НИКИ-ТИНА

Дело это было в начале перестройки, когда разрешили заниматься бизнесом, но граждан к такому повороту судьбы не подготовили. То, что раньше называлось спекуляцией и за что давали от 10 лет тюремного заключения до расстрела, вдруг стало уважением и почетом. Бизнесом стали заниматься все, кому не лень и способами любыми. Причем родственные связи, дружеские отношения или симпатия значение иметь перестали совершенно. Особенно тяжело стало с продуктами. Появились талоны на основные продукты питания, а те что оказались не базовыми стали стоить космических денег. Но те, у кого родственники жили в деревнях жили посытнее: кроме того, что они сами имели продукты питания, они ими еще и приторговывали. А самое интересное, что в эти времена стало процветать такое явление как бартер: одни товары меняли на другие, причем эквивалент придумывался на ходу. У мамы была подруга. Не знаю теперь даже насколько это была подруга, но общались они очень тесно, причем я помню эту женщину на всех праздниках, в д

- Что, разлучница?! Добилась?! – презрительно процедила пожилая женщина у ухода в магазин и плюнула под ноги Наташе. – На чужом несчастье счастья не построишь! Наталья не сразу сообразила, что произошло, опомнилась и дернула на себя коляску со спящей дочкой, пытаясь уберечь ребенка. Маришка от этого рывка проснулась и заголосила так, что даже странная обвинительница отступила. Наташа вытащила из коляски дочь и принялась успокаивать ее. Маришка тут же притихла, прижавшись к маме. - Что она так кричит у тебя? Больная что ли? - Сами вы… - чуть вырвалось у Наташи, но она успела прикусить язык. Как там бабушка говорила? Нельзя вступать в перепалку со скандалистами? Себе дороже выйдет. Наталья обошла женщину, которая продолжала что-то бубнить себе под нос, и, увидев охранника, маявшегося возле касс, направилась было к нему. Все защита! Но тут у нее за спиной раздался другой голос. Тихий, холодный и очень злой. - А когда твою дочь в детдом сдаст? Тоже хорош будет муженек-то? Береги себя! Все

— Мы знакомы со школьной скамьи — учились в одном классе, сидели за одним столом. По окончании учебного заведения разошлись наши пути-дорожки. У него своя судьба, у меня своя птица счастья была в руках. Недолго думая, однажды на танцульках в парке отдыха отозвалась на внимание приметного с виду парня. Тот оказался прижимистым: ни цветов, ни духов, даже в кино не водил. Короче говоря, джентльмен скупой на подарки. Обидно стало, хотелось праздничного внимания. На очередном весёлом торжестве без задней мысли выкатила ухажёру свои досадные огорчения. В результате поссорилась, естественно. Как же без этого? Тот в горячности плюнул от досады и свалил куда подальше с другой красоткой. Сказку о разбитом корыте слышали? Вот и я так. Оказалась без денег, одна ночью, на другом конце города в районе парка Кирова. Мобильных телефонов тогда не было, да и звонить всё равно некому, жила-то с родителями. Те спасать точно не кинулись бы — старики. Скрипя зубами от досады, пришлось идти пешком. А что дел

1941-42 год. Мать отдала младшую дочь, чтобы спасти старшую. 20 лет она молчала, унося правду 1961 год. Вера лежала неподвижно, прислушиваясь к прерывистому стуку собственного сердца. Оно, казалось, отсчитывало последние секунды, с каждым ударом замедляя свой бег. Она не боролась больше. Силы покинули ее, уступив место холодному, безмолвному принятию. Перед ее закрытыми веками проплывала вереница воспоминаний, ярких и болезненных, словно кадры из старого, изрядно потрепанного фильма. Вот она, юная и румяная, получает аттестат, вот первые дни на хлебопекарном производстве, где воздух гудел от жаровен и пах дрожжами. Потом – встреча с курсантом летного училища Виктором, его чеканная улыбка и походка, полная уверенности. Рождение дочурки Леночки, такого хрупкого комочка счастья. А затем – всепоглощающая тьма. Боль, разъедающая душу, обида, терпкая, как полынь, и ледяное отчаяние, которое сковало сердце и выжгло все надежды на будущее. И среди этого хаоса – ее лик. Маленькая, беззащитная к

Ритуал унижения случался десятого числа каждого месяца, как по будильнику. Глеб, изображая святого, который один удерживает вселенную от краха, выкладывал на кухонный стол тоненькую пачку банкнот. Смехотворную — хватало только, чтобы не упасть в голодный обморок, если питаться самыми дешевыми макаронами и экономить даже на вдохах. — Насть, ну сама видишь, времена зверские, — начинал он свой привычный монолог, отводя глаза. — Фабрика простаивает, заказов нет. Директор вообще грозит резать людей. Радуйся, что меня, как ключевого спеца, пока держат. Остальных пачками метут на улицу. Анастасия молча собрала деньги. «Ключевой спец» вернулся час назад, источая запах дорогого виски и какого-то нишевого аромата, явно не из распродажи. И ещё от него шёл запах жареного мяса. Настоящего стейка, а не тех жёстких обрезков, которые она выискивала по скидкам, чтобы хоть как-то сварить суп. — Понимаю, Глеб. Спасибо, кормилец, — холодно произнесла она. Глеб, довольный, что жена «проглотила» спектакль,

