Истории из жизни

Алиса смотрела на спящие лица детей, приглушенный свет ночника выхватывал из темноты разбросанные игрушки. Тишина. Та самая, долгожданная тишина конца дня, которая обычно была ей наградой за суматоху. Но сегодня она была тягучей и зловещей. Сегодня в этой тишине звенело одно-единственное слово: «Ухожу». Пятнадцать лет. Практически половина жизни. Она вышла замуж в восемнадцать, «по залету», как она сама себе это называла. Из девочки сразу в жены, а потом и в матери. Теперь ей почти тридцать три, и за плечами трое детей, младшей из которых только-только исполнилось два с половиной. Если бы кто-то со стороны посмотрел на их жизнь, он мог бы счесть ее вполне успешной. Двухкомнатная хрущевка, забитая под завязку, но зато целых три машины! Правда, все они были записаны то на тещу, то на свекровь, то на зятя. Они два, а то и три раза в год ездили в Сочи. Правда, чаще всего — она одна с детьми. Муж работал. «Я в семье и баба, и мужик», — без обиды, констатируя факт, думала Алиса. Все финан

«Алиса, ты просто волшебная», — прошептал он, заплетая прядь моих волос за ухо. Его пальцы были теплыми, а взгляд — таким мягким, что хотелось утонуть. Мы лежали на диване, смотрели какой-то фильм, который давно стал просто фоном, и просто дышали в унисон. Полтора года. Полтора года этого сладкого, почти болезненного счастья. Марк был моей первой настоящей любовью. Тем, о ком в шестнадцать пишут в секретных дневниках, представляя идеального принца. Он писал смс-ки с цитатами из моих любимых книг, знал, как меня развеселить, когда на душе было пасмурно, и носил на руке резиночку для волос — «чтобы все знали, что я занят». Мир с ним был окрашен в акварельные, пастельные тона, полные нежности и предвкушения. Но в нашей идеальной картине был один четко очерченный контур, который я не позволяла размыть. Я хотела сохранить себя до свадьбы. Это было не просто правило, не дань традиции, а глубоко личное, интимное решение. Что-то, что принадлежало только мне. Марк принимал это. Иногда в его

Мне было девятнадцать, когда я впервые решил, что спасу кого-то. Ее звали Алинка, ей семнадцать, а ее мир был похож на сломанную игрушку: отчим-насильник, мать-пьяница. Она казалась такой хрупкой, такой беззащитной. Мне стало ее жалко до боли в груди. Я уговорил свою мать, которая была против ранних браков, и мы поженились. Я думал, что строим крепость, а оказалось – был всего лишь кирпичом в стене ее странной мести. Однажды я вернулся в нашу съемную квартиру, и она была пуста. Вещи ее исчезли. В голове – вакуум и гул. А потом пришло сообщение. Она писала, что все это время любила того самого отчима, а замуж за меня вышла, чтобы отомстить ему, из ревности к матери. А теперь он ушел от матери, и они снова вместе. Это был не просто шок. Это было ощущение, что ты живешь не в своей жизни, а в дешевом мексиканском сериале, режиссер которого – сумасшедший. Но я не сломался. Я не стал циником, не начал думать, что все женщины такие. Я просто решил, что мне не везет. Потом была вторая. Мы п

Все двенадцать лет я живу с призраком. Призраком мужчины, который когда-то, очень давно, был моим мужем. Первые три года призрак был плотью и кровью: страсть, смех, любовь, которая казалась нерушимой. Потом страсть выдохлась, оставив после себя лишь привычку. А потом исчезло и это. Он растворялся постепенно, по частям. Сначала его съела водка. Потом — злость, которая поднимала на меня руку. Затем — азарт, сжиравший наши деньги, сотни тысяч, проигранные в немых, мигающих автоматах. Я стояла на пороге ухода трижды. И трижды он, закодированный, усмиренный, проигравшийся до нитки, возвращался. Но это был не он. Это была лишь оболочка, которая решила, что на этом её изменения закончены. Теперь он просто тело на диване. Молчаливое, вечно уставшее тело. Я купила нашей семье, мне и троим детям, абонементы в фитнес-центр. «Конечно, буду с вами», — сказал призрак. За год он посетил его один раз. Он не подошел к нам, даже не посмотрел в нашу сторону. Мы были для него прозрачными. Наш дом — э

