свечи, блаженно мурлыкнула, взлохматив шерсть Тарасу. Максим оглядел сидящих за столом людей. Вот кого ему не хватало там, на дискотеке – Машки, серьезной, задумчивой, Юльки, щелкающей фотоаппаратом, Риты с ее «Давайте говорить тосты!», и его самого, обернутого этим теплом, точно фольгой. Их квартира была местом силы, отсюда начинался каждый день, здесь же и заканчивался, сюда шли радоваться и плакать; сидели, обнявшись, на диване, и, жуя попкорн, смотрели душещипательное кино, потому что Юле надо было выплакаться после очередной душевной драмы; здесь решали, как жить дальше, когда Максима чуть не выгнали за прогулы из колледжа; сюда притащили вопящего от страха Тарасика, найденного на улице… Все, кому плохо или хорошо, в итоге приходили сюда… Почему? Потому что здесь жила Маруся, хозяйка большого теплого шара, юрты, хижины под названием «дом». И без неё все шло кувырком… — Я хочу выпить за Машу! — выпалил Максим. — Маш, знай, если что, я за тебя горой! Люблю, родная, с праздником! — За Марусю!!!! — подхватила Ритка. Зазвенели бокалы, потянулись руки за закуской. Маша смутилась, потом услышала, что звонят, пошла открывать, забыв, что в пижаме. Распахнув дверь, она увидела на лестничной клетке ёлку. Она трепыхалась, чуть покачивалась, а за ней прятался бородатый мужик в валенках с вышитыми по бокам снегирями. — Вам кого? — строго спросила Маша. — Мы не заказывали, кажется… Мужчина вынырнул из–за колючего дерева, поставил на пол рюкзак, с опаской посмотрел на девушку. — Денис?! — прошептала она. — Пустишь? Я могу подарок оставить и уйти, я все пойму, Маш… Но Маруся уже не слушала, она таяла, растекалась, улыбаясь и медленно моргая. Обняв гостя, она уткнулась лицом в его плечо. — А у нас сегодня тихий Новый год… — зачем–то пояснила она. — И ёлки нет… А теперь есть… Маша, чуть разжав объятия, позволила мужчине пройти в квартиру, позвала ребят, те поздоровались, подёргали Дениса за бороду, не приклеенная ли, пошутили, что пришел дед Мороз, и принялись устанавливать ёлку, потом сидели в гостиной, смотрели, как моргает гирлянда на ветках, и ели мороженое. — А я ведь его загадала, — прошептала Маша на ухо брату и кивнула на Дениса. — Написала письмо деду Морозу, отправила. Всё, как положено… — Я всегда знал, что ты у нас еще ребенок, — пожал плечами Макс. — А у детей всегда все сбывается! В следующий раз загадай, пожалуйста, машину. Мне. Договорились? Маша кивнула… Рита уехала ближе к четырем часам утра. Игорек прислал за ней такси, клялся по телефону, что любит только ее, что осознал и больше никогда не посмотрит на других женщин. Ритусик сказала, что подумает… Никиту проводили следом, он долго шептался с Юлей в прихожей, потом кивнул остальным и ушёл. — Маш, он сделал мне предложение… — испуганно разжала кулачок девушка и показала кольцо. — Что делать–то? Сестра пожала плечами. — Не знаю, я сейчас ничего не знаю… Юля вздохнула и ушла спать. Максим уснул на диване. Маша накрыла его пледом и погасила в комнате свет. — С Новым годом! — прошептала девушка и улыбнулась. Вот теперь можно с уверенностью сказать, что праздник состоялся! Сама Маруся спать пока не собиралась. На кухне ее ждал особенный, важный, долгожданный гость. И ей есть, о чем с ним поговорить… Тарас, чувствуя нерешительность хозяйки, потерся о ее ноги. Он знал, что Денис хороший, ему можно доверять. Лишь бы только Маша тоже это поняла… … Следующий Новый год встречали у Дениса и Маруси. С ней как будто перешла в другой дом сила, канатами связывающая родных. Только с Машей было хорошо, рядом с ней дом был домом, и хотелось верить в чудеса… Максим и Юля боялись, что однажды Маша уедет так далеко, что они не смогут, протянув руку, коснуться ее плеча. — Да куда я от вас?! — смеялась она. — Это даже не обсуждается!.. Автор: Зюзинские истории. Пишите свое мнение об этом рассказе в комментариях ❄ И ожидайте новый рассказ совсем скоро ⛄

Если я этого не сделаю, то она меня просто съест, как самка тарантула! Даже рук не оставит! — Он вытянул вперед свои холеные руки и потряс ими. Дряблые мышцы под тканью сорочки заходили ходуном, Вере стало неприятно, она отвернулась. — Я леплю семью вот этими вот руками, Вера! Раз Марьяне надо, значит надо! Да что он, Витя, делал своими руками? Разве что деньги считал. А остальное — пусть делают другие. Он даже дрова на своей даче не рубил, не царское это дело! В положенный срок приезжал самосвал, два дюжих мужика сгружали ладные, одно к одному, поленца, складывали их рядками, Виктор слюнявил палец и давал работникам деньги. Топить камин этими вот поленьями он тоже не умел, всё делала его мама, Евдокия Фёдоровна, очень домашняя, уютная женщина. Вере она нравилась. Всегда у Евдокии чисто, красиво и прибрано, всё так, будто она только и ждала, когда к ней приедет Верочка, заглянет на пару минуточек попить чай. Кофе Евдокия Фёдоровна не пила, но любила его аромат. Он напоминал ей какой–то давний, короткий роман то ли с французом, то ли с англичанином. Тот кофе заваривать, кстати, не умел, вечно он у него убегал, но это совсем не важно! Главное, что есть аромат. Он возвращает туда, где было хорошо и радостно. Евдокия заваривала малюсенькую турочку, наливала кофе гостю, если тот просил, и наслаждалась этим плывущим по огромной кухне ароматом. Если гостей не было, она просто ставила чашечку черного кофе на стол и пила чай, откусывая от припасенного пирожного маленькие кусочки. Евдокия Фёдоровна… Как она там? Вера давно ей не звонила, забыла совсем. — …Войди в моё положение, Верка! Ну что ты пожимаешь плечами? — тем временем разорялся Виктор. Он всегда говорил громко, нарочито горячо, эмоционально, если сам понимал, что несет чушь. — Положение? Да какое у тебя положение, Витя?! Очередная мамзель, которая–таки сумела загнать тебя в ЗАГС? В каком женились, не напомнишь? — Вера улыбнулась. — Регистрация была выездная, так захотела Марьяша, ты же знаешь! Зачем ты задаёшь эти глупые вопросы? — совсем потерял самообладание Виктор Семенович. — В общем так, завтра Марьяна приедет к вам, примите её, введешь в курс дела. Через неделю–другую, как она разберется со всеми бумагами, передашь ей дела. Хорошие деньги при увольнении я тебе обещаю. Всё. Это всё, Вера, иди уже. Он говорил с ней немного с презрением, он же хозяин, а она смеет перечить. Подумаешь, дом творчества у неё! Ну и что, что она директор, ну и что, что из средненького заведения она вылепила хороший, с сильными преподавателями центр?! Он не её, она только назначенная марионетка! — У нас строгие требования к образованию, твоя Марьяна в этом не сильна, — нахмурилась Вера, потом приказала себе разгладить лоб. Ни к чему ей эти морщины. — Я знаю. Что ты мне тут тыкаешь вообще? Мы с тобой на брудершафт не пили. Ты не захотела, помнится… Захотела бы, сейчас этого разговора и не состоялось. Моя жена купила себе какой–то диплом, курсы окончила. Здесь всё в порядке. Ей нужно, как это у вас там называется? А! Точно! Самореализоваться. Дочка наша уже взрослая, ходить за ней постоянно не надо. Поэтому Марьяна решила выйти на работу, хорошую, достойную. — Ах, ну конечно! — Вера как будто искренне забавлялась. Улыбалась, весело пожимала плечами, только вот рука в кармане сжимала маленький камушек, крутила между пальцами. И чем больнее становилось Вере на душе, тем быстрее перебирали пальцы этот кусочек гранита, гладили его грани, как монах перебирает в руках чётки. — Виктор, ну а что же она тогда не замахнулась на более серьёзные организации? Наш дом творчества не мелковат ли для самореализации? Давай, позвони в музыкальные школы, Гнесинку потряси, Мурадели. Что там у нас ещё есть? — Верочка на секунду задумалась, потом радостно хлопнула себя по лбу. — Слушай, а может ей взять на себя руководство Большим? Но, боюсь только, там курсы не прокатят… Нда… — Хватит. Вера Антоновна, вы свободны. Я всё сказал. Завтра Марьяна Константиновна подъедет часам к одиннадцати. Подготовьте все бумаги, графики, ну, словом, всё необходимое для передачи дел. Он быстро отвернулся к окну, уставился на задернутые шторы, потом резко отодвинул их. За стеклами показывали черноту с яркими, разноцветными точками огней. Высоко в небе летел самолет, мигал красной лампочкой. Потом он нырнул в облако. Витя проводил его взглядом, подождал, пока вынырнет, не дождался. В отражении ему было хорошо видно, как Вера, медленно развернувшись, зашагала к двери. Вот и умничка, вот и хорошо. А то могла бы и поорать. Все бабы в истерике орут, некоторые ещё рыдают. Этого Витя вообще терпеть не мог, не переносил. Его от этих хрюкающих звуков женского горя начинало всего трясти, а по спине ползла противная капля пота. Витя боялся женских слез. Нет, Вера не плакала. Не умела, разучилась. Слёзы закончились давным–давно, наверное, тогда, в семнадцать, когда похоронила мать, а следом и отца, когда, получив свою первую зарплату и мечтая купить новые зимние сапожки, она вдруг получила удар по голове. Её обокрали, Обидчики убежали, а Вера так и осталась лежать на холодной, покрытой первым куцым снегом земле. Ей было больно, ныло запястье, и отдавало в плечо, а так хотелось поправить задравшийся подол платья и встать. Не получалось, и Вера, крепко сжав челюсти, мыча и постанывая, ползла к скамейке. Мимо неё, уже сидящей, но валившейся набок, проходили люди, но только пожимали плечами и сетовали, что много развелось бездомных и падших женщин. — Алкоголичек сколько стало, а! — возмущенно говорил кто–то. — Иди домой! Стыдоба! Позор какой! Вера не плакала, сидела, угрюмо глядя в землю, и здоровой рукой сжимала камешек. Вся боль уходила в него. Сейчас она немножко посидит, встанет и уйдет. Сейчас, ещё немножко… Домой её тогда притащила соседка по комнате, Галочка. Она возвращалась из театра, узнала Верочкино пальто, испуганно вскрикнула. — Верка, ты чего?! А ну вставай! Вставай, пожалуйста! Кое–как доплелись до дома. Хорошо хоть, рука оказалась целой… Сапоги Вера купила себе много позже, уже когда устроилась в дом творчества секретарём. Галочка помогла, рекомендовала подружку, ту и взяли. — И что же, печатать умеете? — вынув изо рта мундштук, осведомилась директриса, Оксана Романовна, величественная женщина с перстнями по всем пальцам и жемчужными бусами на шее. Те, кажется, были немного маловаты, Оксана всё хотела купить им замену, но так и не купила. Не дожила пяти дней до своего семидесятого юбилея. А Вера как раз нашла ей очень красивое колье… — Так что с печатной машинкой? Дружите? Вера кивнула. — И в документах разбираетесь? — Оксана Романовна, а вслед за ней и Вера, подняли головы, наблюдая, как колечки дыма летят вверх и тают под низким потолком. Здание дома творчества было двухэтажным, с узкими лестницами и длинными коридорчиками. Малюсенькие комнатки с выцветшими обоями и портретами по стенам, стоящие впритык друг к другу столы на половине администрации и зальчики на учебной части, — всё было сделано как будто для гномов или просто людей гораздо более скромной комплекции, чем любой из работающих здесь. Даже детям, тем, что постарше, было низковато и тесновато. Но всегда интересно. Через два года, как Верочка пришла сюда на работу, список кружков благодаря ей неимоверно расширился. Педагогическое образование и курсы секретарей очень пригодились, да и знакомства тоже. Вера перетаскала к Оксане Романовне всех своих подруг. Кто–то разбирался в живописи, кто–то вязал крючком, кто–то умел плести кружева. Появилась даже одна пианистка и два мужчины, играющих на аккордеоне, это уже сама Оксана постаралась. Пианино с трудом втиснули в соседнюю от директорской комнату, и скоро туда стали шмыгать малюсенькие школьницы с бантиками и черными фартучками и их мамы, бабушки, иногда даже дедушки. Шмыгали, бренчали, подпевали, чем очень выводили из себя Оксану. — Ну а что же делать? — разводила руками Вера. — Зато хоть дети при деле. Времена–то какие сейчас, вы посмотрите! Или по улице бы болтались, или на стройке прыгали. А тут всё за ними пригляд… Оксана кивала… Много утекло с тех пор воды, уж давно похоронили Оксану Романовну, в том самом колье и провожали. Её портрет до сих пор висит на первом этаже, к нему Вера всегда покупает цветы, каждую неделю свежие. Рядом с малюсеньким домиком Вериного заведения, что было первоначально, широким жестом Виктора Семеновича Воронцова, нувориша из какой–то глубинки, ударившегося в благотворительность, выросло большое, стеклянное здание с красивыми панно по стенам, просторными классами и даже двумя бальными залами. Были и математические кружки, и класс с компьютерами, и… Да всего не перечислить. Верочка познакомилась с Воронцовым на совещании, когда очередной раз делили бюджет. — Ой, ну куда вы торопитесь? — лениво пропустил Виктор Веру, остановился, рассматривая, как та хорошо умеет шагать на каблучках, ножки точеные, фигурка, как лодочка, плывет. А бедра! Господи, бедра–то какие! Он еле оторвал от всего этого великолепия взгляд. — Ну как же? Вам все равно, сколько дадут вашему учреждению? — обернулась Вера. — А мне вот важно, чтобы… Виктор звал её дом творчества богадельней, всячески насмехался и говорил, что ничего путного из этих ребятишек всё равно не выйдет, мол, уровень не тот. Но вот деньги отдал именно Верочке. — Почему? — всё спрашивала она его, когда приехали в его загородный дом, в середине зимы. Вера ехать не хотела, неудобно как–то. Но он настоял, сказал, что там ему проще работать, а надо же ещё пересмотреть сметы. Да