«Проза в кармане»

— Мам, мне надо с тобой поговорить. Эта фраза прозвучала так официально, что у Ольги сразу всё сжалось внутри. Не «ма-а, чё у нас на ужин», не «где мой худи», а вот это взросло-деловое: «надо поговорить». Он стоял в дверях кухни, высокий, худой, всё ещё в своих растянутых спортивных штанах, но уже как-то отдельно от неё. Как гость, который ещё не знает, куда поставить сумку. Ольга в это время чистила картошку. Картошка, как всегда, была немного с чёрными глазками — акционная, дешёвая. Она ловко вырезала эти глазки, бросала куски в миску с водой и думала о том, как уложиться в пенсию плюс свою маленькую зарплату. — Говори, — сказала она, стараясь, чтобы голос был ровным. — Только давай без инфаркта, ладно? Он криво улыбнулся, сел за стол, взял в руки кружку — ту самую, с треснутой ручкой, которой всегда пользовался. Пальцами провёл по трещине. — Я… в общем, я переезжаю, — выдохнул он. Нож в её руках замер на полпути. Картошка скользнула, едва не вылетев в раковину. — Куда это, инте

Будильник звонил всегда в 6:30. Иногда мне казалось, что я слышу его даже во сне — этот противный трельюканье, после которого начинается одно и то же утро: чайник, бутерброды, его носки у батареи, его вечно недовольное: «Где моя рубашка с синими полосками?». В тот день будильник не успел. Я проснулась в 5:57 — это я потом посмотрела. Проснулась не от звука, а от его отсутствия. Точнее, от тишины. Тишина была не нормальная, утренняя, когда весь дом ещё спит. Она была какая-то… пустая. Как квартира после ремонта, когда сняли старые обои, а новые ещё не поклеили. Первым делом я прислушалась: нет ли его сопения рядом. Рука автоматически потянулась в сторону, где он обычно лежал. Пальцы наткнулись на холодную простыню. Ни подушки, ни одеяла, ни привычной горки его тела. Я перевернулась, открыла глаза окончательно. Его половина кровати была аккуратно заправлена. Я даже не сразу поняла, что именно в этом меня и кольнуло. Он никогда так не делал. Максимум — отбросит одеяло, уткнётся

День медленно докатился до вечера, как старый автобус до конечной. Надя успела всё, что положено приличной племяннице: сходить в магазин, сварить суп, накормить Лиду, выслушать подробный отчёт о том, как в поликлинике «совсем распоясались» и очереди теперь делятся на «до инсульта» и «после». Но у неё всё равно было чувство, что она просто отрабатывает фон, пока где-то за кулисами готовится главный акт. — Ты сегодня какая-то… расфокусированная, — прищурилась Лида, ковыряя вилкой котлету. — То ложку мимо раковины, то соль в сахарницу. Скажи честно: уже куда-то вляпалась? — В суп, — отозвалась Надя. — Он у меня, похоже, пересоленный. — Суп — это фигня, — отмахнулась Лида. — Я про то, что у тебя глаза те самые. Оперские. — Какие ещё «оперские»? — Надя сделала вид, что не понимает. — Такие, как у сантехника, который понюхал запах и уже знает, где трубу прорвёт, — пояснила Лида. — Ты же не умеешь просто сидеть. Тебя если рядом труп, так тебе его расследовать надо, а не креститься. Надя взд

— Они всё украли, понимаешь?! — Лена стояла посреди лестничной площадки с открытой шкатулкой в руках. — Смотри! Тут были серьги мамы, цепочка… В ячейках шкатулки действительно зияли пустые гнёзда. Только отпечатки бархата и пыль. Марина машинально подтянула на себе домашний кардиган — от Лениного голоса по подъезду уже высовывались двери. — Лена, подожди, — тихо сказала она. — Ты уверена, что не убрала их куда-то? — Я тридцать лет живу с этой шкатулкой, — огрызнулась Лена. — Я с закрытыми глазами скажу, где что лежало. На площадку вышел Пашка-консьерж с ключами, за ним — парочка соседей с шестого. Кто-то в тапках, кто-то уже в куртке: вечер, люди собирались выгуливать собак. — Что случилось-то? — спросил Паша. — Клининг вызывала, — Лена уже почти плакала. — Первый раз. Две девчонки пришли, всё отдраили, ушли… А я через час смотрю — нет украшений! Шкатулка открыта, серьги пропали, цепочка пропала… — Надо полицию, — авторитетно сказала соседка с шестого, которая всегда знала, «как надо»

Первое уведомление я пропустила. Телефон пискнул где-то в сумке, я как раз разгружала пакет с картошкой и курицей, суп варился, стиралка гудела, сын орал из комнаты: — Ма-ам, у меня интернет лагает! Когда через полчаса я случайно посмотрела на экран, уведомление уже ушло в общую кучу. Маленькая серенькая строчка: «Списание 3 500 ₽. Магазин “АвтоМаркет”». — Ты машину чинил? — спросила я вечером, когда он ел борщ, не отрываясь от телефона. — Ага, там по мелочи, — не поднимая головы, ответил он. — С колодками что-то. Я кивнула. У нас одна общая карта на двоих: зарплаты на неё же, кредиты, коммуналка, продукты. Сначала это казалось правильным — «мы же семья». Он всегда говорил: — Ну что мы, мелочиться будем? Все деньги общие, главное — доверие. Я тогда радовалась: значит, доверяет. Значит, «мы». Следующее уведомление пришло через пару дней. Я сидела в маршрутке, придерживая пакет с лекарствами для мамы, и думала, как бы вывернуться в этом месяце: ипотека, часть кредита за сыновий н

