Женские Истории

10 лет назад я думал, что женюсь на женщине с ребёнком. Оказалось, я усыновил стратега, которому я проиграл партию, даже не поняв, что мы играем. А пока вы слушаете, напишите, пожалуйста, в комментариях, из какой вы страны или города. Нам очень интересно, откуда вы с нами. Валентин складывал рубашки в чемодан с той же педантичностью, с которой когда-то составлял сметы на стройке. Каждая складка на своём месте, каждый угол выверен. Привычка, выработанная за 48 лет жизни, не покидала его даже в этот момент полного поражения. За окном моросил ноябрьский дождь, и капли стекали по стеклу, словно слёзы, которые он так и не позволил себе пролить. В соседней комнате слышался приглушённый голос Людмилы. Она говорила по телефону с кем-то из подруг, объясняя ситуацию. Валентин не вслушивался в слова, но интонация была знакомая, виноватая, оправдывающаяся: — Понимаешь, Тамара, он просто не смог найти общий язык с Максимом… Валентин усмехнулся горько. Общий язык. Если бы всё было так просто. 10 ле

Я владею миллионами. Эти деньги могли бы купить мне мир, но я продолжаю носить старую выцветшую одежду и штопать носки. Это не игра, это моя защита, моё прикрытие, чтобы те, кого я люблю, не видели во мне лишь ходячий банкомат. Мне 40. В глазах большинства я, Артём, не представляю собой ничего особенного: немного усталый, в меру спортивный мужчина, работающий фитнес-тренером на полставки. Заработок мой скромен. Живём мы с Верой, моей невестой, тихо в двухкомнатной съёмной квартире на севере города. У нас нет ни дизайнерского ремонта, ни вида на центр. Зато по вечерам пахнет нежной мятой и корицей, а за окном слышно только, как шумит старый тополь. Мы не гоняемся за экзотикой. Наши курортные воспоминания — это тяжёлый рюкзак, запах костра и туманное утро в горах, где ты просыпаешься от холода, но обнимаешь Веру и понимаешь: вот оно, настоящее богатство. Автомобиля нет. Мы считаем, что велосипеды полезнее, а метро даёт возможность подслушивать чужие истории. Мы тратим мало, и эта скромн

Я спасала её детей от голода и слёз, растила как своих, но в старости услышала: "Ты украла у меня сыновей". Когда я вспоминаю тот день, всё будто в тумане. Тогда мне казалось, что хуже уже не будет. Моя дочь Лена, единственная, ради кого я жила после смерти мужа, собрала вещи и ушла, оставила троих мальчишек просто так, почти без объяснений, без слёз. Сказала только: "Мам, я не справляюсь. Забери их к себе ненадолго". Ненадолго растянулась на 15 лет. Я помню, как тогда стояла в дверях, держа в руках младшего Ваню. Ему было всего 3 года. Он хныкал, теребил пуговицу на моей кофте. Лена даже не обернулась, просто пошла по лестнице вниз, как будто боялась остановиться и увидеть их глаза. Я стояла до тех пор, пока не затихли её шаги, и только потом поняла: "Всё, она ушла". Первые месяцы были страшными. Никита, старший — ему было девять — замкнулся. Средний, Саша, 6 лет, плакал по ночам, звал маму. Я не знала, что говорить, только гладила по голове и шептала: "Всё хорошо, родной. Мама уехала

Эту историю я услышала от своей тёти Клавдии, когда приехала к ней на летние каникулы после долгой разлуки. Мы сидели на старой деревянной веранде, которую ещё мой дед построил, пили чай с малиновым вареньем из маленьких фарфоровых чашек. И тётя вдруг спросила, помню ли я Екатерину Петровну, ту самую соседку с голубыми ставнями, что жила через два дома от неё. Я кивнула — конечно, помню. Добрейшая женщина, всегда меня блинами со сметаной угощала, когда я маленькая была. Тётя Клавдия вздохнула, поправила платок на плечах и начала рассказывать. Екатерина Петровна всю свою жизнь прожила в работе. Она была из тех женщин, которые не умеют сидеть без дела: руки сами тянутся что-то делать, что-то устраивать, кому-то помогать. С рассвета до темноты она трудилась в своём хозяйстве: огород в 20 соток, фруктовый сад с яблонями, грушами и черешней, курятник на 30 голов, три козы, две семьи пчёл. Женщина вставала затемно, когда соседи ещё крепко спали и даже петухи только начинали свои утренние пе