и самой «директорше», как он её называл, надо отдохнуть. — Почему что? — как будто ничего не понимал Витя, топтался у ворот, никак не мог открыть задвижку. — Почему вы выбрали именно нас, если такого невысокого мнения о доме творчества? — совершенно серьезно спросила Вера. — А вы не догадываетесь? — недовольно обернулся Виктор. Он не думал, что Вера такая непонятливая. Его раздражали глупые женщины. — Нет. Я не догадываюсь. — Да ради тебя, д у р ё х а! — он наконец распахнул ворота, сел в машину. — Отойди, мешаешь! И, буксуя, поехал на участок. Там их уже ждала на крыльце Евдокия Фёдоровна в павловопосадском платке, тулупчике, красивой стеганной юбке и валенках. — Ну наконец–то, Витенька! Что же так долго? Хоть бы позвонил! — сокрушенно воскликнула Витина мать. — Я же переживаю! Случилось что? — Ничего не случилось! — рявкнул Виктор. — Встречай гостью. Вера Румянцева, директор богадельни, в которую я вбухал миллионы. Вера растерянно кивнула. — Витя, я не поняла, в кого ты вбухал миллионы? В эту симпатичную девушку? Верочка, вы проходите! Мой сын страшный, невоспитанный человек, я упустила процесс его взросления, работала, хотела, чтобы у него всё было. Ну вот, как видите, всё есть, а мужлан мужланом. Это от недостатка мужской руки в доме… — Евдокия легко сбежала вниз по ступенькам, обняла Веру, потянула её за собой. — Пойдемте, у нас тепло, печку с утра топлю. А захотите баню, это уж Виктор пусть сам, я не умею. Она виновато пожала плечами и заглянула Вере в глаза. Всё поняла, всё считала. Не любовница, не «очередная». Тогда кто же? — Нет, не надо баню! — слишком отчаянно взвизгнула Верочка. — Что вы! Я же приехала документы оформить. Виктор Семёнович сказал, что тут удобнее, что… Женщина кивнула. Ну ясно… Удобнее… Странная нынче молодежь… Прошли в дом. Снаружи он казался довольно самобытным, выстроенным в деревенском стиле, с хорошо пригнанными друг к другу брёвнами, резными перильцами и красивыми, похожими на рюмочки балясинами на веранде, но внутри всё было современно. Никаких буфетов со скрипучими дверцами, горок, комодов, почерневших по краям зеркал и разноцветных половичков. Всё до последней дверной ручки современно и продуманно. — Ну вы тут сами пока. Мне надо поработать! — буркнул Витя, убежал на второй этаж. Евдокия Фёдоровна нахмурилась. Никогда ещё сын не был так груб с девушкой. Видимо, и правда влюбился… — Может, кофе? Знаете, я не пью, но вам могу сделать. Вы посидите, отдохните, а я ещё белье хотела развесить. Знаете, Витя любит, чтоб с мороза, чтобы холодом пахло и… — Евдокия засуетилась, поставила на плиту турочку, стала колдовать с кофемолкой. — Не надо кофе. Давайте бельё. Моя мама тоже вот так во дворе развешивала… Белье… — Вера вдруг замолчала, сунула руку в карман джинсов. Там лежал тот самый маленький, раскрашенный когда–то маминым лаком для ногтей камешек, обычный гранит, который Вера однажды нашла с отцом на берегу речки. Папа тогда пошутил, сказал, что это необычный камень, велел дочке беречь его, и если что–то трудно, если беда, ни в коем случае не плакать, не давать себе расклеиться, а сжать камушек, со всей силы, до боли чтоб, и тогда станет легче. Камень силы — так они его прозвали. Он–то шутил, а Вера камень сохранила. И теперь, когда вспомнила про маму и натянутые между столбами бельевые веревки, про то, как бежала к ним, потому что мама долго не возвращалась, про то, как, отдернув простыню, белую–белую, чистую, уже схваченную морозцем, увидела, что мама лежит на снегу, опять крепко сжала свой камешек. — Да на вас лица нет! Какое уж там белье! Вас, может, укачало? — обеспокоенно повернулась Евдокия, плеснула в чашку кофе. — Витя отвратительно водит машину! Всё рывками, виляет, мелькает. Я с ним никогда не езжу. А может, вам прилечь? — Женщина вдруг подумала, а вдруг Вера беременна, и совсем растерлась. Если Витя отец, так что же он Верочку так просто бросил, не ухаживает за ней? — Нет, всё хорошо. Просто устала. Давайте, вы сядьте тоже, попейте чай, я вам налью, я выпью свой кофе, и пойдем вешать белье! — Вера нарочито весело вздернула бровки, вскочила, схватила первую попавшуюся чашку. — Это Витина. Моя та, что с ромашками, — смущенно поправила её Евдокия. «Нет, не беременна. Просто хорошая…» — подумала хозяйка, может и к лучшему. Виктор сложный, тяжелый человек. Они долго пили чай, кофе, потом опять чай с сушками. — Меня бабушка приучила, что чай надо пить обязательно с чем–то. Чего, говорила она, воде просто так бултыхаться! Вприкуску надобно всегда что–то держать. Вот, сушки у нас есть, с маком. Вы любите? — как будто стесняясь такой простецкой еды, спросила хозяйка. Вера кивнула. — Я, понимаете, Верочка, до десяти лет с бабушкой жила, родители меня отправили, чтобы окрепла. На этом месте дом её стоял. Теперь уж вот перестроили… Так вот, я часто болела, даже в садик меня не брали. А у бабули дом был огромный, на несколько семей, шумно, ребятни — человек семь. Вечером, помню, баба Паша с делами разберется, умается, сядет на лавку. Да–да! Тогда были ещё лавки, широкие, теплые! Сядет, а мы на печке лежим, толкаемся. Она шикнет и начнет сказки рассказывать. Боже, как это было прекрасно… Витя её уже не застал… Вера рассматривала Евдокию Фёдоровну, она казалась такой уютной, домашней, у таких хозяек всегда в доме своя выпечка, сушеные травы и соленья, всегда есть завернутое в бумагу сало и домашний творог. И говорят они так неспешно, спокойно… Но потом Вера как–то видела Евдокию на приёме в городе. Их туда притащил Виктор, сунул в объятия друг другу и приказал развлекаться. И там, в огромном зале со столиками, официантами, шампанским и хрустальными люстрами, мама Виктора стала совершенно другой. Гордо несла она себя вперед, чинно расшаркивалась со знакомыми, улыбалась. На ней было элегантное, чуть ниже колена платье, туфли на каблуках, прическа тоже выше всяких похвал. Вот такая она, Евдокия Фёдоровна, слушавшая в детстве сказки, лежа на печи… …Спохватились, уже когда начало темнеть. Вера нашла в сенях телогрейку, надела, та оказалась ей ужасно велика, но гостья и не заметила, взяла таз, пошла развешивать бельё. Евдокия семенила за ней, уговаривала «не утруждаться». А Вера и не утруждалась. Она, правда, не понимала, зачем Виктор привез её сюда. Сказал, что хочет пересмотреть смету, а сам ушел к себе и не спускается. Не появился он и к ужину. Напрасно мать звала его, стучала в дверь. — Я занят! Садитесь без меня! Всё, мам, у меня важный звонок! — только и крикнул он, а потом заговорил с кем–то, вышел на балкон, стал там топать… Естественно, Вере пришлось остаться ночевать. На улице мело, Виктор отказался везти её в город, и такси доехать сюда не могло. Евдокия уложила гостью на втором этаже, в спаленке с выходящими на поле окнами. — Здесь тепло, если замерзнете, вот там, в сундуке, еще плед есть, — кивнула хозяйка, пожелала спокойной ночи и ушла. Вера почти уже спала, когда Виктор толкнулся в её дверь, заскребся, зашипел что–то. Вера подумала, что что–то стряслось с его мамой, вскочила, впустила его и… И вот она уже опять на кровати, а Витя почему–то целует её, он настойчив и даже немного груб. Удар кулаком Вера нанесла, куда придется, Витя заскулил, откатился на пол, сел. — Ты чего? Совсем что ли?! — по–детски, звенящим от слез голосом спросил он. — А ты чего? Уходи немедленно! — Вера завернулась в одеяло, ей вдруг стало смешно наблюдать, как мужчина ползком двигается к двери, как обиженно фыркает. Потом она подумала, что теперь, скорее всего, он не даст её дому творчества вообще никаких денег, расстроилась, долго сидела и смотрела через окно на освещенное вынырнувшей из облаков луной поле, потом задремала. А утром Витя бухнул перед ней подписанные бумаги, сказал, что «ч ё р т с ней», он всё оплатит, ничего даже просматривать не станет. — Да как же так грубо, Витя?! Ты что? — изумилась Евдокия Фёдоровна. Сын пояснять ничего не стал, выскочил на крыльцо, убежал куда–то. Вот тогда он и «купил» Веру. Всю, целиком, завладел делом её жизни, домом творчества, который впоследствии сделал окончательно своим, перейдя из статуса спонсора в другой, более весомый. Он стал хозяином. А Вера — это просто Вера, которая отказалась быть его собственностью. Вера думала, что она директор, важная часть, глава, а Витя помнил только то, что она отказала ему. Помнил всегда. Даже когда в его доме, жизни и постели появилась Марьяна, губастая девица, покорившая его просто своим телом. Там же ничего, кроме этого тела, и не было. Евдокия, когда Витя привез Марьяшу знакомиться, даже растерялась. Марьяна пила кофе исключительно с ромом, не важно, что сейчас — утро, день или вечер. Марьяша не готовила вообще и, когда Евдокии не станет, уже распланировала, что и как поменяет в загородном доме. — Витя, опомнись! Голову–то включи, родимый! — перед росписью последний раз зашептала мать Виктору на ухо. — Это же не женщина, акула! — Отстань, мама! Я сам всё знаю. Иди, садись в машину. Я позже выйду. Виктор запер перед носом матери дверь, позвонил Вере. — Извините, я не могу сейчас говорить. Мы с мужем в аэропорту. Мне надо его проводить! — кричала в микрофон сотового Вера. Витя сбросил звонок. Муж у неё, у Веры. В аэропорту он, понимаете ли! Твою же ж… … Марьяна обосновалась в городской Витиной квартире, быстренько родила ему дочку, стала везде её носить: массаж, бассейн, гимнастика. Потом водила на занятия, изображая отменную мать. Вера тоже родила. Но сына. Виктор иногда сравнивал этих двух женщин, воображал, будто Вера его жена, а Марьяна… Ну, жена друга, например. И выходило даже очень хорошо. Витя мечтал, что Верочка однажды придет к нему сама, вот проводит мужа на самолет и придёт… Но она не приходила, знаки внимания не оказывала, вцепилась в свой окаянный дом творчества, взахлеб рассказывала о сыне, его успехах, о муже Александре, и всё! Всё, даже не интересовалась, счастлив ли Виктор! Иногда Верочка навещала Евдокию Фёдоровну, они болтали о чепухе, смеялись. А потом, проводив гостью, Евдокия долго смотрела ей вслед и тоже воображала, что Верочка её невестка… … Марьяна, как и обещали, приехала в одиннадцати, вышла из машины, захлопнула дверцу, поправила шубку, зашагала к дверям. Вера наблюдала, как она ждет, что кто–то её впустит, не дождалась, открыла сама. Марьяна Константиновна вошла в кабинет, осмотрела сложенные стопочками бумаги. — Здрасьте! — кивнула она Вере, с удовольствием отметив, что у той распухшее лицо, плакала, наверное, бедняжка. — Добрый день, Марьяна Константиновна. Вот, я всё подготовила, — Верочка поправила манжеты блузки, показала на документы. — Ой, ну ты чего?! Неужели я буду читать эту ерунду? Скажи сразу, сколько у нас «платников», и сколько тех, кто думает, что мой муж занимается благотворительностью, — велела Марьяша, вынула из маленького холодильника минералку, плеснула в стакан. — А разве не занимается? — нахмурилась Вера. — Ну не до такой же степени! — хохотнула гостья. — Это у тебя сын, там всё ясно — армия, потом какие–нибудь курсы и «привет, родной завод». А у нас дочка. Да, Витя очень хотел доченьку. И я ему родила! — с гордостью напомнила Марьяна. — Наташа уже большая, надо задумываться, где ей получать образование. Да и мне надо как–то откладывать к старости. — Понятно, — одернула её Вера. — Но у нас договор с учениками. Вы не можете просто так взять и перевести их на платное отделение! — Я? Я всё могу. Ой, Вер, не нуди. Ну, выгнал тебя мой муж. Ну и иди себе с Богом! Пусть твой «хасбент», как там его? Ах, да, Саша. Пусть он тебе что–нибудь организует. А от нас подальше держись. И зал этот, на третьем этаже, под фитнес надо переделать. Карточки будем выдавать, абонементы, программы разные. Красота! Марьяна отпила минералки, поморщилась, потом плюхнулась в кресло, покрутилась. — Знаешь, я, может быть, и оставила бы тебя тут, да вот только Витя уж больно часто тебя во сне поминает. Надоело. Бывай, Вер! Бывай! — крикнула она вслед уходящей Верочке. — Заявление, считай, Виктор твоё подписал! А та, закусив губу, шагала по стеклянному коридору в старый корпус, где когда–то принимала её на работу Оксана Романовна, где до сих пор как будто витал аромат её сигарет. Надо купить цветы. Хоть в последний раз купить… И как же концерт? В пятницу концерт, а Веры уже не будет… Вера не плакала, нет! Она всегда носила с собой папин камушек. И теперь вынула его из кармана, крепко сжала. Терять всегда тяжело. Терять родное, то, что слепила своими руками, взлелеяла, сберегла и преумножила, терять в разы тяжелее. Терять своё из–за чужих амбиций обидно и несправедливо. Вера остановилась у портрета Оксаны Романовны. Та сначала смотрела как–то отрешенно, как будто сквозь свою преемницу, потом её взгляд потеплел, или женщине просто так показалось. «Ничего, Веруня. После конца всегда есть другое начало. Ничего нельзя начать, только если тебя уже нет. А если ты есть, то шагай смело вперед. Ну, выше нос, девочка! Знаешь, твоё колье тут всем очень нравится! Очень!» — Оксана Романовна едва заметно улыбнулась, потом её лицо снова окаменело… Вера вдруг поняла, что уже сидит в машине у мужа, рассказывает ему, как ей обидно, а он, Сашка, вытирает ей слезы. Надо же, слёзы! Это даже приятно, когда ты плачешь, а кто–то вытирает с твоих щёк соленые блестящие капли. — Ну и ладно. И пусть! — прошипела Вера. — Я всё сначала начну, правда, Сашка? Меня много куда звали! — Правда. — И ещё покажу этой Марьяше, чего я