Издательство СЛОВО/SLOVO

«Ах, почему тебя не было с нами! <…> Мы видели совершенно красный виноградник — красный, как красное вино. Издали он казался желтым, над ним — зеленое небо, вокруг — фиолетовая после дождя земля, кое-где над ней — желтые отблески заката», — написал Винсент брату, вернувшись с прогулки с приехавшим к нему в Арль Гогеном. На следующий день, 29 октября 1888 года, он начал картину, через две недели закончил и весной отправил с очередной партией в Париж, попросив Тео непременно натянуть холст на подрамник. В январе 1890-го на выставке «Общества двадцати» в Брюсселе картину с красным виноградником, синими и фиолетовыми фигурками и желтым солнцем купила Анна Бош, а в июле Винсент Ван Гог смертельно ранил себя выстрелом из револьвера, так и не успев продать больше ни одной картины. Кто не знает Villeroy & Boch — крупнейшего производителя керамики? О том, что к этому семейству принадлежала первая покупательница Ван Гога, вдобавок еще и художница, я узнала не так давно, но еще больше удивилась,

Музыканты Средних веков стремились узнать тайны «музыкальной материи»: безвестные творцы григорианского хорала открыли секреты мелодической текучести, связности, проникли в самую суть мелодического начала; трубадуры исследовали возможности ритма, пытались внести в неуловимо текущее время черты упорядоченности, периодичности. Над первичными основами Божьего мира размышляли также философы-схоласты, которые жили в разных странах Западной Европы в XI–XIII веках. Всякое рассуждение начинается с установления отношений единичного и общего, отношения каждого отдельного предмета и вещи с другими подобными вещами и предметами. Схоласты задались простейшим вопросом: что есть человек, «человек вообще»? Ведь когда мы говорим «человек смертен» или «человек разумен», мы не имеем в виду никого конкретно, а вместе с тем хотим сказать обо всех людях сразу, живущих ныне или живших в прошлом. Или мы скажем «дерево», но какое? Будет ли это клен, растущий под нашим окном, или липа, стоящая у дороги? Безусло

Франсуа Милле был кумиром Винсента Ван Гога. «Здесь была распродажа рисунков Милле. <…> Когда я вошел в зал отеля Друо… меня охватило примерно такое чувство: сними башмаки с ног своих, ибо место, где ты стоишь, — святая земля», — написал восторженный Винсент брату Тео в 1876 году. Тогда же, увидев картины Милле в галерее Дюран-Рюэля, он соблазнился и купил три гравюры, исполненные с Анжелюса, по франку за штуку. В начале 1880-х Ван Гог стал копировать его картины. Знакомый одолжил ему биографию Милле — ту самую, которую до французов первыми напечатали американцы, — и история крестьянского художника захватила Винсента. С тех пор имя Милле замелькало в его письмах. «„Искусство — это битва; в искусстве надо не щадить себя. Надо работать, как целая куча негров сразу. Предпочитаю не говорить вообще ничего, чем выражаться невнятно“. Я только вчера прочел эту фразу Милле, но я уже давно испытывает те же самые чувства», — писал он брату, признаваясь, что и его самого «иногда охватывает желание

Умберто Эко, один из самых ярких интеллектуалов XX века — медиевист, семиотик, философ, писатель и внимательный читатель, владел личной библиотекой из 50 тысяч книг. Он говорил, что книги нужны ему не только для чтения. Прочитанные книги становятся прошлым, пережитым опытом. Но в то же время они служат инструментом мышления и поиска новых идей. Даже сегодня, в эпоху интернета и искусственного интеллекта, книга остаётся самым авторитетным источником знания и сильным стимулом для интеллектуальных размышлений. В окружении книг в их традиционном виде — печатных, в переплётах, с комментариями и иллюстрациями — думать действительно эффективнее и приятнее. Публикуем статью из журнала «Серебряный город», в которой, в том числе, наши клиенты — покупатели собраний и библиотек — рассказали о собственных книжных собраниях. Ведь важно разобраться, зачем современному человеку хранить книги дома, как домашняя библиотека способна его изменить и что значит быть библиофилом. Весной 2025 года платформа «

Почти у каждого человека есть секреты — что-то, что он скрывает или не особенно афиширует. А иногда просто никто не обращает внимания на его откровения, особенно если речь идёт о писателе, который рассказывает о себе, о событиях своей жизни через призму мыслей и чувств лирического героя или вымышленных персонажей. «Белые пятна» обнаружились и в официальной биографии Валентина Катаева, моего дедушки. Например, чем он занимался в годы Гражданской войны, когда в его родном городе Одессе власть менялась раз десять? Загадка. Конечно, в его произведениях были туманные намёки на различные опасные ситуации, но отделить вымысел от реальных событий не всегда возможно. В автобиографии 1926 года он писал, что Гражданская война 1918–1920 годов на Украине «замотала в доску, швыряя от белых к красным, из контрразведки в чрезвычайку». Судя по его произведениям того времени, его мобилизовали сначала белые, затем красные. Он чуть не умер от тифа — именно эта смертоносная болезнь стала толчком для написа