Война ворвалась в жизнь не грохотом канонады, а тихим стуком в дверь. Его забрали на фронт одним из первых. Она осталась в Ленинграде с двумя детьми, сжимая в руках его последнюю фотографию. Мир сузился до размером комнаты и до хрупкой надежды на возвращение. Рядом был он — Н., сын соседей, высокопоставленный чекист. Мужчина, который уже несколько лет смотрел на неё с немым обожанием. В июле 41-го, когда город еще лишь смутно чувствовал приближение беды, он пришел с тревожным предложением. «Уезжайте со мной в Москву, — говорил он, стараясь говорить твердо, но в глазах читалась мольба. — У меня там две квартиры. Выберите любую. С консьержем. Вы и дети будете в безопасности». Она смотрела в окно, где солнце играло на крышах, и качала головой. «У меня есть муж. Я его люблю». Эти слова были ее щитом, ее крепостью. Он уехал один, но оставил у ее порога три ящика с консервами. Маленький Ноев ковчег, который мог отсрочить неотвратимое. Осень принесла с собой свинцовое небо и первые призр

Артём стоял на пороге спальни, покачиваясь, с помятым букетом роз в руках. От него пахло ветром, перегаром и чужой тоской. Я приподнялась на локте, прищурившись от света из прихожей. Он не напивался так уже годы. — Лиза, — его голос сорвался на шепот. — Мне нужно сказать. Он говорил долго, путано, давясь словами и слезами. История была старой, семилетней выдержки, как наше с ним счастье. Его бывшая, их встреча за неделю до нашей свадьбы, алкоголь, который развязал не только языки. «Она на меня залезла», — повторял он, будто в этом была вся суть, будто это снимало с него вину. Он говорил, что все эти годы носил это в себе, как камень на сердце. А теперь она снова написала, просила о встрече, и его совесть, разъеденная ложью, не выдержала. Он протянул мне свой телефон. Экран светился сообщением от незнакомого имени. — Пиши ей что хочешь. Теперь мой телефон — твой телефон. Прости меня, — он смотрел на меня глазами затравленного зверя, ожидая приговора. Я посмотрела на этого большого,

Анна тушила мясо с овощами, и от пара сковороды запотевало окно ее уютной кухни. Запах чеснока и специй казался символом самого счастливого времени суток — вечера, когда приходил Максим. Им обоим по тридцать, встречались три месяца, и этот ритуал — совместный ужин у нее — стал уже привычным. У каждого была своя квартира, но ночевал он почти всегда здесь. Пока она мешала салат из морепродуктов, ее взгляд упал на почти пустой пакет из-под сока. Она взяла телефон: «Милый, купи, пожалуйста, по пути сок. Закончился». Ответ пришел мгновенно: «Хорошо, уже выезжаю». Три месяца. Достаточный срок, чтобы разглядеть человека. Максим был хорошим парнем — умным, с прекрасным чувством юмора, и с ним было легко. Но был один нюанс, который поначалу казался мелочью, а теперь разросся до размеров слона в ее маленькой кухне. Он никогда ничего не приносил. Она вспомнила, как в начале отношений шутила: «Ой, ты опять без печенек к чаю!» Он смеялся, целовал ее, и все забывалось. Потом она говорила прямым

Идея родилась в голове у Алины как вспышка короткого замыкания — ослепительная, жгучая и разрушительная. Она сидела за семейным ужином, и в сотый раз слушала, как тетя Катя, с набитым ртом, сокрушалась: «Ну когда же ты остепенишься, деточка? В твои годы я уже двоих нянчила!». А дядя Валя буркнул что-то про «старых дев» и «часики тикают». В воздухе витал невыносимый смрад жалости и снисходительности. Алина чувствовала себя экспонатом в музее упущенных возможностей, на который тычут пальцем и дают бесплатные советы. Ей было тридцать два, у неё было куча мужчин в интимном плане, была карьера, своя квартира и трое мужчин, которые в разное время предлагали ей руку и сердце. Но она не хотела. Не хотела ни за одного из них замуж. А общество, в лице родни и «доброжелательных» подруг, отказывалось это принимать. И тогда в ее голове сложился план. Идеальный, циничный и такой сладкий в своей мести. «Решусь на отчаянный шаг, — мысленно декламировала она, — выйду замуж за первого, кто предложит.