стою, правда? — Правда. — И будет у нас всё хорошо! — Правда! — И ты меня совсем не любишь. — Правда. То есть, тьфу, Вера, ну чего ты болтаешь?! Поехали уже домой. Нет, лучше в ресторан! — радостно воскликнул Александр. — С чего? — Сын твой, лоботряс, экзамены сдал. Вот, прислал мне сообщение. До тебя не дозвонился. — Сашка ткнул жене под нос свой огромный, как переговорная рация, сотовый. Он вообще любил всё большое, громоздкое, его джип едва втискивался во двор, его тело на кровати занимало столько места, что Верочке оставалось совсем немножко. Его сердце было таким громадным, что, кажется, вместило бы в себя всю любовь на свете. Они молча доехали до ресторана, встретились с Кириллом. Тот, в широченных штанах, волочащихся за ним по снежной каше, кроссовках и ярко красной куртке, принимал поздравления. Сдал. С первого раза. В кои–то веки! — Молодец, сынок. С почином, — поцеловала его Вера в щёку. Она гордилась Кириллом. Студент! Умничка! — Ма, случилось чего? — спросил студент. Но она только покачала головой, прижалась к нему, почти такому же большому, как Саша, и замерла. Когда всё рушится, когда кто–то ломает твой мир, и сжигает мост в прошлое, остается только набраться терпения и ждать, пока опять выглянет солнце… … — Поехали! — Саша был каким–то раскрасневшимся, взволнованным. — Куда? — Вера сбросила с головы плед, вздохнула. — Не поеду я. Тут буду. И телефон выключу. Надоели, звонят, звонят, а что я могу сделать?! Я не начальник там больше! — Поехали, я тебе говорю. Ждут нас! Вера испугалась, села. — Что–то с Кириллом? — Нет. Тебя ждут. Важное. Он привез её к большому, светлому, выкрашенному в нежно–розовый цвет зданию, кажется, когда–то это была школа, но та переехала в новостройку чуть подальше. У дверей — колонны с бюстами великих писателей, окна новые, чистые, а на газонах разбиты клумбы с Вериными любимыми «Анютиными глазками». Из больших деревянных дверей вышла Евдокия Фёдоровна. — Что это? — прошептала Вера. — Что это такое, Евдокия Фёдоровна, а? — Это подарок. У тебя скоро день рождения, вот, обустраивай. Коллектив уже более–менее собрался, спонсор — мой хороший друг, не подведет. Дерзай, Верочка. Дерзай! Не было торжественного открытия, не было красной ленточки и ножниц, Вера просто вошла, её окружили люди, стали что–то спрашивать. И все свои, из прошлого. Не предали… — А мы, Вера Антоновна, вот к вам перешли. Как бояре в игре, помните? Ученики тоже все сюда перебираются. Хорошо же, правда? — шепнула Вере на ухо преподаватель фортепьяно, Надя. — Марьяна всех почти разогнала, первый этаж сдала под салоны красоты. Новая метла… Вера оглянулась на мужа. — Ты знал? — одними губами спросила она. Тот сделал вид, что вообще ничего не понимает. Врал, конечно. Саша не умеет врать, большой и теплый Сашка… …С Виктором они пересеклись в префектуре через два года. Веру пригласили на вручение грамоты. Виктор был тут по другим делам. Он стоял в коридоре и недовольно дергал «молнию» на своём портфеле, ту заклинило, Витя ругался. — Вера? Ты? — кивнул он знакомой. — Говорят, опять на коне? А ведь могла бы и дальше возиться в том домишке, если бы была попокладистей. И чего тебе не хватало?! Отойди, не мешай. Что? Марьяна, мне некогда! Какие гири? Занимайся всем сама, понятно?! Отстань! — крикнул Витя в смартфон. Он ещё что–то шипел, но Вера не стала слушать. Её конь несется вперед, не стоит делать лишних остановок. А камешек всегда при ней, лежит в сумке. Только он стал как будто и не нужен. Она не одна, вокруг любимые люди, от их тепла становится легче и светлее. Это бесценно. Даже, кажется, Оксана Романовна перебралась к Верочке на новое место… Автор: Зюзинские истории. Хорошего дня читатели ❤ Поделитесь своими впечатлениями о рассказе в комментариях 🎄

Те две изо всех своих материнских сил защищали своих сыновей, их глаза и уши были закрыты перед свидетельствами и доказательствами вины, они спорили и плакали, ругались и стояли горой, отстаивая интересы своих детей. И если этого нельзя было делать в зале, то в коридоре, в перерывах это вырывалось в эмоциональную бурю. Надежда молчала. Один лишь раз она посмотрела в глаза сыну. Взгляды встретились, он не выдержал, глаза опустил. Она внимательно слушала свидетельства, наблюдала за пострадавшими. Она, как будто, сама проводила следствие и выносила свой внутренний приговор. Что с ней не так? Почему не кричат в ней силы в защиту сына? Почему винит и себя? Не довоспитали... Просмотрели... Трое пьяных парней вломились в закрывающийся уже магазин, где находились двое: пожилая уже уборщица и совсем молоденькая девочка-продавщица. А дальше ... Один избил уборщицу, пытающуюся выгнать пьяных грабителей, бил ногами, нанёс серьезные увечья, второй – толкнул девушку продавщицу так, что та ударилась головой об пол до сотрясения, получила травму головы. Этот второй и был – сын Надежды – Константин. Они набрали водки и закуски и, пригрозив женщинам, что прирежут, если те пожалуются в полицию, удалились. Надежда в суде была с дочерью Верой – старшей сестрой Кости. Отец, муж Надежды, слава Богу, до этого позора не дожил. Константин вину признал, но утверждал, что ничего из произошедшего не помнит, был очень пьян. Но эта тактика давно известна и прокурорам, и судьям. Ему не верили. Не хотела верить в это и мать. Только Вера, сестра, сомневалась. Не мог Костя по-трезвяку девушку ударить, не так воспитан, разве что был невменяемо пьян, и себя не помнил. Надежде было всё равно – он виноват, и точка. В зале суда уже началась суета. Кто-то сказал, что, возможно, оглашение перенесут на завтра. Все завозмущались. Но уже через несколько минут в зал быстрым шагом вошла судья. Пять, три и год присудили троице. Константину - три года лишения свободы. Ну и ущерб, конечно. "За что так много!"– кричали матери двоих других. "Мало" – подумала Надежда. Константин нашёл глазами в зале мать, но та не смотрела на него, она стояла прямо, как столб, с каменным лицом. "Она никогда не простит!" - подумал Костя. И это угнетало даже больше назначенного тюремного срока. *** – Костя, ты можешь совершить ошибку, дурной поступок, но никогда не ври! Сознайся и исправь! Будь честен перед собой! Так учила мать его, когда он был ещё школьником. Мать всегда была за правду. Нет, она не была жёсткой дома, не ругала за лёгкие шалости, но когда дело касалось серьёзных проступков – была жестка. Такие были принципы. И Костя их уважал, знал, что мать не потерпит слюнтяйничества, лжи и лени. У неё не прокатит. Таков же был и отец: обидеть женщину – для него было преступлением. Костя закончил техникум, отслужил и устроился работать по специальности – в строительную компанию. Предоставили общежитие в городе. Девушка появилась. Всё, вроде, нормально. Живи и радуйся. Можно и жениться, кампания предоставляла большие льготы на приобретение жилья. Но вот одним зимним вечером всё изменилось, теперь он – заключённый. Они с друзьями в общаге отмечали наступающий новый год, перебрали. Не хватило спиртного, отправились в магазин, а он, как назло, закрывался. Бабка и молодая продавщица никак не хотели пойти навстречу, вот всё и случилось. Костя немного помнил, как они шли, помнил какую-то драку, но всё очень смутно и обрывочно. Он не помнил, как они вернулись и даже не понял, как оказались в полицейском участке: проснулся там. Его девушки и след простыл, мать не поговорила с ним ни разу. Только очень внимательно прислушивалась в процессе суда. Сестра сказала, что и дома она ничего по этому поводу не говорит. Только думает всё время об этом - видно сразу. Этот материнский взгляд в суде Костя выдержать не смог. Лучше пять сроков отсидеть, чем вот такой взгляд от матери получить. А потом ни одного слова, ни одного звонка или письма от неё не было. Такое материнское наказание. Вера – сестра присылала посылки, звонила, хлопотала перед начальством, когда Костя на зоне заболел. Только Вера. Она пыталась растопить сердце матери, плакала, уговаривала, но всё без толку: мать была молчалива и замкнута. – Мама, я думала, что материнская любовь безусловна! Ну, прости ты его... Надежда уволилась с престижной начальственной своей должности, благо была уже пенсионерка, осунулась и замкнулась в себе. Часто начала бывать на церковных службах. Вера была замужем, жила отдельно, у неё росла дочка. Вот мать на пенсии и начала помогать Вере: взяла на себя заботу о внучке, когда дочь вышла на работу. Внучка помогала бабушке оттаивать, но ненадолго. Как только Вера заводила разговор о Косте, мать замыкалась опять. – Мам, сейчас с Костей буду говорить, может возьмёшь трубку, ждёт же он. Но мать отворачивалась и уходила. И ещё ... Странности матери не кончались. Надежда повадилась покупать продукты в том маленьком магазине, который обокрал её сын. Молоденькая продавщица Галя сразу узнала её – видела в суде. – Вы чё это? Я никакие бумаги подписывать не буду! – А я и не прошу, – ответила Надежда, – Мне пирог вот этот дайте, сметану и молоко. Вера ругалась: – Мама! Зачем ты туда ходишь? Супермаркет же ближе! Себе и людям душу рвёшь! Но мать не слушала, все продукты, которые можно было купить в маленьком придорожном магазине, покупала именно там. Правда однажды у магазина встретили её пожилые женщина с мужчиной. Надежда узнала Галину мать. – Вы зачем сюда ходите? Смотрите, если что с дочкой ...,– и женщина потрясла сжатым кулаком. – Мам, дядя Федь, вы чего? – из магазина выскочила Галя, – Всё же нормально. Надежда было молча пошла прочь, но потом оглянулась на женщину и сказала: – Я за продуктами просто, не переживайте. Дочка у вас хорошая. Она уже почти подружилась с Галей и та ей подсовывала продукты посвежее, делала всевозможные скидки и угощала внучку конфетами. Время лечило боль, да и мать обидчика была ни при чём. О прошлом они вообще не говорили. Да и Галя – отходчивая. Прошёл год, и внучку отправили в садик. В придорожном магазине требовалась уборщица. Тетя Шура разболелась и уволилась. И Надежда пошла туда работать. Вера просто недоумевала. У мамы была нормальная пенсия, она всю жизнь проработала начальником производства и ... на тебе! Что за мазохизм такой! Она приводила доводы, отговаривала, принимала меры, но всё бесполезно: мать упёрлась – буду работать там уборщицей. Вера, конечно, понимала, что всё это расплата за грехи Кости, но нельзя же вот так! Надежда на уговоры дочери не поддалась, продолжала там работать больше года. Она привыкла, уже подменяла Галю и за прилавком, не раз вставала на её защиту перед подвыпившими вечерними покупателями. Магазин торговал спиртным, и это было порой чревато для молодой девушки. А взгляд Надежды ставил на место многих. – Надо б тебе работу поменять, Галя! Не место здесь для юной девушки. Или замуж скорей выходи, чтоб защитник был. – Всё возможно, – таинственно отвечала Галина. Она была на удивление позитивна. Однажды они все, в магазине, подхватили инфекцию. Сначала переболела Галя, потом вторая продавщица, а потом с высокой температурой свалилась и Надежда. Вера оставляла ей лекарство и продукты у двери, чтоб не заразиться. Тогда так делали многие. Как раз в этот момент из тюрьмы вернулся Костя. Вера, конечно, знала, но матери решили не говорить. Он открыл дверь своим ключом и с пакетом продуктов появился на пороге матери. Костя был ошеломлён: перед ним стояла старушка. Она постарела, поседела, выглядела плохо – болела. Надежда не ожидала. И когда сын подошёл и обнял её, у неё от болезненной слабости и неожиданности подкосились ноги. Костя усадил мать на кровать, присел и уткнулся головой ей в колени. Надежда приподняла обе руки и замерла в этой позе. Вот он сын, тот, кого она любила всем сердцем и винила всей душой, тот, кто подвёл, перечеркнул весь смысл жизни не только её, но и мужа. Они делали всё, чтоб воспитать в нём хорошего гражданина, нормального человека и порядочного мужчину. Они говорили и мечтали, они были уверены, что у них получилось. А он ... Но руки отпустились на голову сыну: – Мама, прости, – вырвалось у него. Сын плакал. Заплакала и Надежда. Болезнь сломала её твердый характер. Костя уложил её в постель. – Ты заразишься, Кость, – произнесла Надежда. – Так мне и надо, мам, – сопя ответил сын, а потом добавил, – Не волнуйся, я переболел тоже этой заразой. – Ты что, сбежал? – уже улыбалась Надежда. – Условно, досрочно. Простишь ли ты меня, мама? Я так виноват! Надежда на последнем молебне в церкви, обещала перед Богом, что простит сына. Вот только Бог бы теперь простил. – Я простила, сын. Пусть теперь тебя Бог простит, и тот, кого ты обидел. – Она простила уже. – Кто? – Галя. Мы с ней год, как переписываемся. Она адрес у Веры узнала, сама же, первая и написала. И созванивались. Она простила, мам. А ещё она о тебе рассказывала много, она верит, что и ты меня простишь. Говорит, что сердцем ты уже простила. – Галя?! Надежда была и удивлена, и рада. Может именно поэтому и направил её Бог по такому пути? Она ведь не только сына, она и себя в последнее время простить не могла, и всё наказывала и наказывала. А теперь ... Всё на своих местах. – А я вот заболела. Галя там одна, и уборка на ней, и вечерние "герои". Работать надо, а я свалилась. Волнуюсь. – Не волнуйся, я сейчас туда. Обещаю – пол сверкать будет! Чему чему, а этому уж меня обучили! И пока ты лечишься, я за тебя работаю. А там – видно будет. Ты только выздоравливай, мама. А потом сын помолчал и серьёзно так добавил: – Я больше тебя никогда не подведу! Обещаю, мам.