Американская парижанка Мэри Кассат (1844–1926), уехавшая от состоятельных родителей ради занятий искусством, добилась невозможного: участвовала в выставках вместе с импрессионистами, освоила сложную технику пастели не хуже Эдгара Дега. Ее работы продавали Поль Дюран-Рюэль и Амбруаз Воллар, и мадмуазель заработала столько, что смогла купить старинный замок Château de Beaufresne неподалеку от Парижа. Одинокая, если не брать в расчет множества племянников и племянниц, так и не познавшая личного счастья: роман с учившим ее офорту Эдгаром Дега под большим вопросом, поскольку переписку Мэри уничтожила. Всю жизнь она рисовала лишь детей и женщин — сначала в духе импрессионистов, потом набидов, а под влиянием поездок в Италию и Испанию ее матери с детьми в 1890-х годах превратились в мадонн с младенцами. Профессиональных художниц в истории искусства ХIХ столетия считанные единицы: Камила Клодель, Ева Гонзалес, Мария Башкирцева и «три гранд-дамы импрессионизма» — француженки Мэри Бракмон, Берта

Санкт-Петербург — настоящий город-музей, где история и искусство переплетаются на каждом шагу. Среди множества музеев Санкт-Петербурга особенно выделяются два выдающихся: Государственный Эрмитаж и Русский музей. Каждый из них предлагает уникальное путешествие по миру искусства и истории, позволяя ощутить величие культурного наследия. Эрмитаж — это город внутри города. На протяжении нескольких веков здесь собиралась одна из богатейших коллекций мирового искусства. В каждом зале — маленькая вселенная: от величавых Тициана и Рембрандта до эмоционального Караваджо и поэтичного Джорджоне. Средневековые мастера, такие как Симоне Мартини и Беато Анджелико, переносят в мир готической изысканности, а Тьеполо, Рубенс, Ван Дейк и Снейдерс поражают барочной пышностью. XIX–XX века представлены здесь шире, чем в большинстве музеев мира: Сезанн, Ван Гог, Гоген, Матисс, Буден, Вламинк, Пикассо и русские авангардисты Кандинский и Малевич. В Эрмитаже картины охватывают все эпохи и стили, позволяя за од

Все это Воллару рассказал Сезанн, вот уже который месяц работавший над его портретом в своей парижской мастерской на улице Эжесип-Моро. Воллар был совершенно измотан двумя ежедневными сеансами позирования (в итоге число их дошло до 100). Сезанн же днем по обыкновению отправлялся в Лувр, где рисовал античные статуи или писал акварелью на пленэре, утверждая, что это помогает ему хорошо видеть на следующий день. И так продолжалось неделями. «Надо бы пойти посмотреть на работы Делакруа из коллекции Шоке, которые выставят на торги», — как-то сказал он сидевшему на шатком табурете Воллару. — И обратите внимание на акварель, изображающую цветы, купленную Шокэ на аукционе Эжена Пирона, скульптора, назначенного Делакруа своим душеприказчиком. Между прочим, — продолжил Сезанн, — художник предоставил наследникам право выбрать себе любую его вещь, кроме той самой акварели, которая должна была непременно фигурировать на его посмертном аукционе, где ее Пирон и приобрел». Известный своим любопытство

Валентин Катаев — мой дедушка. Почти двадцать шесть лет я прожила рядом с самым близким и надёжным другом. Юмор, а не назидания и всяческие запреты и наказания помогали ему легко справиться с моими детскими капризами, подростковыми протестами или юношеской категоричностью. Вообще в нашей семье сложились теплые, доверительные и вместе с тем шутливо-ироничные отношения. Скорее всего, такой стиль общения перекочевал в наш дом из юности самого дедушки — из 1920-х годов, когда молодые талантливые одесские поэты Валентин Катаев и Юрий Олеша приехали покорять Москву. Вскоре из никому не нужных нищих провинциалов они превратились в успешных и вполне популярных беллетристов, авторов газеты Гудок. Валентин Катаев, он же Старик Саббакин, Валюн, Катаич начал перетаскивать своих друзей в столицу и пристраивать на работу. Вслед за ним в Москве оказались Илья Ильф, Эдуард Багрицкий, и его младший брат Евгений Катаев, которому с лёгкой руки Валентина предстояло стать соавтором Ильфа — Петровым — и вме