Молодой, талантливый хирург Иван Мурашин после суточного дежурства снова был вызван на срочную операцию. В больнице его встретил заведующий отделением, Игорь Карпаков. — Мужчина, лет 55-60, множественные рваные раны, большая кровопотеря, — сообщил Карпаков. — Скорее всего, медведь напал. Когда Иван увидел пациента, его сердце замерло. Несмотря на увечья, он узнал в нём своего отца, Сергея Алексеевича Мурашина, который бесследно исчез тринадцать лет назад. Справившись с шоком, Иван профессионально ассистировал на многочасовой операции. После, позвонив матери, Вере Дмитриевне, он сообщил, что пациент выжил, и попросил дождаться его дома. — Сегодняшний пациент… он наш, — наконец сказал он. — Да, мам. Это папа. Он жив. Вера, не веря своим ушам, тут же поехала в больницу, но перед этим взяла с сына обещание никому не говорить о возвращении Сергея, особенно дяде Андрею. фото в открыто доступе Это знакомство, случившееся много лет назад, стало роковым. 15-летняя Вера, дочь известного профессо

Сорок четвертый год. Поблекшие стены госпиталя, пропитанные запахом лекарств и боли, видели множество страданий, но в тот день они впитали в себя и немой ужас юной девушки. Маргарита стояла перед суровой женщиной в белом халате, и каждая частица ее существа отчаянно цеплялась за последнюю надежду, которая таяла с каждой секундой молчания. Врач отложила карту и устремила на нее тяжелый, испытующий взгляд. — Да, голубушка, беременны вы, — прозвучало сухо, почти сердито, и в интонации сквозила едкая укоризна. — Как же так? — выдохнула она, хотя в глубине души уже все понимала. Понимала и отчаянно молилась ошибиться. — Вы у меня спрашиваете? — брови врача поползли вверх. — Сейчас я выдаю вам справку, согласно которой вы можете впоследствии вернуться домой по приказу 009. Если доживете… Что, тяжко на фронте стало? — Она сняла очки, и ее взгляд стал откровенно издевательским, пока она протягивала заветный, горький листок. — Спасибо вам, я пойду, — тихо ответила Маргарита, снимая с ржавой веш

Ее жених пропал без вести. Спустя годы мать шепотом сказала ей правду: «Он в плену». Но настоящий кошмар для них обоих начался только после его возвращения домой… Оксана отказывалась верить в реальность происходящего. Каждая частичка ее существа вопила о том, что это лишь дурной сон, жестокий и бесчеловечный, от которого она вот-вот проснется в своей уютной постели, под звуки дождя за окном. Но нет, суровая действительность была неумолима: платформа, переполненная чужими, искаженными горем лицами, пронзительный свист ветра и он, ее суженый, Валерий, стоящий перед ней в поношенной, еще не успевшей пропитаться порохом шинели. Он уезжал туда, где грохотали пушки и лилась кровь. Добровольно, без принуждения, бросив на ветер свою бронь, данную ему как педагогу районной школы. Он преподавал детям немецкий язык, открывая им мир Гёте и Шиллера, а в душе его жила музыка французской речи и точность английских фраз, подаренные ему бабушкой, женщиной из другого, ушедшего навсегда мира. Таисия Семе

— Мамочка, мамочка, папа вернулся! — звонкий, сорвавшийся от нетерпения голос прорезал тишину деревенского дома, и на пороге, запыхавшись, возник Юрочка. Его грудь вздымалась, а глаза сияли таким ликованием, что, казалось, могли осветить собой все углы. — Он тут, во дворе! Галина, в тот момент склонившаяся над ведром со свеклой, выронила нож. Звон металла о пол стал точкой отсчета нового времени. Она не помнила, как оказалась во дворе, лишь ощутила под ногами упругость утоптанной земли и увидела его, своего Виктора. Он подходил к крыльцу, и его фигура, еще не сбросившая фронтовой выправки, показалась ей самым прекрасным зрелищем на свете. Она буквально вписалась в его объятия, и годы разлуки растаяли в одном миге. — Родной мой, живой, здоровый, слава тебе господи! — ее слова потонули в грубой ткани его гимнастерки. — Все кончилось, моя хорошая, все позади, — его голос, низкий и такой родной, был полон безмерной усталости и безграничного счастья. Он прижимал ее к себе, и ей казалось, чт

Если ты не сделаешь тест ДНК, то я подам на развод! – Заявил Денис, скрестив на груди руки. — Мы с мамой должны быть уверены, что ребёнок – мой. -Что ты сказал, Денис?.. – Катя подумала, что у неё начались слуховые галлюцинации. Наверное, так оно и было… Всё-таки она не спала пять суток. Первые сутки поспать не удавалось, потому что из неё, на свет божий, появилось почти четыре кило нового человека. Роды у Кати проходили сложно. Ей казалось, что она катается на американских горках… Сначала всё было очень плохо, больно и страшно, а затем резко отпускало, появлялась эйфория и облегчение… Но не успевала Катерина перевести дух, как схватки начинались вновь… Потом было четыре дня в палате, с другими новоиспеченными мамочками. И, как оказалось, ад только начинался! В первую ночь Катя поспала, от силы, секунд тридцать. Когда её, на дрожащих ногах, привели в общую палату и даже накормили скудным ужином (дали винегрет с хлебом и чай, показавшиеся ей амброзией), молодая мать думала, что ужасы по