Я думала, что самое страшное в жизни матери — это отпустить сына во взрослую жизнь. Но оказалось, есть кое-что хуже: узнать, что у тебя есть внук, и понять, что ты для него — никто. Мне было 52, когда это случилось. Возраст, когда женщина начинает подводить итоги — что успела, что упустила, кого вырастила, кому передала эстафету. Я считала себя неплохой матерью: строгой, да, требовательной — безусловно, но разве это не из любви? Разве не ради того, чтобы Максим вырос человеком, а не размазнёй? Растила его практически одна. Муж Олег большую часть детства сына провёл в командировках: сначала на Севере, потом на вахтах где-то за Уралом. Деньги присылал исправно — это да. Но кто водил Максима к врачам по ночам, когда температура зашкаливала? Кто учил уроки до одиннадцати вечера? Кто ходил на родительские собрания, выслушивал претензии училок? Кто сидел на краешке его кровати, когда ему снились кошмары, и гладил по голове, пока не заснёт? Я. Всегда — я. И я гордилась этим. Гордилась, что

София ступила во двор, знакомый до мельчайших трещин на асфальте. Она проживала у своего спутника Дмитрия, поскольку собственного угла у неё не было. У подъезда, как это бывало изо дня в день, на старой скамейке восседали соседки, обмениваясь последними новостями и сплетнями. Их голоса сливались в неразборчивый гул. С бешено колотящимся сердцем, предчувствуя неладное, она вошла в квартиру. Дмитрий находился на кухне. Перед ним на столе стояла уже начатая бутылка коньяка, источающая терпкий аромат. — Дмитрий… — София изумлённо воззрилась на него. Её брови поползли вверх. — Дорогой, что это значит? — Присядь. Нам нужно серьёзно поговорить. Голос Дмитрия не предвещал ничего хорошего. Он звучал глухо и напряжённо. София спешила домой, лелея в душе надежду на приятное известие, но, судя по всему, она глубоко заблуждалась. Дмитрий молчаливо уставился в одну точку, словно пытаясь собрать воедино разрозненные мысли. Он готовился произнести слова, которые давались ему с огромным трудом. И

Чужая женщина принесла цветы на могилу Ольгиного мужа. Записка разбила её сердце, а то, что она узнала потом, перевернуло всю её жизнь. Кладбищенский ветер бил не в лицо. Он пробирался под одежду, щекотал кожу неприятным холодом. Ольга Степановна поправила платок и потянула за молнию сумки. Молния расходилась уже давно, но руки не доходили отнести сумку в починку. Она переступила через низкую ограду — пахло сырой землёй и свежей краской. Соседи по участку снова что-то подкрашивали. Ольга поставила сумку на землю. Внутри звякнула банка с водой. Зашуршал пакет с печеньем — обычное, недорогое. Виктор любил размачивать его в чае, пока оно не разваливалось прямо в кружке. Она всегда ворчала на него за это, а он только посмеивался. Прошло уже почти три месяца, как его не стало. Ольга наклонилась, чтобы смести старую листву с могилы, и застыла. Рука в перчатке повисла над землёй. У подножья памятника лежал букет. Не те увядшие гвоздики, что она приносила на прошлой неделе. Это были свеж

Ада никогда не думала, что доброта может быть такой отвратительной, что одно простое человеческое желание помочь обернётся таким липким, удушающим комком грязи, брошенным прямо в лицо. Эта история началась с обычного утра, с проклятого кошелька на автобусной остановке. Но закончилась она там, где даже самые циничные души могли бы содрогнуться от мерзости человеческой неблагодарности. Утро было серым, как старый выцветший холст. Небо висело низко, тяжёлое, будто набитое свинцом, и редкие колючие капли дождя лениво стекали по стёклам автобусной остановки. Воздух пах озоном и мокрым асфальтом, а ещё — неуловимой едкой сыростью, проникающей под одежду и забирающейся прямо в кости. Ада стояла, прижавшись к холодному пластику, и смотрела на дорогу, где редкие машины проносились, поднимая фонтан брызг. Внутри было тоскливо, как всегда по понедельникам, когда мир казался особенно тяжёлым и беспросветным. Автобус опаздывал. Минуты тянулись, как резиновые жгуты, растягиваясь до невыносимой длин