Истории от Аиши

— Ты совершаешь ошибку, Андрюша тебя не простит, — прошипела она, замерев в дверном проёме. Я даже не обернулась. Продолжала застёгивать молнию на сумке, хотя руки уже дрожали. Знала, что она войдёт. Знала, что начнётся именно это. Но всё равно каждое её слово било, как удар под дых. — Галина Петровна, я не хочу об этом говорить, — выдохнула я, всё ещё стоя спиной. — А я хочу. Ты что, правда думаешь, что можешь вот так взять и уйти? После всего? После того, что мы для тебя сделали? Вот оно. «Мы». Всегда «мы». Как будто я была не женой Андрея, а кем-то, кого приняли на испытательный срок и так до конца и не утвердили в должности. Пять лет я слышала это «мы». Пять лет жила в квартире, где не могла переставить чашку, не спросив разрешения. Где каждый мой вздох был под контролем. Где я просыпалась и засыпала с ощущением, что я здесь лишняя. Я обернулась. Галина Петровна стояла, скрестив руки на груди, подбородок поднят, взгляд тяжёлый, обвиняющий. На ней был тот самый халат в цветоче

— Вот, Юленька, подпишешь — и дача твоя. Вся документация готова. Нотариус ждёт в понедельник. Валентина Сергеевна положила передо мной стопку документов. Аккуратно. Медленно. Как будто подавала мне подарок. Улыбалась. Я смотрела на бумаги и не понимала, что происходит. — Какая дача? Валентина Сергеевна, о чём вы? — О даче, которую я обещала вам с Володей. Помнишь? Шесть лет назад, когда вы только поженились. Я говорила: будет у вас дача. И вот, готова. Документы оформлены на тебя. Нужна только подпись. Дача. Да. Я помнила. Володина мать обещала, что отпишет нам дачу. «Вам же пригодится, молодым. Отдыхать, детей растить». Шесть лет прошло. Мы так и жили в съёмной квартире, копили на первый взнос, откладывали по десять тысяч в месяц. А дача всё обещалась. «Скоро, скоро». — Это... это правда? — я взяла верхний лист. Договор дарения. Моё имя. Адрес дачи. Всё официально. — Правда. Но есть одно условие. Вот оно. Всегда есть «одно условие». — Какое? Она достала ещё один документ.

— Квартира будет оформлена только на Егора. Только на моего сына. А ты здесь никто. Просто жена. Временная. Поняла? Нина Петровна произнесла это спокойно, уверенно, глядя мне в глаза. Мы сидели на кухне, пили чай. Обычный вечер пятницы. Егор был на работе, задерживался. А свекровь решила, что это подходящий момент поставить меня на место. Я держала чашку в руках и чувствовала, как внутри всё сжимается. Не от страха. От чего-то другого. От накопленной за четыре года усталости. От сотен таких моментов, когда Нина Петровна объясняла мне, кто я и где моё место. — Нина Петровна, это наша квартира. Моя и Егора. — Ваша? — она усмехнулась. — Детка, эту квартиру купила я. Да, оформлена она на Егора. Но это мои деньги. Мой первоначальный взнос. Я ипотеку гасила первые три года. А ты? Ты что сделала? Что я сделала. Хороший вопрос. Я три года выплачивала половину ипотеки. Я делала ремонт. Я выбирала мебель, обои, плитку. Я превратила пустую коробку в дом. Но для Нины Петровны это не считал

— Что вы здесь делаете? Голос прозвучал глуше, чем я хотела. Свекровь обернулась, не выпуская из рук строительную рулетку, и улыбнулась так, будто я застала её за совершенно обычным делом. — А, Катюш, ты уже пришла. Я вот тут прикинула — если убрать этот шкафчик, то вполне поместится моя тумбочка. Ну и кресло можно будет поставить у окна, мне же надо где-то сидеть, когда буду к вам приезжать. Приезжать. Она сказала «приезжать», но тон был совсем другой. Тон был таким, будто она уже здесь живёт. Будто это её кухня, её окно, её право решать, что убирать, а что оставлять. Я стояла в дверном проёме, сжимая ручку сумки так, что пальцы побелели. В голове крутилось одно: как она вообще сюда попала? Мы не давали ключи. Не говорили, что можно приходить, когда захочется. Или давали? Может, Дима отдал? Может, я что-то пропустила? — Галина Ивановна, — я сглотнула, пытаясь говорить спокойно, — откуда у вас ключи? Она отмахнулась, как от назойливой мухи. — Дима дал на всякий случай. Ну вдруг

— Вы выбросили моё свадебное платье в мусор. И прошлись по нему ногами. Я держала в руках белую ткань, испачканную в грязи. Стояла у мусорных баков. Смотрела на Тамару Владимировну. Она отшатнулась. Буквально сделала шаг назад. Потому что впервые за шесть лет увидела в моих глазах не покорность, а что-то другое. Холодное. Окончательное. — Олечка, ну что ты так... это же старьё! Оно шкаф захламляло! Я думала, ты уже забыла про него! Старьё. Моё свадебное платье. Платье, в котором я шесть лет назад шла к Андрею. Платье, которое я выбирала три месяца. Платье, которое я бережно хранила в чехле на самой верхней полке шкафа. Старьё. — Тамара Владимировна, это было моё. Вы не имели права. — Какое право? Это же моя квартира! Мой шкаф! Я имею право наводить порядок! Её квартира. Да. В которой мы с Андреем живём шесть лет. В которой я каждый день убираю, готовлю, стираю. Но это её квартира. И она имеет право выбросить моё платье. Потому что оно «захламляло». — Андрей! — крикнула она в с