Исключение – когда в доме гости. Ну, не нравилось ей это время. Вот уже несколько раз подряд, когда в доме были гости, Верба ночью начинала подвывать. Может потому, что кормили её в этот период как-то нерегулярно, хозяйка забывала о ней, закрученная встречей гостей. А потом доставалось и собаке немеряно, стол ломился от мясного, а все кости кому – конечно, ей, Вербе. Зубы у Вербы были уже не те, что в молодости, но кости от этого не стали менее вкусны. Она переедала, а от этого болел живот и все нутро. Может и поэтому, а может и – нет. Раньше она крутилась среди гостей, как юла. Очень любила детей, их игры, но опасалась. Однажды соседский мальчишка случайно попал в нее из рогатки, перебил ногу. Верба хромала до сих пор. Вот тогда и стала Верба сторониться детей. Сделала вывод – с ними надо осторожнее. И если в молодости ещё порой забывалась, то сейчас, с годами, вспомнилось. То ли усталость накатывала, то ли нога, в которую попали из рогатки опять начала болеть. Но теперь у нее уже не возникало желания развлекаться играми. Верба была стара. Она иногда бродила по двору за хозяйкой и бегала по своим нуждам в самый дальний угол двора, за вишняком. Это и была самая далёкая её прогулка. Она уже не выходила за калитку, не совала носа в свой лаз под забором. Зачем? И вот опять гости! Во двор вваливалось шумное знакомое семейство. Вербу потрепали, поздоровались и она ушла за конуру, хотелось спать. – Стареет наша Вербочка! – грустно сказала только что приехавшая дочь хозяйки. – Так уж и лет-то ей сколько ..., – подтвердила мать, – Чай уж не будет выть опять? Надеюсь... Все переглянулись. После обеда приехал старший сын хозяйки. А с ним какое-то совсем маленькое создание – его внучка. Её Верба видела впервые. – О, собатька! Собатька, собатька, дай лапку! – мило прочирикала девочка. Верба посмотрела на удивительное создание в жёлтом платьице, развернулась и ушла за конуру. Понаехали ... Вечером девочка, уже одетая в штанишки, нашла лежащую за конурой Вербу, присела рядом на корточки. – Ну, дай лапу! Задина да? Не дашь? Ну и ладно, ну и не буду с тобой дружить ... Верба этой ночью опять решила повыть. От тоски. Выходила хозяйка, ругалась шепотом. Верба послушалась – задремала до утра. На следующий день взрослые члены семьи поразъехались, а вот маленькая гостья Лерочка осталась. Она, хоть и обещала не дружить с собакой, но все равно от скуки часто разговаривала с ней. Шепелявя, не выговаривая некоторые буквы, она рассуждала довольно по-взрослому: – Я знаю почему ты воешь. Ты, наверное, тоже по маме скучаешь, как и я. А ты смотри на облака и думай, что мама там. Мне сказали – она там. Но я не очень верю. Наверное, она в том доме осталась, где мы раньше жили, а теперь переехали. Я найду этот дом, вот увидишь... Верба понимала, что есть в словах девочки истина. Она верила ей, хоть совсем и не понимала, о чем та говорит. Но беседы эти стали частыми. Иногда к ней подходила хозяйка, обнимала её и тоже ей о чем-то говорила. Успокаивает – понимала Верба, хоть и не понимала зачем. Верба не стала выть по ночам. Через некоторое время Верба так привыкла к этой юной гостье, что уже сама ждала её на крыльце по утрам. Сонная, собака выползала из конуры и, почти закрыв глаза, переходила на крыльцо. Лера почти всегда просыпалась первая, тихонько, в ночной рубашке, отворяла дверь и немного говорила с Вербой. Что-то хорошее говорила, хоть Верба и не понимала что, но было приятно, что нашла она такого утреннего собеседника. Лера выносила ей печенье или кусок булки. Верба их ела не всегда. Потом девочка уходила в дом опять – по утрам было зябко. И Верба перебиралась опять к конуре, дремала. Скоро проснется хозяйка и принесет нормальную миску еды. Но вот однажды случилась такая странность: Лера вышла значительно раньше. Верба была еще в конуре. Она вылезла, услышав лёгкие шаги. Лера была одета, обута в сандали, за спиной рюкзачок. Говорила что-то не так нежно, как всегда, а более решительно, а потом направилась к калитке, помахала Вербе рукой и ушла. Верба прикрыла глаза, но уснуть не смогла, охватило волнение. Она вскочила вдруг на ноги, побежала по двору, по забору, пытаясь разглядеть девочку за ним. Но девочки уже не было видно. Верба завыла. Выла она долго, выла под самой дверью, потом лаяла тоже продолжительно. Но хозяйка не вышла. Утренний сон крепок. И Верба юркнула в лаз. Следы девочки она обнаружила легко. Они пахли, как чистое белье на верёвке хозяйки, как нагретая солнцем кожа и как сладкое молоко. Запах детства невозможно описать, невозможно перепутать с дурманящими летними запахами цветов, и Верба его чувствовала. Она спокойно побежала по тропинке, прямо к реке. Опасность она почувствовала ещё раньше, чем услышала первый всплеск воды. Нога болела очень. Так далеко Верба давно уже не ходила, но она припустилась, принюхиваясь, ещё быстрее. И с размаху, с бегу, со всей прыти, на которую была способна только в далёкой молодости она нырнула в воду. Сначала ушла с головой, с непривычки, но вынырнула. В реке барахтала ручонками маленькая Лера. Она тонула. Верба подплыла к ней и та, вытаращив глазенки, вцепилась в шерстяную спину спасительницу. Верба направилась к берегу. И как только девочка оказалась на берегу, Верба вернулась за плывущей вдаль одеждой. Сил было совсем мало, она уходила под воду, выныривала. Догнала только одну какую-то вещь и повернула на берег, сцепив зубы, таща со злостью то, что удалось спасти. И уже по камышиному берегу, хромая, волоча мокрым хвостом по земле, отправилась к девочке. Лера совсем голенькая на коленях стояла на мостках и во все глаза смотрела на неё. – Верба, Вербочка! А как же без кофты-то я? Кофта-то уплыла. И сандали. Как же я теперь без кофты к маме пойду? Она неумело выжала штаны и разложила их на мостках. Потом они сели рядом, прижавшись к друг другу. – Понимаешь, – заговорила Лерочка, – Я думала, я дойду до мамы. Я видела – мальчишки здесь купались, тут мелко. Хотела на том берегу одеться и дальше к маме идти. Я одежду высоко держала,вот так, – она задрала ручку вверх, – Я знаю куда идти. Город называется – Урал. Мы там жили раньше, – она вздохнула, – А оказывается – тут глубоко. И теперь без кофты и рюкзака я не смогу до мамы дойти, понимаешь? Но ты уже их не поймаешь, вон они как далеко уплыли. Рюкзачок и ещё что-то виднелись внизу по течению реки. Верба посмотрела на них и на этот раз поняла, что Лера очень хочет их догнать, жалеет. Но Верба была взрослая собака и рассудила абсолютно правильно: нет, это уже для нее не реально. Да и девочку надо вернуть домой. Только домой. Мир для Вербы существовал вот в этом пределе леса, их села, полей, и центральной точкой всего ее мира был – её двор. Только туда и можно стремиться. А эта глупышка зачем-то ушла из этого уютного мира. Зачем? Верба сидела, смотрела на бегущую воду и думала. Как давно она не была здесь, у реки! А сейчас она смотрела вдаль и понимала: наверное, есть такая сила, которая заставила её маленькую хозяйку уйти со двора и забраться в реку. И вспомнила она, как однажды, ещё в молодости, привела её к реке тоже огромная зовущая сила. В эту ночь она ощенилась. Уже не впервые, и первые её кутята выросли с ней. А это был второй её помет. Утром, проснувшись, кутят она не увидела. Ещё совсем слабая после родов, она бросилась по следам хозяина, по запаху своих кутят. Он был очень похож на запах человеческого дитя, за которым она бежала сегодня. Хозяин был у реки. – Верба! Да чтоб тебя! Как нашла-то? – в руках он держал тряпку с пишащими внутри кутятами, – Эх! – махнул он рукой, – И куда мы их девать будем? Столько беспородных дворняг, а? Зачем они тебе? Верба его не слушала, она крутилась под ногами, переживая за пищащее в мешке потомство. – Ну, да ладно, пошли, раз уж так. Он положил мешок на землю, Верба за шкирку подхватила одного из щенков и пошла вперёд, все время оглядываясь и очень волнуясь за остальных. – Да иду я, иду, – ворчал хозяин. Сейчас, вспоминая это, Верба даже поискала глазами кутят. Их, конечно, быть тут не могло. Но Верба понимала, девочку привела сюда, наверняка, такая же вот сила. Она повернулась к девочке и положила лапу ей на колено, провела и положила опять, проявляя участие, и как бы говоря, что понимает всё и сочувствует. – Верба, ты мне лапу даёшь? Да, спасибо... – Лерочка как будто очнулась и решительно встала, – Пойдем, Верба, – Лера натянула сырые штаны, – Пойдем, а то замёрзнем. Только ты бабушке ничего пока не рассказывай, ладно. Она ругаться начнет. Я сама потом расскажу. Они возвращались во двор. Впереди шла Верба, строго оглядываясь на маленькую бегунью, а за ней босиком, в штанах и с голым торсом, маленькая Лера. Она махнула Вербе рукой и тихонько зашла в дом. Верба дремала у конуры, пока хозяйка не клацнула перед ней железной миской. – Опять ночью выла! Эх ты! Слышала я сквозь сон, слышала! Вот возьму и не буду сейчас кормить! Ребенка мне ведь напугаешь! Верба проголодалась сегодня особенно. Набросилась на кашу. А уже к обеду хватились сандалей, кофты... – И рюкзак тоже уплыл, – со вздохом призналась Лерочка прабабушке и все рассказала. Верба не вникала, просто что-то слышала. В обед получила огромный шмоток вкусного мяса. А вечером, когда Лера уже спала, её хозяйка вышла на крыльцо и позвала Вербу к себе. Она плакала. Старая хозяйка обняла собаку, как не обнимала уже давно. – Ох, Вербочка! Ох, голубушка ты моя! Век благодарна буду! Чтоб было-то, если б не ты, чтоб было-то! И думать не хочу! – она раскачивалась сидя на крыльце и обняв Вербу, – Вот ведь горе-то какое. И не знаешь, как ребенку об этом горе сказать. Жена у внука-то померла, а ей все не говорили, что матери нет. И от похорон увезли подальше, сюда вот. А вот сегодня я уж сказала. Надо было сказать. Нельзя умалчивать. И пусть осудят они меня, но сказала ... Взяла грех на душу. А Верба, казалось, все поняла. Нет, точно все поняла. Все именно так, как она и думала. Девочку к реке погнала та самая особая сила, которую чувствовала в себе и она, собака. Это чувство, эта сила сильнее страха смерти, потому что ради нее и существует вся жизнь. Ее ничем нельзя измерить, потому что её не бывает слишком много. В моменты, когда чувствуешь в себе её прилив, ты можешь совершить все что угодно, нет границ. Вербе, собаке, было всё-всё понятно. Она успокоилась и начала дремать тут же на коленях у все ещё плачущей старой хозяйки. Не знала собака только одного – названия этого чувства, этой всемогущей силы. А люди называют ее – любовь. Вот только понимали бы все также глубоко, как это понимала собака по имени – Верба .... Автор: Рассеянный хореограф. Хорошего дня читатели ❤ Поделитесь своими впечатлениями о рассказе в комментариях 🎄

Марина смотрела на мужа и не понимала, почему он так взбесился из–за события, которое случилось задолго до того, как они познакомились. Да, неприятно узнать такое о любимой, но ведь с ним Марина была идеальной женой и матерью для их дочери… Боже мой, Маша! Марина совсем забыла, что дочь тоже была свидетелем речи подруги, а значит сейчас она также пыталась переварить новости о бурной молодости матери. Видимо, муж тоже вспомнил о дочери. Резко остановившись, он развернулся и рванул в зал, на ходу бросив жене: - Не жди, что Машка поймет тебя! Я сделаю все, чтоб она тебя возненавидела. Из кафе Марина возвращалась одна. Решила пройтись пешком, чтоб подумать и привести мысли в порядок. Звонко отбивая ритм каблуками по мостовой, Марина пыталась представить, чем сейчас занят муж. Собирает свои вещи? Вряд ли, он держался за эту квартиру, как паук за муху. Решил выставить жену? Этого не может быть, ведь квартира общая, Марина имела на нее равные права. Наверное, настраивал дочь, рассказывая, какая пропащая у нее мать… А у Маши сейчас самый сложный возраст. Пятнадцать лет – время, когда близкие кажутся чужими, а чужие готовы понять любой проступок. Как назло, в последнее время у Марины с дочерью постоянно вспыхивали конфликты. Марина была строгой матерью, а дочери хотелось перекрасить волосы, сделать пирсинг и тату. И все это во время учебы в гимназии, строжайший дресс –код которой не допускал подобных вольностей во внешнем виде. Марина не могла доказать дочери, что для лучших выпускников гимназии будут открыты двери в престижные вузы. Но дочери казалось куда важнее покрасоваться перед друзьями, большая часть которых напоминала подушечку для булавок. Думая о дочери, Марина незаметно погрузилась в воспоминания о своей жизни. Она росла в неполной семье. Ее воспитал отец. Строгий, местами жесткий мужчина. Мама Марины умерла при родах, больше отец не женился. Он никогда не признавался, но найти никого похожего на горячо любимую жену не смог. Поэтому все свои силы бросил на достойное воспитание дочери. Достойным, по мнению отца, было воспитание, при котором ребенок учится только на пять, знает в совершенстве иностранный язык, играет на музыкальном инструменте, а в свободное время занимается творчеством. Марина не помнила, чтоб у нее была хоть одна свободная минута. Пока подруги бегали на свидания или просто сидели у подъезда, она учила уроки, играла на фортепиано или просиживала часы у соседки – англичанки, от которой Марина должна была впитать знание разговорного английского. Девочка окончила школу с золотой медалью и поступила в университет. Отъезд из дома Марина воспринимала как освобождение из тюрьмы. Отец, воспитавший ее в строгости, надеялся, что дочь сохранит рассудительность и серьезность без его контроля. Однако все вышло совсем не так. Вырвавшись из –под контроля отца, Марина почувствовала свободу, но не знала, что с ней делать. Еще на вступительных экзаменах она познакомилась с симпатичным парнем. Игорь был веселый, интересный. А главное – ему понравилась Марина. Девочка, которая считалась в классе «синим чулком», с трудом верила, что вообще способна заинтересовать кого – либо. Молодые люди успешно сдали экзамены и поступили на одну специальность. Отношения развивались стремительно. Марина даже не сразу поняла, в чем причина ее утренних недомоганий. Соседка по комнате Катя со смехом предположила. - Ты бы тест сделала! Не может тебя неделю из –за отравления мутить. - Какой тест? - не сразу поняла Марина. - На беременность! Или ты думала, я не понимаю, чем вы тут с Игорьком занимались. Марина покраснела, как рак, только что вынутый из кипятка. - Ты ошибаешься. – тихо пробормотала она. - Ой, брось. Ты что, не знала, откуда берутся дети? Марин, ты чего? Марина уткнулась в подушку, чтоб не зареветь в голос. Теперь отец точно ее прибьет. Такой позор! Беременная незамужняя дочь. О том, как вести себя с мальчиками, он с ней никогда не разговаривал. Как и о том, откуда берутся дети и что делать, чтоб их не было раньше времени. - Ну перестань реветь! Может еще обойдется. Давай я сама сбегаю в аптеку. Спустя час подруга пыталась успокоить ревущую в голос Марину. Положительный тест на беременность лежал на полу рядом с кроватью. - Да ладно тебе так убиваться. Ну залетела, ты ж не первая. Поженитесь, перейдешь на заочку. Все будет хорошо. Зато будешь молодой мамочкой. Будете с дочкой подружками. Ну или Игорек с сыном будет друзьями! Оптимизм Кати вообще не успокаивал. - Не будет! Меня отец выгонит из дома. – истерила Марина. - Ну выгонит, и что? Будете своей семьей жить. Когда Игорек придет? - Сегодня. - Расскажи ему, он тоже участвовал. Пусть тоже отвечает, не тебе ж одной за все отдуваться. Но Игорь оказался совершенно не готов к таким новостям. - Марин, куда нам сейчас ребенок? Ты о чем думала? Я не собираюсь в восемнадцать лет жениться. И дети мне сейчас не нужны. Делай что хочешь, я умываю руки. И вообще, может это не мой ребенок. - А чей? У меня до тебя никого не было! – Марина не могла понять, как внимательный, любящий и нежный парень вдруг стал таким