Когда он это произнёс, она поначалу даже не обиделась. Скорее удивилась, как удивляются глухому звуку от знакомой двери: вроде бы та же, а хлопает по-другому. — На твоё место очередь, — сказал он ровно, не повышая голоса. — Не забывай, Марина. Кабинет был маленький, душный. Окно упиралось в соседний офисный блок, серый бетон в сантиметрах двадцати. Жалюзи заедали, и полосы света резали его лицо так, что одна половина казалась доброй, другая — чужой. Марина сидела на краю стула, сжимая в пальцах потрёпанную синюю папку. В этой папке были отчёты за квартал, листы с аккуратными таблицами, пара распечатанных писем. Её работа. Её ночи. Её «ещё чуть-чуть и иду домой». — Я… не забываю, — ответила она. Голос прозвучал слишком тихо, будто не из горла, а где-то из живота. Он чуть усмехнулся: — Ну и отлично. Ты нормальная. Но незаменимых у нас нет. И ты тоже понимаешь: люди на твое место есть. Молодые, шустрые. Без… — он махнул рукой куда-то в сторону её головы. — …этого всего. «Этого всего» оз

— Присаживайтесь, подполковник, — первой взяла тон Рита. — У нас акция: тем, кто плохо спит и много молчит, кофе бесплатно. — Ещё скажи: «для тех, кто закрывает дела раньше времени», — добавила Надя. Савельев фыркнул, стянул мокрый плащ и повесил его на спинку стула. Движения спокойные, чуть тяжеловатые, но глаза — живые, цепкие. Он вообще был из тех мужиков, которые кажутся рыхлыми, пока не поймёшь, как быстро там внутри щёлкает механизм. — Ну вот, — сказал он, садясь напротив. — Не успел прийти, а уже виноват в закрытии всех дел в мире. Здравствуй, Надя. — И тебе добрый, — ответила она. — Ты, смотрю, по запаху кофе меня вычисляешь. — По запаху неприятностей, — отрезал Савельев, кивая на конверт. — Я, может, старею, но оттенки ещё различаю. Что это у нас за тайная корреспонденция? Рита на секунду напряглась, как кошка. Надя почувствовала, как в ней самой включается профессиональный автомат: не прятать, не дергаться, не играть глазами. — Частная почта, — сказала она. — От общего чата

— По этому рецепту уже сегодня всё выдали, — спокойно сказала фармацевт. — Вы, наверное, путаете. — Как выдали? — Ольга почувствовала, как леденеют пальцы. — Я только что из поликлиники. Фармацевт пожала плечами и разворачила экран монитора. На нём чёрным по белому: «Рецепт от 12:43 — выдано». Время — ровно полчаса назад. Фамилия, имя, отчество — её. Дата рождения — её. Только вот полчаса назад Ольга сидела в очереди к терапевту, а не бегала по аптекам. Она вышла на улицу, сжимая в руке мятый рецепт. Ноябрьский ветер швырнул ей в лицо мокрый снег, словно специально, чтобы привести в чувство. «Ну хорошо, — подумала она, — предположим, они ошиблись. Но как можно «ошибиться» в моих данных?» И где-то в глубине, за раздражением, медленно зарождалось другое чувство — тревога, вязкая и очень знакомая. Такая же, как в тот год, когда ей в четыре утра позвонили из банка и спросили: «Вы сейчас оформляете кредит в Краснодаре?» Ольге было сорок восемь. Она успела поработать в бухгалтерии при заво

Проснулась она не от будильника. Сначала снизу кто-то бешено рявкнул сигналом — во дворе опять кто-то перекрывал кому-то выезд. Потом за стеной заорал телевизор: какая-то передача, где люди обсуждают, кто кому изменил, и обязаны делать это очень громко. И уже поверх всего этого заорала Лида: — Надя! Это что за бардак в цивилизованной квартире? Почему в восемь утра у нас никто не кипятит чайник? Надя открыла глаза, пару секунд пыталась вспомнить, где она вообще. Потолок над ней был низкий, с пятном от старого протека, на подоконнике — герань, за окном — серое, промокшее небо. Приморск. Тётя. Лена. Всё красиво сложилось в одну строку. — Уже иду, — сипло отозвалась она. На кухне Лида сидела за столом в своём любимом халате с фиолетовыми ромбами, с торчащими в разные стороны седыми волосами. Перед ней лежал смартфон в чехле с котёнком, и Лида тыкала в него пальцем со всей серьёзностью хирурга. — Ты что, в нельзяграм пошла? — спросила Надя, ставя чайник. — Я в чат дома пошла, — обиделась Л

Автобус высадил их почти у самого дома — водители в Приморске всегда считали официальные остановки «рекомендацией». — Тормози тут, Вить, — махнула рукой Лида. — Мы дальше ножками дойдём, а то мне на углу проще. Водитель кивнул, двери чмокнули, пахнуло сырым воздухом. Дом на улице Свердлова стоял на том же месте, где Надя оставила его двадцать лет назад, — только как будто сжался. Серая девятиэтажка, подъезд, облупившаяся плитка, вечно не до конца закрывающаяся дверь. Слева — тот самый куст сирени, под которым они с Леной когда-то сидели, переписываясь в тетради песенки «Кино». Сирени уже не было — остался жалкий пенёк и пластиковая урна. — Ну что, родина, — буркнула Лида. — С подъезда и начнём. В подъезде пахло мокрой тряпкой, кошачьим кормом и чьей-то жареной картошкой. Лифта, как и прежде, не было. Лида с упрямым лицом потянулась к перилам. — Подожди, — остановила её Надя. — Сядь пока на ступеньку. Я наверх сгоняю с чемоданом, потом за тобой. — Ты на третий, а не на девятый, не пом