Будни с перцем

Жена ушла в ночную. Сказала, будет до восьми. Поликлиника №23, травматологическое отделение. Я знаю, как там бывает. Сам туда однажды попал с сотрясением — охранник бухал в будке, врач дрых в ординаторской, а медсёстры… Да, я видел, как одна из них вылезала утром из дежурки, пуговицы не застёгнуты, лицо блестит не от усталости. Но про свою я не думал. До того вечера. Мы с Володькой сидели в гараже. Пили самогон, закусывали огурцами и холодной тушёнкой прямо из банки. И вдруг он ляпнул: — Слышь, Саня, ты когда последний раз к ней на смену заезжал? — Да нафига? Она ж в ночную. — — Вот именно… — Он не договаривал. Только смотрел в бок, по-собачьи, как будто хотел что-то сказать, но боялся. Я допил. Завёл «двенашку». Поехал. В тот момент было почему-то плевать, что я выпивший сел за руль, хотя никогда раньше так не делал. Поликлиника ночью — это как морг, только без трупов. Окна чёрные, фонари мигают. Один только вход светится. Машины нет. Её «Киа Рио» всегда стоит справа у стенки. А

Мы жили вместе семь лет. Сначала было весело: дешёвое вино, громкая музыка, «любовь» на полу среди книг. А потом всё стало как в маршрутке утром — тесно, душно, и каждый норовит встать на твою ногу. Я работал дома — писал хрень для сайтов. Придумывал заголовки типа: «10 вещей, которые вы делаете не так, когда жарите картошку». Жарил я нормально. Но деньги платили за текст, а не за сковородку. Она работала в кофейне. Такая, где латте с корицей, пластиковые улыбки и парни в шортах зимой. Возвращалась поздно, пахла ванилью и чужим одеколоном. Я думал — ну, может, новый парфюм у кого-то. Или просто мне кажется. Я не спрашивал. Потому что сам был не лучше. В башке у меня были целые фильмы для взрослых в HD — с соседкой, с продавщицей из «Пятёрочки», с бывшей училкой по истории. Только я оставался дома. Вино, сигареты, фантазии. А она — брала номер в мотеле за городом. Потому что ближе — знакомые. Поймал себя на том, что мне даже не больно. Скорее — скучно. Как будто читаешь одну и ту ж

Я открыл один глаз, потом второй. Потолок, как всегда, треснул ещё немного. Наверное, за ночь старый дом просел, как моя жизнь после тридцати пяти. Конура моя — это комната на пятом этаже без лифта, где запах старости борется с ароматом куриных бульонных кубиков. Площадь — девять квадратов, вместе с надеждами. Из мебели — кровать, которая когда-то была диваном, стол, который когда-то был доской для глажки, и табуретка, которую я лично выменял у соседа на банку сгущёнки. Он диабетик, но любит рисковать. На кухне тараканы ходят парами, иногда семьями. Я дал им имена. Большой с усами — это Геннадий. Его жена — Светлана. У них уже три поколения, и, возможно, они уважают меня больше, чем мой отец когда-либо. Я включил чайник. Он захрипел и плюнул на меня ржавой водой. Отличный старт дня. Пока кипело это чудо инженерной мысли 1992 года, я открыл холодильник. Он был пуст, как моя входящая почта. Там только бутылка "Три топора", кусок сала и лимон, который превратился в своего рода искусс

Я лежал на продавленном диване, смотрел в потолок, на который когда-то хотел повесить люстру, а потом понял, что это бесполезно. Как и спасать этот брак. Как и ждать, что она одумается. Жанка… Жанна. Сначала была другой. Смеялась над моими тупыми шутками, трогала бороду, просила: «Почеши спинку». Спинку. Сейчас она чешет кое-что другому. Вадик. Сначала я думал, это прикол. Потом — паранойя. Потом — сын назвал его по имени. "Мама с Вадиком ходили в парк. У него машина красивая." А у меня что? У меня ржавый «Фокус» с проклятым рулевым. У меня сапоги, которые воняют даже после стирки. У меня руки, которыми я только и умею — таскать мешки, крутить гайки, держать пиво. А у него — белые зубы и «Тойота Камри». Я вскочил, в трусах, босиком, пошёл на кухню. Грязная чашка, не моя. Я опустился на табурет, закурил. Плевать, что не завтракал. Плевать, что сердцу хреново. Плевать, что вчера у подъезда я видел, как она целовалась с ним. Сначала в губы, потом в шею. Так не целуют просто друзей.