жестким и холодным. - Не знаю. Вы, девки, хитрые. Готовы за пару свиданий парня окрутить. В общем, думай сама, а на меня можешь не рассчитывать. Игорь ушел, а Марине казалось, что ее мир рухнул. Из университета погонят, отцу такой позор тоже не нужен. Куда ей идти с ребенком? - Сама виновата. Самой и разгребать! – Марина встала и подошла к окну. Девятый этаж. Шансов не будет. Зато быстро и не больно. К счастью, в комнату вошла Катя. - Ну что? Что сказал? Ответа не требовалось, так как по лицу Марины и так все было понятно. - Вот же поганец! А еще в любви клялся. Ну ничего, время еще есть. Завтра в больницу пойдем. Марин? Ты чего? Посмотрев на открытое окно и потухший взгляд соседки, Катя все поняла. - Маринка, ты с ума – то не сходи! Ну, бросил, не он первый! Не будешь рожать, значит. - Но это же ребенок. Мой ребенок. - И что? Жизнь теперь себе калечить? У тебя срок недель пять, а то и меньше. Ты совершеннолетняя, отцу не сообщат. Не реви, все будет хорошо. С тех пор Катя стала для Марины лучшей подругой. Девушки поддерживали друг друга во всем, делили на двоих горести и печали. Марине и в голову не могло прийти, что именно Катя в будущем разрушит ее счастье и развалит ее семью. Через неделю Марина избавилась от беременности. Катя обещала никому не рассказывать, но эта тайна много лет камнем лежала у Марины на душе. Игорь с того разговора почти перестал ее замечать, а в середине первого курса перешел на заочное отделение. О том, как складывалась его жизнь, Марина не знала, и не хотела знать. На последнем курсе университета она познакомилась с будущим мужем. Тянуть с рождением детей не стали. Спустя почти год после свадьбы родилась Маша. О той своей ошибке молодости Марина старалась не вспоминать. С Катей они продолжали дружить. После замужества Кати подруги перезнакомили мужей и стали дружить семьями. Рассказать мужу о прерванной беременности Марина так и не решилась. Сначала было неловко, потом решила, что не стоит посвящать его в такие подробности. Марина считала, что муж - человек взрослый, адекватный, а потому не должен осуждать. За шестнадцать лет брака она стала образцовой женой и матерью, была на хорошем счету на работе. Отцу было за что гордиться дочерью. Жизнь шла своим чередом. Дочка росла, проявляя все чаще железный характер деда. Марине становилось все сложнее управляться со своенравным подростком. Муж был человеком довольно мягким, дочь баловал, поэтому на его поддержку в воспитании рассчитывать не приходилось. Едва дочери исполнилось пятнадцать, Марина сполна ощутила все «прелести» общения с подростком, находящимся в переходном возрасте. Дочь не хотела учить уроки, пропускала школу, пыталась отстоять свое право на свободное самовыражение в одежде и внешности. Марина все чаще задумывалась о том, как тяжело было отцу воспитать ее саму в одиночку. Порой просто опускались руки, а в обозримой перспективе не виделось никаких положительных сдвигов. Дочь едва ли не каждый день проверяла нервную систему матери на прочность. - Илья, ну хоть ты с ней поговори! Я уже не справляюсь! Какие розовые волосы и кольцо в носу? У нее образцовая гимназия! Куда нам потом? В обычную школу, репетиторов нанимать? Ни в одной школе города нет такого сильного педагогического состава! - Ну не всем же быть гениями. Может наша дочь станет талантливым музыкантом или художником? - Ты сам- то себя слышишь? Ты учился на «отлично». И тебя на сторону не мотало. Как до тебя дошло, что о будущем надо задумываться еще в школе? - Родители помогли. Ну это я, а это - она. Может, не стоит ей навязывать свою точку зрения? Пусть красит волосы. Переведем в обычную школу. Марина не понимала, шутит муж или говорит серьезно. Он не мог не понимать, каких перспектив себя лишает их ребенок. Тем не менее, она решила твердо стоять на своем. К сожалению, именно эту ее твердость муж позже использовал, как главное оружие в своей борьбе за дочь. У Кати с мужем приближалась годовщина свадьбы. Друзья пригласили Илью и Марину в кафе. Несмотря на то, что Маша была уже подростком, Марине не хотелось брать с собой на такие мероприятия ребенка. И снова муж выступил против ее решения. В итоге довольная Маша, одетая в странные мешковатые вещи, которые считались модными у молодежи, поехала с ними. Кроме семьи Марины и виновников торжества на празднике было еще около десяти человек. В основном, это были коллеги Кати и ее мужа. Марина плохо знала большую часть приглашенных, поэтому больше времени уделяла общению с мужем и дочерью. Катя сидела рядом с Ильей. В какой –то момент она громко обратилась к нему: - Ой, вот смотрю на вас, такая семья идеальная. Все у вас так классно складывается. Как хорошо, что ты на первом курсе аборт сделала! Не известно, как бы твоя жизнь сложилась, если б ты того ребенка оставила. С чего вдруг Кате приспичило именно сейчас напомнить об этом, Марина так и не узнала, а в тот момент ощущала себя так, будто ее ударило током. Вспомнить про событие, которое случилось едва ли не двадцать лет назад, да еще вот так, словно невзначай! Как подруга могла так поступить? Она знала, что Марина до сих пор не рассказала мужу о том поступке. Марина не гордилась им, но считала, что тогда у нее просто не было выбора. С мужем она познакомилась намного позже. Все годы была ему примерной и верной женой. Дочери - хорошей матерью. Марине и в голову не могло прийти, что муж отреагирует так бурно. Вскочив с места так, что стул отлетел в сторону, Илья громко произнес: - И как долго ты собиралась скрывать от меня такие подробности? Или тут все всё знают, а я один в неведении, как последний осел? Илья вылетел из зала, оставив жену переваривать услышанное. Женщина быстро побежала за ним, попыталась остановить в тот момент, когда он вызывал такси. - Илья, что ты устроил? Я понимаю, у Катьки язык без костей, мелет не соображая. Но ты- то взрослый, адекватный человек. Должен понимать, что я не поступила бы так без веских причин. - И какие могут быть причины для убийства ребенка? – Илья старательно разжигал конфликт. - Меня бросил молодой человек. Из –за беременности могли отчислить из вуза. Отца моего ты знаешь. Думаешь, он принял бы с распростертыми объятиями беременную дочь? Вряд ли! - Это не повод. Просто оправдания. Неужели ты не понимаешь всю серьезность своего поступка? Ты же погубила этим наш брак. - Почему? Это же был не твой ребенок. Почему для тебя это так важно? Мы познакомились через четыре года. - Ты могла бы мне сразу рассказать. Я бы на тебя и не посмотрел. Я же был уверен, что связываю жизнь с настоящим человеком, порядочной и скромной девушкой. А не с потас… - Илья! Ты за словами следи! Ты не имеешь права обвинять меня, не зная, в каком кошмаре я оказалась тогда. - Надо было поменьше ноги раздвигать! - Поверь мне, я сполна была наказана за свое легкомыслие и доверчивость. - Так, все, я еду домой. Не могу тебя видеть. Где Маша? Дочь сидела за столом, слушая, как присутствующие обсуждают то, что случилось. Девушка радовалась, что мать оказалась не такой идеальной, какой хотела казаться. Теперь будет, что предъявить ей, когда она в очередной раз начнет читать морали. Девушка уже решила, что встанет на сторону отца, который всегда позволял ей делать то, что она хотела. Тогда она не знала, в какой грязи он будет готов извалять мать. Однако сидеть за столом с малознакомыми взрослыми быстро надоело, и Маша отправилась искать родителей. Отца она встретила у самого выхода и постаралась сделать вид, будто шокирована и оскорблена поступком матери. - Папочка, увези меня отсюда! Только я не хочу сейчас видеть маму. Эта ее глупость… Далее девочка бросилась к отцу, изображая глубокое потрясение. - Ну тише, доченька, успокойся. Это тяжелое событие, но мы должны его пережить. Пойдем, я вызвал такси. Муж и дочь демонстративно прошли мимо Марины и сели в такси. Женщина решила пройтись пешком, чтоб обдумать ситуацию. Когда она вернулась домой, дочь уже спала, а муж сидел на кухне. На столе стояла бутылка с коньяком и рюмка. Очевидно, муж уже «подпитал» свою злость и подготовился к скандалу. - Я надеюсь, ты сама соберешь вещички и съедешь. Жить с тобой после такого я не собираюсь. Дочь тоже тебя знать не хочет. - Илья, а тебе не кажется, то ты чересчур раздуваешь значимость этого события? Я что, первая женщина, в жизни которой случилось такое? - Ты должна была рассказать мне! Я бы никогда в жизни не стал общаться с такой, не женился и не завел бы ребенка. Ты предала меня! Я не хочу тебя видеть! Ты не должна оставаться здесь, ты плохо влияешь на дочь. Она заснула в слезах. -Ты прекрасно знаешь, что она тебя не воспринимает, как родителя, и, если бы не я, она бы давно тату все тело покрыла. - И пусть! Ребенок должен быть счастлив! -Правда? Тогда почему ты не сделал тату? В юности родители запретили, а потом? Что помешало? Это же твоя мечта была! - Не переворачивай мои слова. Мне на работе как это объяснить? - То есть, ты не хочешь, чтоб дочь смогла найти себе престижную работу? Двойные стандарты какие – то. - Хватит! – муж ударил по столу так, что зазвенел стакан. - Не кричи, Маша спит. - Прекрати меня поучать! Ты – падшая женщина. Ты не имеешь права оставаться рядом с порядочными людьми. Чтоб завтра твоего духу здесь не было! Сегодня так и быть, переночуй, но больше видеть тебя я не хочу. - Отлично. Собирай вещи и уходи. Не будешь меня видеть. – Марина старалась выглядеть спокойной, но внутри все клокотало. Муж вел себя, как обиженный ребенок. Словно он получил возможность припомнить ей все обиды. Нужна была лишь причина. Ее весомость значения не имела. - Я? Ты хочешь меня выставить из моей квартиры? Самой – то не смешно? - Это наша квартира. Ты не можешь меня выставить. Но если тебе так сложно тут жить, уходи. Мне будет тяжело с тобой разводиться, но я справлюсь. - Ну уж нет. Ты уйдешь, а мы останемся. - Это не тебе решать. Если тебе так принципиально, можем решать этот вопрос в суде. Только помни, чья зарплата сейчас выше. - Ты мне угрожаешь? - Нет, я предлагаю тебе проспаться и трезво обдумать перспективы. Утром жду твоих извинений. Марина спокойно развернулась и ушла спать. Утром муж молча собрался на работу и вместе с дочерью ушел из дома. Маша демонстративно не замечала мать, отправившись в школу в экстремально короткой юбке. Марина позвонила на работу и взяла отгул. Все равно выдернут в школу посреди рабочего дня. Было видно, что пока она накануне шла домой пешком, муж успел настроить Машу против матери. Заварив кофе, Марина взяла в руки телефон и написала Кате сообщение. «Надеюсь, теперь ты довольна. Больше не хочу тебя ни видеть, ни слышать. Мой разрушенный брак – на твоей совести. Желаю, чтоб бумеранг не задерживался!» Когда сообщение было доставлено, Марина заблокировала бывшую подругу. Спустя полчаса позвонили из школы и попросили приехать. Было видно, что с дочерью уже успели провести беседу. От утренней спеси не осталось и следа. - Марина Владимировна, Маша сегодня нарушила требования относительно школьной формы. Я уверена, что произошло недоразумение. - Да, я приболела, поздно заметила, что форма нуждается в стирке. Я привезла брюки, Маша может переодеться и идти на уроки. После уроков дочь вернулась притихшая. Первой подошла к матери. - Мам, ты меня извини за утро. Просто папа такого наговорил, вот я и решила тебе напакостить. Прости. Я слышала, что вы разводиться хотите. Если что, я хочу с тобой остаться. Ничего такого в твоем поступке нет. Я не знаю, чего папу так понесло. В общем, я так больше не буду. И розовые волосы я больше не хочу. - Я рада, что ты все поняла. В общем, я была уверена, что у меня очень умная дочка. Ты же понимаешь, что этот молодежный бзик пройдет. Если хочешь, покрась волосы летом. Муж вернулся вечером и первым делом направился в комнату дочери. Спустя пару минут вылетел оттуда и бросился на Марину: - Уже настроила ее против меня? Когда успела? Ты ей угрожала? Да я тебя лишу родительских прав! - Пап, перестань! Ты что, уйти от мамы захотел, просто повода не находил? Так иди, мы тебя не держим! – выглянула Маша. Собрав вещи, муж ушел, а спустя пару дней подал в суд. Несколько месяцев он бился за то, чтоб отобрать у жены квартиру и оставить дочь у себя. В итоге, вынужден был отступить, так как дочь сама решила остаться с матерью. Слушая обвинения мужа, Марина не могла понять, как самый близкий и родной человек мог так быстро превратиться в совершенно чужого и незнакомого. Марине казалось, что все эти годы она жила рядом с совершенно другим человеком.Что стало причиной такой резкой перемены, она не знала, да и не хотела знать. Марина винила себя, что не призналась мужу в самом начале отношений. Но и не считала, что из-за такого поступка можно разрушить семью. После суда муж перестал общаться и с ней, и дочерью, считая, что Маша предала его, решив жить с матерью. Автор: Ольга Брюс. Спасибо, что прочитали этот рассказ ❤ Сталкивались ли вы с подобными ситуациями в своей жизни?

Это ж надо – Клавка приехала ещё утром, а она ей сказала об этом только сейчас, уж к ночи. Вот гадина! Знать бы – мяска б потушила, пирогов поставила б. А теперь вот собрала, что было. – Здорово, Кузьминична, – поклонилась в двери, – Вот, – протянула свёрток, – Блинчики тут, а тута яички свежие. – Да чё ли нет у нас? – маленькая в клетчатой новой шали на плечах Кузьминична, оговаривая, свёрток взяла. Приходились они друг другу родней, Кузьминична – двоюродная сестра покойного мужа Валентины. "Шаль Клавка привезла, конечно. Натянула уж" – подумала Валентина, но вслух сказала: – Красота-то какая! Ух ты! Вот это шаль! Таких и не видывала! – она уже искала глазами Клавдию, а как увидела, запричитала, – Клавочка! Вот ведь! С приездом тебя! Здорова будь! А я ведь только узнала, не сказала мне Зойка – глупая баба. Я и побегла сразу, а завтра пирогов вам принесу, мяска потушу... Клавдия в синем спортивном костюме, крашеная хной, сидела на диване –нога на ногу. Валентина разулась, сняла фуфайку, подтянула чулки, вошла в комнату. – Здравствуй, тёть Валь. – Ну, как дела твои, Клавочка? Как Москва?