— Ты что, серьёзно сейчас уходишь? Даш, ты это серьёзно? Я не ответила. Просто застегнула Ксюшке куртку, надела ей шапку. Руки дрожали, но я старалась не показывать. Не показывать, что внутри всё рвётся на части. Что страшно. Что хочется развернуться, вернуться, забыть, простить. Но нельзя. Больше нельзя. — Даша! Ты меня слышишь?! После всего, что у нас было?! Восемь лет! Ребёнок! Семья! Восемь лет. Да. Восемь лет, из которых я последние четыре просто существовала. Не жила. Существовала. — Даш, ну поговори со мной! Ну что я сделал не так?! Объясни хоть! Объяснить. Я объясняла восемь лет. Восемь лет просила, умоляла, надеялась, что он услышит. Но он не слышал. Потому что не хотел. Потому что ему было удобно так, как есть. — Мама, а мы куда едем? — Ксюша посмотрела на меня большими глазами. — К бабушке, солнышко. На несколько дней. — А папа? — Папа останется дома. — Почему? Почему. Хороший вопрос. Потому что папе удобно дома. Папе удобно, когда всё по-прежнему. Когда жена тер

— Ты что здесь хозяином себя возомнил?! — я не выдержала. — Ты здесь никто! Слышишь? Просто гость! И чтобы утром вас всех здесь не было! Всех! Игорь, брат моего мужа, замер с пультом от телевизора в руках и посмотрел на меня так, будто я говорила на незнакомом языке. Его жена Лариса выглянула из кухни с тарелкой в руках. Мой муж Виктор вскочил с дивана. — Анжелика, ты чего?! Успокойся! — Нет, не успокоюсь! Три месяца я молчу! Три месяца терплю! Но это мой дом! Моя квартира! И я больше не позволю кому-то распоряжаться здесь вместо меня! Всё началось три месяца назад. Точнее, даже раньше — когда у Игоря с Ларисой возникли проблемы со съёмной квартирой. Хозяйка выставила их, потому что они задолжали за два месяца. Виктор, конечно, не смог отказать брату. — Жель, ну пусть на неделю поживут, — попросил он тогда. — Пока они что-то не найдут. Игорь же мой брат. Неделю. Он сказал «неделю». А прошло три месяца. Первую неделю они действительно вели себя как гости. Тихо, вежливо, старалис

— Зачем ты это сделала?! Зачем?! Я три часа готовила этот торт! Три часа! Гости через полчаса придут! Я стояла на кухне и смотрела на торт. На мой красивый, идеальный торт с белковым кремом, который я взбивала сорок минут. На торт, в центре которого теперь зияла глубокая вмятина от пальца. От её пальца. Галина Ивановна стояла у стола и улыбалась. Спокойно, доброжелательно, слегка виновато, но не настолько, чтобы это выглядело искренним. — Леночка, ну что ты так расстраиваешься? Я просто хотела попробовать крем. Вдруг он несладкий? Я же хотела помочь. Помочь. Она хотела помочь, засунув палец в самую середину торта за полчаса до прихода гостей. — Галина Ивановна, — я попыталась дышать ровно, — вы испортили торт. Он был готов. Он стоял на столе. Я его уже сфотографировала для своего блога. И вы... вы просто взяли и... — Ой, Леночка, ну что ты, как маленькая! Ну подумаешь, одна вмятина! Никто не заметит! Не заметит. Вмятину размером с ладонь в центре торта никто не заметит. — Ма

— Выбирай, Антон! Прямо сейчас! Или я, твоя мать, или эта... эта женщина! Людмила Георгиевна стояла посреди нашей гостиной, указывая на меня пальцем, как на что-то грязное. Лицо красное, руки дрожат, голос срывается. Она была уверена. Абсолютно уверена, что сейчас Антон скажет: «Мам, конечно, ты». Что я соберу вещи, уйду и освобожу его жизнь для главной женщины — матери. Я сидела на диване, сжав руки на коленях, и думала: вот оно. Девять лет брака привели к этому моменту. К ультиматуму. К выбору. Я боялась. Боялась, что он выберет её. Потому что всегда выбирал её. Антон стоял между нами. Буквально. Посередине комнаты. Молчал. Смотрел в пол. На столе стояла моя чашка с остывшим чаем. На спинке кресла висело его пальто. За окном садилось солнце. Обычный вечер пятницы. Который превратился в день выбора. Всё началось два часа назад. Людмила Георгиевна пришла без предупреждения, как всегда. Ключи от нашей квартиры у неё были с первого дня. «На всякий случай», говорил Антон. А я боялас

— Не поеду. Не буду. И всё. Алексей стоял на кухне с телефоном в руке и смотрел на меня так, будто я говорю на непонятном языке. — Что значит не поедешь? — Значит то, что говорю. Не поеду к твоей матери мыть её новый холодильник. Пусть сама моет. — Ира, ты чего? — он нахмурился. — Мама попросила помочь. Что такого? — Что такого? — я почувствовала, как внутри начинает подниматься что-то горячее, что я сдерживала семь лет. — Алексей, твоя мать вчера ходила выбирать этот холодильник. Сама. С подругой. Они полдня по магазинам ходили, выбирали, сравнивали. А теперь она не может его помыть? — Ну... ей тяжело. Ты же знаешь, у неё спина. Спина. Да. У Валентины Ивановны всегда была «спина», когда надо было мыть, драить, убирать. Но спины не было, когда надо было три часа по торговому центру ходить, выбирая холодильник мечты. — Алексей, вчера у неё спины не было. Она ходила по магазинам. — Ну это же другое! Там посмотреть надо было! — А помыть? Помыть — это что, не тяжело? — Ир, ну