Я вот, дурак, хотел. И не просто хотел, а сделал. — Паша, ты не понимаешь, кофейня — это не просто кофе. Это атмосфера. Это душа. Это моё. Говорила она это, сидя в махровом халате и без намёка на бизнес-план. Но с блеском в глазах. А когда у неё блестели глаза — у меня в голове тухли мозги. Мы вместе семь лет. Я работал в ИТ, она — ну как сказать… «вдохновлялась». То курс по глине, то флористика, то балет для взрослых. Всё мимо. Но кофейня — это «всё по-настоящему». Тут она «видела себя». Я видел себя в банке. — Сколько надо? — Ну, если по минимуму… с арендой, с оборудованием, с рекламой, с посудой — где-то миллион. — Где-то миллион? — Ну, может, чуть больше. Может, чуть больше. Оказалось — миллион триста. Сначала я даже гордился. Она прям изменилась. Просыпалась в шесть утра, общалась с поставщиками, выбирала зерно, дегустировала молоко. Завела блокнот. Писала там фразы типа «Кофе — это объятие в чашке» и «Главное — уют». Я мотался на работу, потом помогал с сайтом, делал ей

— Я прошу тебя съехать, Алина. Не путай. — я выдохнул через нос, медленно, будто затушил бычок. — Не «вас». Тебя. Матвей остаётся со мной. — С тобой?! — она хохотнула, хищно, как будто вот сейчас меня под сковородку подложит. — Ты его отец, да? Отец-герой, который на работе с утра до ночи, а дома только гундит и пялится в телевизор? Я молчал. Не потому что не знал, что сказать. А потому что не хотел снова наступить на те же грабли. Мы уже сто раз так начинали. Начиналось с бытовухи, заканчивалось ядом. На этот раз я был спокоен как удав. — Я сказал, что ты съезжаешь. Сегодня. — А если я не захочу? — она шагнула ближе, с вызовом. — Тогда я вызываю ментов. Пусть выносят. Вместе с твоими вещами. Тут её лицо изменилось. Ненадолго. На миг. Я видел этот крошечный испуг, будто щёлкнула внутри реле: "Он не блефует". — Ах вот ты как… — она прошипела. — Ну ладно. Ладно. Только знай — ты сделал это. Ты. — Я два года делал вид, что не вижу, как ты всё рушишь. Так что не надо мне тут. — Да пош

— Пап, а мама не поедет с нами? — Мама останется, сынок. Нам с тобой надо на время пожить вдвоём. Это как приключение, понял? Он кивнул, хоть и не понял. Но молчал. И это молчание в пять утра на лестничной клетке звучало громче, чем любой крик. Я даже не смотрел в сторону спальни. Всё уже было выжжено. Ни любви, ни уважения, ни даже злости. Пустота. Даже не больно. Знаешь, как у врачей бывает: "удалили гангрену". Всё. Надо — значит надо. Взял такси до вокзала. Чемодан, рюкзак, мой рваный ритм дыхания. Сын заснул на плече в поезде, а я смотрел в окно и вспоминал. Всё началось месяца три назад. Вроде бы ничего — поздние задержки на работе, чуть больше макияжа, чуть меньше разговоров. Я не сразу заподозрил. Просто чувствовал, что что-то дрожит в воздухе, как перед грозой. А потом нашёл платок в ванной. Мужской. Дорогой. И запах — не мой. Даже не дезик. А что-то такое — чужое. Парфюм тех, кто знает, что им нечего бояться. Я спросил. Она ответила: — Подруге помогала переезжать, она д

Я вырос в квартире с облезлой штукатуркой, но в атмосфере, в которой измена была чем-то из другого мира. Почти как колдовство — где-то есть, но у нас не водится. Родители были из породы тех, кто держит слово. Если папа говорил: «Я приду к шести», — он приходил. Если мама шептала: «Ты мой единственный», — это не нуждалось в проверке. У нас не было подозрений, ревности, истерик. Было доверие. И я, как дурак, думал, что так у всех. Что так будет и у меня. Я рос с этим стержнем внутри: любить — это насовсем. А предательство — это из кино. Именно поэтому, когда я встретил её… я не сомневался ни секунды. Она была как май. Тёплая, лёгкая, красивая до абсурда. И с таким смехом, что хотелось носить его в кармане. Мы познакомились случайно — я сдавал отчёты, она пришла на стажировку в ту же фирму. Заносчивая, но интересная. Поначалу мы много спорили. Потом спорили меньше. А потом вдруг оказались на кухне, ели роллы с одной коробки и смотрели фильм, забыв, кто где работает. Я женился по люб

Антон был настоящим другом. Таким, что и ключи от квартиры можно оставить, и машину доверить, и в долги влезет, если у тебя туго, не моргнув. Мы с ним и на рыбалку ездили, и картошку копали на даче у его тётки. Словом — кумир детства, товарищ юности и кум по жизни. Он первый женился. Жена у него была… красавица, не поспоришь. Дарья — высокая, фигуристая, ухоженная, с маникюром как у телевизионных звёзд и лицом из глянца. Только вот характер — с ледяной коркой. Надменная, всё ей не так: не так он одет, не так он ест, не так дышит. Но Антон её любил, терпел. Потом сын родился, я крестным стал. Только не вышло у них. Развелись. Не скажу, что удивился — сам видел, как она к нему относилась. Антон сник, затих, пил какое-то время, даже на рыбалку не звал. Пропал. А я в это время встретил Катю. Совсем другая. Ни тебе помады на губах, ни куча золота на пальцах. Простая, весёлая, с мягкими руками и голосом, как из детства. Как сказала мне однажды: "Мне не нужны шубы, мне тепло, когда ты ряд