– села Валентина, сложила руки. – Ой, Москва... Да разве вам расскажешь? Живёт Москва, строится гигантскими темпами, опережая планы пятилетки. А мы – в ней. – Москвичка ты совсем, красивая вон, – Валентина обернулась и громко крикнула в дверь, – Вер, слышь чё говорю: красивая, говорю, Клава-то у тебя, москвичка! – Тёть Валь, знаю зачем пришли. Что могу сказать: если б не связи мои, хрен бы чё вышло. Но я ведь тоже там не последний человек, слушают меня. Вот и... Собирайте Ольку свою, деньги на первое время дайте. Со мной поедет. Валентина поперхнулась, прижала руку к груди: – Кла-Клавочка..., – она мотала головой от охватившей радости, – Клава, век благодарна буду. А как же там... – Общежитие дадут. Ну, условия аховые. Но в заводской столовке сейчас судомойки требуются. Туда и пойдет. Там пошевеливаться надо, скажи ей... Ну, я в дороге, в поезде, расскажу ей все. Главное, чтоб взяли. – А что, ещё и не взять могут? Ты ж договорилась... – Тёть Валь, это тебе не ваша деревня! – занервничала Клава, – Договорилась, да, но пока в кадрах трудовую не выписали, всяко быть может. Москва-а... А у нее чего? Ни образования, ни опыта, ни кожи, ни рожи... Девчонка деревенская. В Москве жить тоже, знаешь ли, не просто. Там ум нужен и расчет. Валентина сейчас пристраивала младшую дочку Олю. Детей у нее было пятеро. Сейчас в доме жила ее старшая дочь с двумя внуками и Оля, младшая. Старшая ушла от мужа-пьяницы, вернулась в материнский дом. Ольга два года как закончила школу, не поступила в техникум, и больше никуда не стремилась. Была она тихая, спокойная, женственная. Казалось, создана для семьи. Даже внешне мягкая: покатые плечи, узкая талия, и тяжёлый низ. Но ноги, хоть и полные, прямые, привлекали порой мужские взгляды. – Ох, Олька, ты уж не наклоняйся так, а то Егорыч дар речи потеряет, – хихикали бабы на ферме, – Зад-то у тебя уж больно хорош! Валентина отправляла ее на танцы в клуб, но Ольга засела дома, нянчилась с племянниками, старательно работала на ферме. В клуб она ходила – только не на танцы, а в библиотеку. Вечерами читала книжки. – Дались тебе эти буквы! Ольга! Брось! Замуж пора, а ты... Никто из детей Валентины в люди особо не выбился, все работали в местных колхозах. А вот Клавка, дочь Веры Кузьминичны – молодец! Уехала в Москву, да и устроилась там в ресторан! Теперь приезжает к ним и смотрит на всех свысока: модная, с деньгами и подарками. Вот и надумала Валентина через нее пристроить Олю. Чего девка сидит? Пущай едет. Москва всё-таки... Может там судьбу свою найдет? Другую – московскую... Уж два года задаривает она Кузьминичну, пишет Клаве письма, просит – пристроить дочь. И вот, наконец... *** Оля проснулась от того, что койка дрожала. Вспомнила – едет она в поезде. Хлесткие удары дождя били по стеклу. Как во сне – вокзал, отъезд, слезы матери, ворчание Клавдии. В поезде Оля все делала не так. Оказалось, что взяла не ту одежду, не ту еду, не так стелила белье и даже сидела – не так. – Деревня, она и есть, деревня..., – ворчала Клава, –Перед людьми с вами стыдно. А Оля улыбалась и старалась Клаве угодить. И когда забралась на верхнюю полку, улыбалась тоже. Тут было хорошо, уютно, за окном бежали огни, и Оле не верилось, что она едет в самую настоящую Москву. Всего скорей, ее не возьмут на работу. Она ж ничегошеньки не умеет. Так говорит Клава. Но все равно поездка эта была и тревожной и радостной. Москва встретила гомоном вокзала, спешащими толкающимися людьми и мелким дождем. Оля глазела по сторонам, оттого раздражала Клавдию. – Господи! Да что ж ты за клуша такая! Тащи уже... Они везли соленья и варенья, чемоданы были тяжёлые. Метро – штука страшная, Оля ухватилась за перила обеими руками, Клава мотала головой, закатывала глаза. В поезде метрополитена Оля разглядывала людей и думала о том, что они здесь очень странно одеты, и очень разнообразно одеты. Интересно было предполагать –куда они держат путь, что происходит в их головах, о чем они мечтают? Очень многие здесь читали книжки. И Оля подумала, что ни за что бы не смогла читать тут, где столько всего интересного. Наконец, они притащились к общежитию. День был суетный, они бегали в кадры, к коменданту общежития и опять в кадры. Усталая Клавдия ворчала, а Оля ходила за ней хвостиком. И лишь к вечеру стало ясно – Олю берут судомойкой и предоставляют место в общежитии. – Сафронова, завтра – в медпункт за справкой, и сразу в столовую. Оля кивала. Хоть понятия не имела, как все это отыщет на огромных заводских территориях. В комнате стояло девять коек. Ей досталась койка прямо возле вешалок, у входа. Но Оля и тому была рада – наконец-то есть свое местечко. Женщины в комнате оказались разновозрастными, все с этого завода, но из разных мест: разнорабочие с цехов, уборщицы, диспетчер, работница из лаборатории и столовой. Рядом с Олей оказалась лаборантка Зина – шустрая, маленькая девушка двадцати пяти лет. – Зин, а где тут медпункт и столовая? –Оля уж поняла, как надоели мытарства с ней Клаве, решила, что найдет сама. Клавдия жила в этом же общежитии, только в другом крыле. Делила комнату на двоих с подругой. Та часть называлась семейной. Правда, условия там были те же: кухня, туалет и душевая – общие на этаж. И работала вовсе не в ресторане, а в той же заводской столовой. Работа оказалась нелегкой. Ольге выдали огромный халат, косынку. Быстро объяснили процесс. В зале стоял гул, было людно и душно, посуду тут ставили в окошко сами посетители. Уже через неделю ей каждую ночь снились белые тарелки и граненые стаканы. Проснувшись, казалось, что она их мыла всю ночь – ноги и спина гудели, кожа ладоней сморщилась от горячей воды. Их столовая располагалась в длинном двухэтажном здании. "Ешьте повидло фабрик Главкондитера" – гласил плакат на двери моечной. Судомоек посуды было пятеро. Ещё две – мойщицы котлов и кастрюль. Ей казалось, что она не справляется, устает больше всех. А когда присмотрелась, обнаружила – по всем правилам, в трёх водах и трёх ваннах моет посуду только она. Оттого и получается у нее медленней, не убывает гора грязных тарелок подолгу. – Ты хлорку-то нет-нет, да пропусти. А то измучаешься..., – шепнула ей одна из судомоек. Но Оля пока так действовать не решалась – у нее же испытательный срок. И когда все уже отдыхали и перекусывали, она домывала свою гору тарелок, поглядывая на плакат с лозунгом "Работница, борись за частую столовую и здоровую пищу!" Приноровилась, стало получаться быстрее. Но вечером она валилась с ног от усталости. Вскоре, без отрыва от мытья, она научилась сквозь посудное окошко смотреть в зал. Особенно нравилось наблюдать за девчатами. Они вываливались с мороза, веселые, румяные, в телогрейках, брючках. Толкались у раковин, занимали столик, становились в очередь. У Ольги поднималось настроение. Здесь подруг она так и не нашла. Соседка Зина, разве что. Но смены их часто не совпадали, и вечерами, когда Ольга была в общежитии, Зина часто работала. Остальные женщины в комнате были постарше, да и дружеские связи их были уж налажены. Однажды в моечной, когда все отдыхали, балагурили, сидя за столом, перекусывали, а Ольга, как всегда домывала посуду, к ним неожиданно зашла начальница столовой с сотрудницей. – Сидим да? Все подскочили, а начальница уж покрикивала, делая замечания. – Тряпки почему не простираны! А здесь лужа! Это что за грязь на столах? Сушка почему не чищена! Она подошла к Ольге, понюхала хлорированную раковину. – Та-ак, мне человек нужен в зал управления. Как фамилия? – Сафронова, – промямлила испуганная напором начальницы, Ольга. – Халат сымай и пошли, Сафронова. А к вам через час загляну. Устранить! – показала она пальцем. Ольга бросила недомытую посуду, окинула остальных извиняющимся взглядом и направилась вслед за начальницей. Этот зал находился на втором этаже и был намного меньше. На столах – клеёнки, вазы с веточкой, соль, перец... Здесь еду разносили на подносах официантки. Ей дали форменный фартук и кружевную белоснежную наколку. Второй официанткой была полненькая маленькая немолодая уж женщина. Представилась: – Тетей Мариной зови. Твои столы правые, мои левые. Но, коль свободны, помогаем друг другу. Все просто – на подносе носили они посетителям завтраки или обеды, предлагали добавки, убирали посуду и протирали столы. Питались здесь цеховые старшие мастера, инженеры и управление завода. Здесь было тихо, все переговаривались в полголоса. Блюда были другими, сервировка – тоже. Работало радио, и утром они разносили подносы под производственную гимнастику: "Встаньте прямо, приготовьтесь к маршу. Марш начали: раз-два-три-четыре..." Оля быстро разобралась в процессе, старалась. Людмиле Петровне – главной по этому залу, она понравилась, да и тетя Марина ее нахваливала: Оля успевала обслужить и столы с ее стороны, а после обеда быстро убирала зал, взмахивая над столами клеенками, стелила, разглаживала их ладошками, ставила вазу и солонку. И уже через пару дней бежала она в отдел кадров переоформляться. Зарплата становилась больше на целых четыре рубля, а работа в три раза легче. Посуда отсюда тоже отправлялась в моечную на первый этаж. Вот только Москва для Оли ограничилась территорией завода. Дорога: общежитие– столовая. Погулять хотелось, но одной было страшно, а Клава была вечно занята, или делала вид, что занята. Иногда вечером Оля к ней ходила. Клава жаловалась на жизнь, на начальство, и на Москву в целом. – Зря ты, Олька, приехала. Вот думаю, ниче тут ловить. Одни лимитчики. Вот и ты упашешься... Хорошо хоть с переводом в зал управления тебе повезло. А под новый год случилось с Олей такое происшествие. Она, как обычно, несла обед на стол представительному мужчине средних лет. Работницы, работающие тут давно, знали заводских управленцев по должностям и фамилиям. Но Ольга в эти подробности не вникала, структура завода была ей не понятна и, в общем-то, не интересна. Она составляла с подноса тарелки, и вдруг мужчина жёстким басом тихо произнес: – Сядьте! Ольга поняла не сразу, продолжила свою работу. – Сядьте на стул быстро! – повторил он. И сказано это было приказным тоном. Стул был прямо рядом, Оля присела. Она собиралась оглянуться, потому что взгляд его был направлен куда-то за ее спину. – Не оглядывайтесь. Возьмите компот, пейте! Оля сидела напряженно, не понимала ничего, но компот пригубила. Она испугалась, растерялась и поглядывала на раздатку. Людмила Петровна и Марина ситуацию подметили, смотрели на Олю, переговаривались, а Оля не знала, что и делать. Сидеть во время обеда за столом она не имела права, но кто этот мужчина и зачем он ее посадил рядом – не понимала, противиться боялась. И тут тетя Марина вдруг подошла к ним, с подносом. Принесла борщ Оле и компот мужчине. – Перекуси, Оль. Народу немного. Приятного аппетита, Павел Георгич, – поставила перед ним компот. Оле показалось, что посмотрел он на нее с благодарностью. – Недавно тут? – спросил Олю. – Да, – она стеснялась, нехотя глотала борщ, очень хотела уйти, но продолжала сидеть и есть. Тетя Марина летала по залу, едва успевая обслуживать народ. – Откуда? – Из Пермской области, деревня Балашовка, – у нее из рук валилась ложка. – Москву видела? –Не успела ещё. – Хорошо. Пошлю из профсоюза к тебе, на экскурсию возьмут. Они там вроде на ВДНХ собираются. Не была там? Оля жевала, поэтому лишь помотала головой – не была. Оля выпила компот, выжидательно смотрела на соседа по столу. – Как фамилия твоя? – Сафронова... Ольга – Иди работай, Оля Сафронова. Оля подскочила с радостью, общество строгого начальника ее угнетало. Объяснение этого его поступка получила почти сразу. Людмила Петровна была сведуща в заводских сплетнях. Ковалев Павел Георгиевич – начальник самого большого шестого заводского цеха, был человеком известным и уважаемым. Только вот недавно развелся с женой – Ириной Венедиктовной, работающей тут же в конструкторском отделе инженером. Детей у пары не было, хоть прожили они вместе лет десять. Да вот случилась банальнейшая анекдотическая история – муж вернулся из командировки, а дома, помимо любимой жены, ещё и коллега –старший мастер первого цеха. Павел Георгич собрал вещички и покинул квартиру сразу же. А вот Ирина в содеянном раскаялась и пыталась мужа вернуть. Только он не доложил жене, где проживает, в цех к нему не пройдешь, там спецпропуск, вот и ловила она его то в столовой, то возле автомобиля до или после работы – пыталась уговорить семью сохранить. И в этот самый момент, когда заставил он Олю присесть, направлялась Ирина к его столику. Вот он и придумал, организовал себе защиту. Увидев, что он не один, присесть бывшая жена не решилась. После обеда, когда убирались, и Ольга, прихватив двумя руками тяжёлый ведерный синий чайник, тащила его из зала в подсобку, прибежал парень. – Кто тут Сафронова? – Я... – В субботу в девять ноль ноль в депо подойдёшь, на автобус. Тебя в экскурсионную группу включили. На ВДНХ. Не опаздывать! Хочешь купить там чего, бери деньги. Ольга поставила чайник на пол, наклонилась. Вот это да! В общем-то, здорово. Только страшновато как-то... Одна... Утром в субботу в депо она прибыла одной из первых. – Привет. Кто будешь? – к ней шла приятная девушка в коротком пальто, брюках. Она улыбалась, и сразу Оле стало как-то спокойно. – Я Оля Сафронова. – Ага, отмечаю, – она черкнула что-то в тетрадке, – А меня Женей звать. Женя Нефёдова. Рано ты. Ещё и водителя нет. Не замёрзла? Сейчас ребята подвалят. Ребята собирались, здоровались. Девочки подходили к ней, знакомились. Утром были все возбуждены, взвинчены поездкой. Все они были такие красивые, полные молодых сил, задора, энергии. Оля даже застеснялась своего деревенского пухового платка и старомодных бурок. Но, похоже, никто этого не замечал. В автобусе пели песни под гитару. Оля этих песен не знала, она стянула платок, обернулась, слушала и улыбалась. – Эй, осторожно там, – парням не сиделось, они шныряли по автобусу, – Смотрите! Вот это стелла! – Чего? Чего? – Стелла! Не знаешь что такое Стелла! Деревня! – Ты чего Тишка у нас москвич. Он же рыжий – счастливчик. – Не-е, рыжих девушки не любят, какой же я счастливчик? Все кричали, смеялись, перебивали друг друга. – А у меня кота в деревне Тишкой звали, – вставила Ольга. – Рыжий был кот-то? – все опять смеялись. – Почему был? Он там остался. Только серый, полосатый. Совсем не рыжий, – Ольга улыбалась. А потом разговор зашёл о книге "Сто лет одиночества» Габриэля Маркеса. Многие не читали ее. А Ольга читала, и ей так понравилось, что о книге этой зашёл спор, и она смогла принять в нем участие. Выставка просто потрясла. Как только увидели скульптуру Мухиной, притихли и оцепенели. Книжные выставки, павильон "Космос", скульптуры животных, витражные стекла, мозаика, экспонаты. Оля боялась потеряться, она была в восторге, с открытым ртом застывала перед витражами. Они ели мороженое, посыпанное шоколадной крошкой. И был этот день таким прекрасным, витала в нем такая великолепная атмосфера, что Ольге постоянно хотелось плакать. – Ты чего это? – спросила ее Женя, – Уж, не плачешь ли? – Нее, просто мне так все нравится! – замотала головой Оля, и вдруг и вправду расплакалась. Все опять смеялись, но не над ней, а тоже от охватившего счастья. Они были молоды, вся жизнь – впереди. И здесь, на этой выставке, казалось, что жизнь их будет непременно счастливой. Потому что нельзя по-другому в такой вот чудесной стране. А на обратном пути запели "На позицию девушка..." Оля песню знала, запела тоже, повела грудным голосом. И Женя позвала ее в хор. – У тебя же голос! Какое ты имеешь право скрывать такой голос! Завтра ждём в три. Мы по субботам и воскресеньям репетируем. И Оля в воскресенье побежала бегом. С этими ребятами она была счастлива. Вскоре она уж танцевала кадриль, заменив какую-то заболевшую девушку. Кадриль танцевал и рыжий Тишка. В следующие выходные Олю звали на лыжную прогулку, но у нее не было ни штанов, ни куртки, ни лыж. Да и ходить на лыжах она не умела. Вечерами, отвернувшись к вешалке с пальто, Ольга размышляла о том, что девушки бывают разные. Одни – такие, как Клава. Они модничают, думают о том, как удачно выйти замуж, а другие, как Женя Нефёдова, они читают книги, поют песни, ходят в походы. И Ольге хотелось стать именно такой, как Женя. А Павел Георгиевич опять усадил ее с собой, спросил об экскурсии. Ольга была зажата, рассказала сдержанно. – Оля, ты такая настоящая. Мало стало таких девушек. Хочешь, я тебе немного Москву покажу? – Нет, что Вы! Я ..., – она испугалась. – Тебе нечего боятся. Съездим на Красную площадь, посмотрим соборы... Я и сам давно там не был. –Нет, не надо... Я сама..., – Ольга откровенно боялась его, пугалась этого внимания. – В общем, жду тебя после смены. Да-да. И не отнекивайся. Она так надеялась, что он забудет об этом приглашении, что пошутил, что заработался. Но он стоял у машины возле проходной, махал ей рукой при всех, в открытую. – Ох, Олечка, иди. Разе ему откажешь? – вздохнула тетя Марина. А потом, когда остались с Людмилой Петровной, смотрели, как усаживает Павел Ольгу в автомобиль, спросила риторически: – И чего ему от неё надо? – Известно чего, – ответила Людмила Петровна. Тетя Марина покачала головой. –Да нет. Павел – мужик серьёзный, – Жена вот попалась, вертихвостка, правильно – ушел. Может понравилась ему Оля-то, хорошенькая ведь. – Ох, не знаю, – махнула рукой Людмила Петровна. Эта поездка Ольге не понравилась. Вот и площадь прекрасна, и соборы великолепны, а вспоминать о поездке не хотелось. Павел Георгиевич просто прогуливался, немного рассказывал, был немного задумчив и рассеян. Скорее всего, он устал. – Может Вы устали, так поедем лучше домой? – предлагала Оля, но он упрямо возил ее до самого вечера. Уже стемнело, Москва зажглась новогодними огнями, а он как будто не хотел возвращаться. Привез в общежитие ее уже к девяти часам. Слух о том, что завидный жених, теперь разведённый начальник шестого цеха приударил за новой официанткой, разлетелся по заводу в момент. – Ну, ты, Олька, даёшь! Вот уж... У тебя ж и одежонки-то нет. Ты гуляла с ним? – Гуляла, – кивала головой Оля. –В чем? В своем пальто и платке худом что ли? – Он не худой просто штопаный. – Господи, чудеса да и только! Не поймёшь этих мужиков! Куда смотрят? Но ты молодец, сестрица! Держи удачу за хвост. Ухватила счастье, так не отпускай. Клавдия распахнула свой шкаф: –Та-ак! Сейчас подумаем, чем помочь тебе... – Не надо, Клав, он мне не нравится совсем. Он же старый... Клавдия оглянулась, бухнулась рядом на кровать. – Ты дура? Ты хоть о матери подумай! Он ведь москвич. Квартиру, говорят, ему дают другую. В новостройке заводской. Даже если не женится, наплевать. Все равно, как за каменной стеной будешь. Ты только как-то себя в порядок приведи, брови хоть подщипли, хочешь, я тебе... – Нет, Клав, не нужно. Сама я... Она шла по коридору общаги, и стало ей почему-то дурно. Как тогда, когда укачало ее в грузовике, когда возили они молоко с фермы на продажу в город. Зачем ей эта история с Ковалевым? Зачем она ему? Или Клава права? Выпал ей счастливый билет? Слух об отношениях дошел и до ребят в клубе. Это чувствовалось, они дистанцировались, перед ней переставали хохмить и откровенничать. Шла подготовка к новогоднему концерту, а Ольга понимала, что в клубе она стала лишней. Ходить на репетиции она не стала. Павел Георгиевич подзывал ее в столовой, подолгу говорил с ней, укрепляя слух. Пришло письмо от матери. Клавдия, видимо, просила вразумить. "Оленька, – писала мать, – будь умницей. Коль нашёлся хороший человек, возьмёт на себя ответственность за содержание твое, не противься. Подумай, ты ж не красавица какая, а простая деревенская девчонка. А тут – москвич. Судьба у нас, у баб, такая – терпеть да покоряться ..." Оля читала письмо и плакала. – Оля, а давай я тебе квартиру покажу. Мне дают в новом доме. Может подскажешь по-женски: чего куда поставить. – Я не умею, Павел Георгич... Не понимаю в этом ничего. – Ну, ты умная девушка. Не может быть... Буду ждать тебя у машины. Хотелось побежать к Жене, спросить ее совета. Как ей быть? Но Женя была в отъезде, на какой-то молодежной конференции в Ленинграде. И напала на Ольгу какая-то обречённость. Так значит так. Чем плох кавалер? Вон какой солидный... Жаль только, что она его побаивается... Но ведь со временем свыкнется... После работы он ждал ее у машины, был галантен, но Оля мало чего замечала. Они приехали к новостройкам. Просторный хол, сверкающий лифт, запах свежей краски, побелка на лестнице, звуки ремонта в квартирах. Олю аж захватил этот дух нового жилья. Они вошли в квартиру: комнаты большие просторные. Она вышла на балкон – этаж восьмой, а перед ней снежные крыши Москвы. Она уже улыбалась. – Павел Георгич, я б вот тут кресло поставила, чтоб смотреть в окно. А тут – буфет, и люстру красивую сюда. А вот там..., – она перебежала с другую комнату, – Вот здесь диван и лампу, а сюда книжный шкаф обязательно. Это место для чтения, понимаете? – эхо ещё гуляло в пустой квартире. Она летала по квартире, планировала. – Оля! – вдруг перебил её он, – А выходи за меня замуж, будешь здесь хозяйкой. – Что? – она оглянулась, застыла. – Пойдешь? Многие об этом только и мечтают. А ты хорошая девушка, я сразу понял. – Замуж? – Да, замуж. Распишемся, работу можешь бросить. Займешься вот..., ,– он повел рукой. Нужно было что-то сказать, а Ольга не знала – что. Поэтому замолчала, понурилась. – Чего молчишь? Не нравлюсь? Стар? – Нет, нет. Вы что! – подняла она руку. И тут он подскочил взял ее за эту руку, обнял другой, настойчиво прижал к себе, поцеловал в шею. Она оперлась руками ему в грудь, отталкивала. – Нет, Павел Георгиевич! Нет! Отпустите, пожалуйста. Не пойду я за Вас. Он расслабил руки, с удивлением посмотрел на неё. – Не пойдешь? – Нет, – она отошла чуть дальше, – Не пойду. Я боюсь Вас просто, вот и ездила. Вы же начальник. Боялась, что уволите, – она говорила, опустив глаза, но впервые откровенно, – Но я же не люблю Вас. Как же замуж-то? И Вы меня не любите. – С чего ты взяла? – Вижу ... Разе так любят? – А как любят? – Не знаю. Наверное, когда любишь, душа светится. А это... Это не честно как-то. Понимаете? – она направилась к выходу, – Простите меня, пойду я, – Оля открыла входную дверь, выскочила на площадку, побежала вниз по лестнице. – Оль, ты куда? Куда спешишь, подумай ещё..., – выбежал он следом, смотрел сверху. Ольга на секунду задержалась, посмотрела на него снизу вверх, качнула головой и припустилась дальше. Про лифт она забыла. Выбежала на улицу, глотнула морозного воздуха, и сразу стало легче. Забыла она и о том, что не взяла с собой денег. Шла по направлению к метро, быстро, стараясь не думать о только что произошедшем. А когда подошла, начала шарить по карманам. Денег там не было. Она просто никогда не брала деньги на работу. Зачем они там? Неужели идти пешком? Далековато, но дойти можно. Она сделала несколько шагов к переходу и тут услышала знакомый голос сзади: – Сафронова! Оль! Оглянулась, к ней в развязанной шапке-ушанке шагал рыжий Тишка. – Ты чего тут? – Тиш, привет! Понимаешь, понимаешь, я деньги не взяла, – она продолжала растерянно шарить по карманам, лезла рукой под полы пальто, – Мне б на метро, а я обязательно отдам... Честно! И показалась она Тихону сейчас такой беспомощной, такой несчастной и трогательной. Просила копейки, как тысячи, а в глазах – слезы. – Пошли, – теплой рукой он взял ее холодную ладошку, понял, что она дрожит, положил ее руку себе под руку и повел в метро. Тихон чувствовал, как отозвалась ее ладонь на его пожатие и с радостью в сердце понял вдруг, что все эти слухи об Оле – сплошная глупая чушь. Просто она совсем одинока тут, в этой большой многолюдной Москве... Автор: Рассеянный хореограф. Спасибо, что прочитали этот рассказ ❤ Сталкивались ли вы с подобными ситуациями в своей жизни?

Он ей не верил. Не верил, что у Нади на счету есть несколько сотен тысяч, которые она копила почти десять лет, складывая на сберегательный счет все премии и надбавки. Мужу Надя об этом не говорила, потому что он, как и ее родители, копить не умел. Получив первую премию под Новый год, Надя предложила ему отложить деньги на черный день, но Эдик тогда отмахнулся: праздники впереди, лучше малому подарок нормальный купить. Купили велосипед, который стоял до лета и который вполне можно было подарить на день рождения в июне. А вот когда мальчику понадобились очки, пришлось занимать деньги у сестры, потому что готовые купить было нельзя: у Семёна обнаружили астигматизм и разный минус на глазах, нужно было делать индивидуально, и Надя поразилась, сколько это стоит. С тех пор она перестала говорить мужу о премиях и складывала деньги на отдельный счет. Деньги оттуда брала только в крайних случаях, мужу говорила, что заняла у сестры, а в последнее время она научилась так вести хозяйство, что крайних случаев не случалось, даже на репетиторов старшему сыну хватало. Надя была довольна собой. Она радовалась, что дает детям спокойное детство, когда не нужно переживать о том, что они будут есть завтра, зашивать на десятый класс колготки, экономить место в тетрадях, потому что новые купить не на что. В девяностые многие так жили, Надя родителей не винила, но сказать, что у них с сестрой было счастливое детство, было нельзя. Мама деньги тратить не умела: как только они попадали ей в руки, она сразу бежала в магазин и скупала все подряд, и нужное, и ненужное. Накупит раскрасок и фломастеров, а на тетради потом денег нет. Или купит колбасу, шоколадную пасту, конфеты, а потом полмесяца без чая и сахара приходится сидеть, хлеб водой запивать. Муж проблем в такой жизни не видел: всегда можно занять, перезанять, выкрутиться как-нибудь. По мнению Нади, это было его единственным недостатком, и с ним она была готова мириться, опять же, главное, не пьет, как отец, который под конец белочку стал ловить, а с деньгами Надя сама научилась справляться. И думала, что сейчас он обрадуется, похвалит ее, а получилось вон как. Эдик работал в строительстве, и поэтому дачей решил заниматься сам. Сыновья, хоть еще и школьники, помогали ему, особенно младший, он вообще в отца пошел и обожал возиться с инструментами и что-то мастерить. Они и были с ним, когда Эдик свалился с крыши. Семен позвонил Наде и взволнованным голосом сообщил, что папа упал, а младший рыдал на заднем фоне. Она вызвала скорую, сама понеслась на дачу и успела увидеть, как мужа заносят на носилках в машину. Он вида крови ее замутило, но было не до этого: нужно было успокоить детей, выяснить, куда везут мужа, понять, насколько все серьезно. -В рубашке родился ваш муж, – сообщил врач. – Упал прямо на штырь, насквозь прошел, но ничего важного не задел. Единственная проблема – это позвоночник, но тут операция поможет, гарантирую. Операция-то поможет, только вот пока ждать квоту, можно инвалидом остаться. А платно делать дорого, но ведь можно кредит взять или занять у кого-нибудь... Вот тогда Надя и сказала, что не надо кредит, что деньги у нее есть. Эдик не понял, принялся задавать вопросы, и она все ему рассказала. А Эдик не поверил, решил, что у Нади есть любовник. Не будь ситуация такой серьезной, она бы рассмеялась: ну какой любовник, ей сорок три года, двадцать килограмм лишнего веса (надо бы худеть, а то будет, как у мамы, диабет), работа, дом и дети. И откуда тут любовнику взяться? Но Эдик злился, был прикован к постели, так что не до смеха. Пришлось открыть банковское приложение, показать ему счет и выписку, где видно, что пополняла она счет по праздникам, когда премии давали, да еще когда замещение было, а Эдику она про это замещение не говорила. Он долго изучал счет, не глядя на Надю. Потом молча вернул телефон и больше с ней не разговаривал. Операция прошла успешно, и после двух месяцев реабилитации Эдик даже смог выйти на работу. А еще до этого он подал на развод. -Ты обманывала меня много лет! – возмутился он. – Получается, когда мне нужно было купить инструмент, новый телефон, машину чинить – я влезал в кредиты и переплачивал, а ты в это время скрывала от меня, что есть деньги! И дачу мы в кредит взяли, а могли бы эти деньги вложить. -Ага, только в этом случае ты до сих пор квоты ждал бы, – парировала обиженная Надя. – Я деньги не для себя откладывала, а для семьи. И не на покупки, без которых можно прожить, а на такие вот случаи. Эдик не хотел слушать. Еще и сыновей против Нади настроил. Старший Семен еще более менее понимал, в чем дело, и, в общем, не сильно злился на маму, зато младший заявил, что хочет жить с отцом, потому что мама — обманщица. Сестра успокаивала Надю, говорила, что муж одумается. -Да куда он без тебя! Сама же говорила, что он даже яичницу пожарить не может и номер своего СНИЛС ни за что не найдет. Вернется как миленький! Но Эдик не вернулся. Со временем они стали даже нормально общаться – дети все-таки: у старшего выпускной, младший после трех месяцев жизни с отцом вернулся домой, но по отцу сильно тосковал и постоянно ездил туда на выходные. Хозяйственные проблемы Эдик решил просто: нашел себе новую жену, правда, расписываться с ней не стал, сказал, что не верит больше женщинам. А Надя... Первое время, конечно, сильно страдала и обижалась, никак не могла понять, что сделала не так. А потом успокоилась, и со временем нашла свои прелести в новой, разведенной жизни. Похудела даже: сыновья-то не так требовательны к еде, как отец, и можно было больше не готовить ужин из трех блюд, да и жареное получилось убрать из рациона, так как младшему после возвращения от отца гастрит поставили. И хотя теперь Надя сама распоряжалась деньгами, так и продолжала откладывать премию на отдельный счет. Мало ли что, пригодится... Автор: Здравствуй, грусть! Как вам рассказ? Делитесь своим честным мнением в комментариях 😇

- Я уйду! Поняла? Хотя, нет! Почему это я уходить должна? Ты – убирайся! Это мой дом! - По документам – нет. Твой папа оказался умнее. Света, угомонись уже! – Татьяна устало махнула рукой, призывая падчерицу к порядку. - Я – Лана! Не Света! Сколько раз тебе говорить? - Да хоть папа Римский! Как же ты меня достала! Сколько можно? Что я тебе плохого сделала? Что ты все время скандалы устраиваешь? - А что хорошего? Мне от тебя ни холодно, ни жарко! Ты мне не мать! И нечего из себя добренькую изображать! Я знаю, как на самом деле ты ко мне относишься! - И как же? – Таня вдруг успокоилась. Господи, что это она? Завелась, словно отцовский старенький «жигуль». С пол-оборота. Падчерицей Света Татьяне была лишь по документам. Эту девочку Татьяна давно уже считала своей дочерью, так как воспитывала ее с двухлетнего возраста. Именно тогда муж Тани, получив какое-то странное смс среди ночи, собрался вдруг, ничего не объясняя, и уехал. А вернувшись рано утром, загнал машину во двор, вошел в дом, и устало сел на табурет у стола, боясь поднять глаза на жену. - Что ты, Сережа? – Таня, перепуганная не на шутку, всю ночь не спала, ожидая мужа. – Случилось что? С родителями что-то? - Нет… - Слава Богу! Не пугай меня! Объясни, в чем дело! - Я не знаю, как тебе сказать… Мы с тобой только поженились ведь… А тут такие новости… Тань, ты меня после этого и видеть не захочешь… - А давай, я сама решу, захочу тебя видеть или нет! Ты объяснишь, наконец, что случилось?! – Таня повысила голос и, ухватив мужа за плечи, встрянула его хорошенько. – Ты хватаешь телефон, уезжаешь среди ночи куда-то, и теперь сидишь тут и, похоже, в чем-то каешься. Только вот я совершенно не понимаю, в чем именно! Сережа! Просто расскажи мне обо всем! Я же твоя жена! Это подействовало. Сергей немного успокоился и смог объяснить причины своего ночного бегства более-менее внятно. Рассказ мужа Таню почти не удивил. О том, что у него есть ребенок от бывшей жены, Таня, конечно, знала от свекрови. Та терпеть не могла первую свою невестку, и твердила, что ребенок этот не от Сергея. - Ничего похожего. Ты, Танечка, должна это знать. Девочка к Сереже не имеет никакого отношения. Ирина ее родила уже после развода. Всем встречным и поперечным твердила, что Сережа не отец. Да что я… Мать Ирины приезжала, чтобы разобраться и повиниться за дочь! И тоже сказала, что ребенок этот не наш! Поэтому, и переживать тебе не о чем! А Татьяна и не переживала. Мужа она любила. А со свекровью лишний раз в разговоры старалась не вступать, помня отцовское: «Не знаешь, что сказать – лучше помолчи. Молчание, дочь, в некоторых случаях, признак житейской мудрости». С Сергеем эту тему Таня тоже не поднимала. Ждала, когда сам расскажет о том, что было. Дождалась… - Что я мог сделать? Она меня гнала от себя. Знать не хотела! С ребенком встречаться запретила категорически. Твердила, что в суд подаст, если не отстану. Я съездил раз, потом другой, и оставил эту затею. Знаешь ведь, не умею я ругаться. - Почему она так на тебя обижена была, Сергей? - Не на меня. На себя… Через полгода после нашей свадьбы я на вахту уехал, а она собралась в гости к сестре. Отмечали день рождения. Та выпить любит. Мою тоже напоили за компанию. Ну Ира и сорвалась. Ей пить нельзя совсем. Дурная становится. Погуляла так то, а утром проснулась с другим мужиком в одной кровати… - А дальше? - А что дальше? Дождалась, пока я с вахты вернусь, и все мне рассказала. А потом закрутила роман с этим… Как уж они там стакнулись, я не знаю, но она к нему ушла задолго до нашего развода. - А ребенок? - А что, ребенок, Тань? Когда девочка родилась, меня отцом записали, так как сроки не вышли. Но Ирина стояла на своем – дочь не моя… - И ты поверил? - А что мне оставалось делать? Маленькие все похожи… - Ох, Сергей! А теперь-то что случилось? Почему ты сорвался среди ночи? - Пойдем со мной. Сергей тяжело поднялся и поманил за собой жену. - Куда?! Там же мороз! - А я о чем?! Замерзнет дите-то! В машине пока тепло, вот я ее будить и не стал. Татьяна охнула. - Так ты ее привез?! И разговоры разговариваешь сидишь?! Сергей! Да как же так можно?! Она кинулась во двор и замерла у машины, не чувствуя ни холода, который тут же прихватил за колени под легким домашним халатом, ни злости, которую должна была бы испытывать по отношению к тому, кто так легко переменил вдруг ее жизнь, внеся такую сумятицу в спокойные, наполненные теплом и любовью, будни. Девочка спала так крепко, что даже не пошевелилась, когда Таня осторожно достала ее из машины. Край старенького одеяльца завернулся, открывая босые ножки, и Татьяна оттолкнула с дороги Сергея, спеша в дом. - Господи, да как же ты ее вез! Она ледяная вся! - Не нашел ничего там! Она почти раздетая на руках у соседки сидела и плакала. А та на меня накричала, а сама не додумалась дитю даже носки натянуть или покормить чем. Ну хоть в дом забрала! И то ладно. А Светка такая голодная была! Я ей кусок хлеба дал, так она съела и тут же уснула! – оправдывался Сергей, глядя, как жена сноровисто кутает ребенка в большой пушистый плед и ищет теплые носки. Детских, конечно, в доме не водилось, но Татьяна натянула на девочку свои. - Бедное дите! Достались же родители! Что ты стоишь?! Набирай ванную! Согреть ее надо! Не дай Бог заболеет! О том, что случилось с матерью Светы, Татьяна узнала только вечером, когда страсти улеглись и выкупанная, сытая девочка засопела, уткнувшись в грудь совершенно незнакомой ей пока женщины. Но Светлану это нисколько не смутило. У женщины этой были теплые ласковые руки. А еще – вкусная еда. Еда, которую никто не отбирал. Напротив, женщина совала в руки девочке то пирожок, то конфету, а в обед с ложки кормила вкусным супом. Света послушно открывала рот, намертво вцепившись в буханку хлеба. Хлеб был свежий, мягкий, совсем не похожий на те черствые корки, который Светка иногда подбирала под столом в том темном доме, где жила еще недавно с матерью. - Не кормили тебя там что ли совсем? – женщина качала головой, поднося очередную ложку ко рту Светланы. Рассказать о том, чем и как ее кормили, Светлана, конечно, не могла. Она вообще говорить почти не умела. А потому, предпочитала помалкивать и набивать рот едой, прекрасно понимая, что это счастье может исчезнуть, так же, как и появилось. Наевшись, Света прижалась к той, что говорила тихо и ласково, и уснула, так и не выпустив из рук недоеденный кусочек многострадальной буханки. - Наголодалось дите… Татьяна отнесла девочку в спальню и уложила, укрыв самым теплым одеялом. Даже под ним Светланка сворачивалась в калачик, стараясь прижаться лбом к коленкам, и Тане казалось, что ребенок мерзнет. - Сергей, а теперь расскажи мне толком, что там случилось? Почему ты привез Свету к нам? И надолго ли это? Мать за ней не явится? - Нет… Нету у нее больше матери… - Как это?! – ахнула Татьяна, и тут же закрыла себе рот ладонью. Не разбудить бы! - А вот так. Пьянка у них там была знатная. Почти неделю гудели. Соседки, чтоб их! – Сергей выругался, но тут же взял себя в руки. – Позвони они мне раньше, я забрал бы Светку уже давно! Мать Ирины говорила, что живут они хорошо и ни в чем не нуждаются. Хвасталась, что Ирка замужем и с мужем у нее отношения – лучше не бывает. - А на деле? - На деле? Пили они крепко. Вот и вся любовь! Когда я Свету забирал, мне соседи сказали, что там что-то и похлеще спиртного было, но это уж не проверить никак. Да и не к чему теперь. - Что случилось там, Сережа? – Татьяна села рядом с мужем и обняла его. - Пожар случился, Танюша… Сильный пожар. И дом Иры сгорел, и соседям досталось. - А как же Света?! - Ее отчим успел из окна выкинуть. Вроде как она рядом крутилась, когда он проснулся. Ее спас, а сам выбраться уже не успел… - Ох, ты… Бедняга… - Соседки Светку подобрали, и мне смс скинули. Вот я и сорвался. Надо было тебе сказать, конечно, что к чему, но я в тот момент ни о чем не думал. - Понимаю… Сережа, а как же теперь? - Если скажешь, что не примешь ее, то я все пойму. Отдам своей матери… Или еще как-то вопрос решу… - Вот как? – Татьяна отодвинулась от мужа и посмотрела на него так, будто видела первый раз в жизни. – И язык у тебя повернулся? Бессовестный! - Тань, ты чего?! - А ничего! От родного дитя откреститься много ума не надо! Ты ее видел? Она же твоя копия! Младенцем была – не понял ты ничего. И это объяснимо. А сейчас-то что?! Ведь вас рядом поставь и никакого подтверждения не надо! Одно лицо! - Правда? – Сергей просиял так, что Татьяна снова придвинулась к нему. - Правда. И никого больше не слушай! Твоя она! Видно же. - Тань, а ты как? Примешь ее? Все-таки чужая она… - Эх, Сережа! Какой же ты все-таки… Какая же она чужая? Ты мне муж? Или дядька чужой? - Муж… - А она твоя дочка. Куда ее девать? В детдом сдать? При живом отце? Или бабушке отдать, которая ее никогда не любила? Прости, Сергей, что я так о твоей маме, но это ведь правда… К тому же, она эту девочку и не видела толком. Привыкнет, так может еще и поменяет свое мнение. А пока – не надо туда Свету. Пусть с нами живет. Сергей ответить на слова жены так и не смог. Всхлипнул как-то совсем по-детски, отвернулся, пряча то ли слезы, то ли стыд от осознания того, сколько времени потерял, не видя своего ребенка и не пытаясь хоть как-то помочь. А Татьяна настаивать на дальнейшем разговоре не стала. И так все понятно. Куда уж яснее-то? Ее решение в семье приняли не сразу. - Ты хоть понимаешь, какой хомут себе на шею надеваешь? – свекровь, отодвинув от себя чашку с чаем, шепотом отчитывала Татьяну. – Это же ребенок! - Я знаю. - Таня, у тебя своих нет! Откуда тебе знать, как с детьми обращаться надо? - Не умею, так научусь. Все когда-то с чего-то начинают. А мне, вон, какая девочка досталась! И не маленькая уже, и послушная! - Даст она тебе еще прикурить, эта послушная! Попомнишь мои слова! - А хоть бы и так. Куда мне ее, мама Лида? В детский дом? Бабушка вторая от нее тоже отказалась. Никому Света не нужна. Хорошо это? Хорошо человеку на свете одному мыкаться? Без родни, да без поддержки? Нет! Неправильно это! И не говорите мне больше ничего! Я всегда вас уважала и слушалась. А сейчас – не стану! Не о том вы! Я Свете, конечно, тетка чужая, но родными иногда далеко не сразу становятся. Вот у вас семья какая хорошая! И дети друг друга любят, и родня вся между собой общается. А разве это легко далось? Я ведь знаю, как вы родных мужа по одному собирали да привечали. Как строили то, что теперь имеете. Просто было? Нет! Вы мне сами говорили, сколько раз вам хотелось все это бросить. И, что старались вы только ради детей. Чтобы у них тыл был. А у Светы за спиной нет никого. И не было никогда. Неужели нельзя просто пожалеть ребенка, которому и так уже досталось? Свекровь ничего не ответила Тане. Но в тот же вечер украдкой сунула яблоко Светлане и не отстранилась, когда девочка прижалась к ее коленям, что-то лепеча. На этом все споры и закончились. Татьяна знала, что свекровь у нее женщина не злая. Просто детей своих она любила больше жизни. Что сына, что дочь. И тех, кто огорчал их, принимать отказывалась категорически. И Таня прекрасно понимала, что раздражение Лидии направлено вовсе не на девочку, а на Ирину. Та обидела Сергея и всю семью, а Света стала лишь подтверждением того, что даже в таких случаях человек может ошибаться. Татьяна видела, как внимательно и жадно разглядывает девочку Лидия. Как вздыхает тихонько, украдкой подсовывая ребенку принесенные гостинцы. Признавать свои ошибки ей только предстояло научиться, и Татьяна точно знала – не она будет тем человеком, который встанет на этом пути познания простой истины – любовь смотрит не глазами, а сердцем. Вот только эту истину Татьяна себе самой напоминала не раз, и не два. Света росла девочкой с характером. И справляться с ней Татьяне становилось все сложнее. Особенно досталось, когда Сергея не стало, а в жизни Светы вдруг снова появилась бабушка со стороны матери. - Светочка, детка моя! Сиротинушка горькая! Иди ко мне! Как же я по тебе скучала! Странная женщина встретила Свету у школы через пару месяцев после того, как девочка попрощалась с тем, кто когда-то принял на себя заботы о ней и ни разу с тех пор ни словом, ни делом не огорчил ее. О том, что у него нелады с сердцем, Сергей узнал во время прохождения очередной медкомиссии. - Нельзя вам на Север. Здоровье не позволяет. Сергей удивленно глянул на врача. - Вот это новости! Почему это? - Вам бы на обследование лечь. Там все подробно расскажут. Поверьте, вам это необходимо. Вы же молодой еще мужчина. Если побережете себя – проживете еще не год и не два. У вас дети есть? - Дочка. - Вот и хорошо! Подумайте о своем ребенке. Вы ему нужны. Сергей спорить не стал. Решил, что это какая-то ошибка. Посоветовался с женой и лег на обследование. А всего через пару дней Татьяне, которая собирала передачу мужу в больницу, позвонили. - Сорокина Татьяна Алексеевна? - Я… - Таня вцепилась в телефон так, что побелели пальцы. Она уже догадалась, что ей скажут, но верить этому отказывалась… Света новость о том, что отца больше нет, приняла тяжело. Таня позволяла себе слезы только по ночам. Днем же держалась, понимая, как нужна дочери. Они словно брели в темноте, взявшись за руки и боясь отпустить друг друга. Разожмешь чуть пальцы и все! Осталась одна посреди дороги и знать не знаешь, куда идти дальше. Света снова и снова рисовала эту дорогу и две крошечные фигурки, идущие по ней. Все поля в тетрадях были исчерканы такими рисунками, и Татьяна понимала – девочка отчаянно скучает по отцу и боится. А потому, старалась, как могла, успокоить Свету. И ей это почти удалось, но тут появилась мать Ирины и потребовала права на внучку. - Ты ей никто и звать никак! А я – родная бабушка! Пусть живет у меня! Татьяна в первую встречу с этой женщиной даже слов не нашла в ответ на такие претензии. Помогла Лидия. Свекровь Татьяны, которая слегла почти сразу после того, как не стало Сергея, ради внучки не просто поднялась, а приехала к невестке, когда узнала, кто придет со скандалом в ее дом. - Не будет этого! – голос Лидии звучал глухо, но твердо. – Ты ей бабушкой быть перестала лет этак… Сколько, Танюша? - Тринадцать… - Вот-вот! Тринадцать лет назад! Вечность, по меркам ребенка! И не тебе Татьяне в упрек ставить то, что она Свете не родная мать. Я таких и родных мало на своем веку видала! Так любить и свое дитя не каждая сможет. А Таня Светлану любит! Я тебе говорю! И если ты будешь воду мутить, я костьми лягу, но добьюсь того, чтобы ребенка ты больше не увидела! - Ты мне угрожаешь? - Да! Пришла бы ты по-человечески, сказала бы, что соскучилась. И кто бы хоть слово поперек тебе сказал? А ты что? Грязь девчонке в душу льешь, отбивая ее от родни. - Да какая вы родня… Татьяна испуганно ахнула, когда Лидия стукнула кулаком по столу. - Если ты темная, то я тебе расскажу, где солнце встает! Молчи! Не тебе судить! Когда внучка твоя матери лишилась, где ты была? Родня… Не там она, где расскажут красиво, а там, где делают! Хватит! Будешь такую линию вести – Свету больше не увидишь! Я сказала! А ты меня знаешь! Я слов на ветер не бросаю! Танюшка! Перестань трястись! Это твой ребенок! Вот и заступись за нее по-матерински! Ты на это полное право имеешь! Слова ли свекрови так подействовали, или же Татьяна, наконец, поняла, что сейчас не тот момент, чтобы дать слабину и уступить свою девочку кому-то, но уже через пару дней в разговоре с дочерью перестала сдерживаться. Дочь? Значит, родной ребенок! А если так, то пусть знает – никто и никому ее не отдаст. Несмотря на все скандалы и споры. - Ты меня не любишь! – Света выкрикнула эти слова, сжимая кулачки и зажмурившись так, что темнота взорвалась вдруг цветными пятнами, а в ушах зазвенело. Она готова была кричать, плакать, ругаться еще и еще, но Татьяна вдруг опомнилась. Что это она? Ведь это ее дочка вопит и ревет совсем как маленькая. Ревет, потому, что ее обидели и она не знает, как уйти подальше от этой боли. Как перестать думать о том, что сказала ей та женщина, что называет себя бабушкой и требует любви и почтения. Как примириться с тем, что одиночество вот протянет свои холодные, чуть липковатые пальцы с острыми грязными ногтями и ухватит ее за руку, с противным смешком: - Что, детка, теперь ты моя? Некуда тебе податься? Никто тебя не любит? А все правильно! Ты ведь одна! И никому нет до тебя дела! Но вместо этих рук, прикосновения которых Света боялась больше всего на свете, ее вдруг обняли совсем другие. Те самые – теплые и такие родные. Обняли, сжали до боли, не отпуская, несмотря на сопротивление, и голос, который для Светы был дороже всего на свете, вдруг зазвучал твердо и невозмутимо: - Не люблю? Правда, что ли? Ты это мне сейчас говоришь? Ох, Светка, я тебя точно выпорю! Возьму папин ремень и всыплю тебе хорошенько! Чтобы впредь тебе неповадно было матери такие глупости говорить! Хватит брыкаться! Ты же не иноходец?! Никто и никуда тебя не отпустит! И не отдам я тебя никому! Потому, что ты мой ребенок! Пусть я тебя и не рожала, но ты – моя! И кто скажет, что это не так, тот пожалеет, что на свет появился! Поняла?! Лана… А, пусть будет Лана! Если тебе так больше нравится. По мне, так не имя человека красит, а вовсе наоборот! И мне твое больше нравится. Ты – мой Светик! Свет мой, радость моя! - Мам, какая же я радость? – Света всхлипнула так громко, что напугала кота, который давно уже наблюдал за ссорой. Кот удрал, задрав хвост, а Света прижалась к матери, ловя так нужную сейчас ласку. – Ты из-за меня только плачешь все время. - Глупости! Светка, ты такая еще глупенькая у меня! Вот будут у тебя свои дети и ты поймешь, что это такое – радость материнская. - А что это? - А вот то самое! – Татьяна рассмеялась сквозь слезы, и еще крепче прижала к себе дочку. – Это когда ребенок твой сопит, считая хорошие сны. Когда лопает за троих, потому, что суп у тебя такой вкусный, какого никто и нигде больше не варит. Когда кричит и ругается, а ты думаешь, что хорошо же! Ведь вот оно мое дите – злое чего-то, вредное, но живое, здоровое и рядом. И радуешься этому, тихонечко прося Боженьку только об одном. - О чем, мам? - О том, чтобы твое дите было счастливо… Чтобы плакало поменьше, а смеялось побольше. Чтобы радости в его жизни было бы отмерено пощедрее, чем в твоей… Ох, Светка, я так тебя люблю! Ну как ты можешь мне не верить? Я ведь твоя мама! Мама же? – Татьяна заглянет в глаза дочери с испугом и тревогой. - Мама… - ответит Света, и выдержит этот взгляд. А несколько лет спустя она выйдет на крыльцо роддома, шепнет что-то мужу, и заберет из его рук кружевной нарядный сверток. - Мам! Мамочка! Держи! Смотри, как она на тебя похожа! Просто копия! Будет такой же красивой и доброй, правда? И Таня примет внучку на руки, закусив губу, чтобы не разреветься перед родней. Тряхнет головой, прогоняя непрошенные слезы и улыбнется дочери: - А то! Это у нее наследственное! Люди ведь и должны быть добрыми. Так ведь, дочка? Мама у этой крохи добрая. Бабушка, вроде, тоже ничего. Так что ей сам Бог велел! Разве я не права? Света не ответит. Она подойдет к той, что всей своей жизнь доказала ей, что доброта существует, и обнимет мать за плечи. И не нужны будут лишние слова и доказательства. Ведь то, что ведают эти двое, узнает со временем и та, что так сладко спала у Тани на руках, тихонько посапывая. Совсем как мама в детстве… Автор: Людмила Лаврова. Как вам рассказ? Делитесь своим честным мнением в комментариях 😇