Нина Чилина

Пока дети готовились к отъезду, Наталья направилась за шкатулкой. Она хранилась в её комнате, в нижнем ящике старого комода, под стопкой постельного белья. Комната была крошечной, всего восемь квадратных метров: узкая кровать, комод, тумбочка. Окно выходило во двор. Пятнадцать лет она жила здесь, словно в чулане, хотя дом насчитывал двенадцать комнат. Наталья открыла ящик и достала шкатулку. Деревянная, резная, с узорами, потемневшими от времени. Бабушка говорила, что это был свадебный подарок прабабушки. "Положи на место." Наталья обернулась. В дверях стоял Геннадий Павлович, без пиджака, в расстегнутой рубашке, с покрасневшим лицом. От него разило коньяком. "Положи," повторил он. "Эта вещь не твоя. Твоя бабка была воровкой, как и вся ваша семейка." Свёкор шагнул в комнату. "Думаешь, я не знаю, что в этой шкатулке? Двадцать лет я её искал." Наталья прижала шкатулку к груди. "Не подходите." "Или что?" Он усмехнулся. "Позовешь на помощь? Кого? Сына, который тебя презирает? Дочь, котора

"За терпеливую овцу, которая знает свое место в жизни", - произнес Геннадий Павлович, поднимая хрустальный бокал с коньяком. В банкетном зале ресторана воцарилась тишина. Сорок приглашенных – все родственники семейства мужа – устремили взгляды на Наталью, невестку, сидящую у края стола, между кадкой с фикусом и дверью, ведущей на кухню. "За нашу овечку", - повторил свекор громче, и его лицо, побагровевшее от выпитого, расплылось в довольной улыбке. "Пятнадцать лет терпит, молчит, знает свое место. Редкий экземпляр в наше время, а, сынок?" Олег, сидевший рядом с матерью во главе стола, усмехнулся и поднял свой бокал за "овечку". Присутствующие поддержали тост смехом. Кто-то неловко, кто-то с явным удовольствием. Свекровь, Тамара Ивановна, главная виновница торжества – все-таки золотая свадьба, 50 лет брака, – снисходительно улыбнулась и поправила бриллиантовое колье на своей увядающей шее. Наталья почувствовала, как вспыхнули ее щеки. Сорок четыре года, а краснеет, как юная девушка. Вп

Добро пожаловать. Знаете, почему я люблю рассказывать эти истории? Потому что они напоминают - мы не одиноки в своих переживаниях. Сегодня ещё одно такое напоминание. Опустив глаза, словно провинившаяся школьница, Дарья попросила: — Пап, одолжи денег? — и съёжилась под невысказанным, но ощутимым отцовским укором. — Пап, я знаю, что ты скажешь, но прошу, давай без нотаций. Я всё верну с зарплаты, обещаю. Отец устало вздохнул, достал бумажник и принялся отсчитывать купюры. — Даша, — покачал он головой, протягивая деньги. — Так не годится. Замужем уже, мать, а всё за деньгами ко мне бегаешь. Она поморщилась, но ответила спокойно: — Пап, у Олега сейчас на работе сложно, но скоро всё наладится, вот увидишь. — Я слышу это уже год, — отец горько усмехнулся. Дарья опустила глаза, пряча деньги в кошелёк и мысленно прикидывая, как растянуть эту сумму на подольше. Домой шла, словно побитая. Не любила одалживать. Терпеть не могла чувствовать себя слабой и зависимой. Но в последнее время только и

Валя крутанулась перед зеркалом, кокетливо показала отражению язык и одарила себя лучезарной улыбкой. Купальник сидел безупречно, словно вторая кожа, а цвет был подобран с ювелирной точностью, чтобы подчеркнуть небесную синеву глаз. Лишь пара предательских седых ниточек в волосах пытались нарушить идиллию, но об их существовании знала только она, а значит, можно было смело утверждать, что выглядит она на все сто. Точеная фигурка радовала глаз, манила соблазнительными изгибами. Грудь, вопреки прожитым сорока годам, гордо держала форму, а талию можно было обхватить ладонями. Легкая паутина морщинок-лучиков у глаз, вопреки общепринятым канонам, ничуть не портила ее, а напротив, добавляла образу теплоты и располагала к общению, словно говоря о ее жизнерадостности и открытом сердце. И люди невольно отвечали ей улыбкой, чувствуя ее искренность. Еще до замужества ее улыбка, словно солнечный зайчик, то и дело становилась причиной мужских споров и ревнивых взглядов. Парни заглядывались на нее,

— Мам, ну как же так? Почему молчала? — Даша не выдержала, и предательские слезы брызнули из глаз. А мать, казалось, была ничуть не тронута ни приговором, только что вынесенным равнодушным доктором, ни потоком слез, заливающим лицо дочери. Даже сейчас, стоя одной ногой в могиле, эта женщина оставалась непроницаемой. Взгляд — спокойный и с легкой, едва уловимой досадой, а слова — острые, как битое стекло. — Хватит ныть, — отрезала она. — Слезами горю не поможешь. Лучше делом займись. Купи мне поесть. Я ужасно проголодалась. Дарья покачала головой, полная отчаяния. Как же ей хотелось, чтобы мать разделила ее боль, чтобы выплакала вместе с ней все накопившееся, чтобы они наконец-то поговорили по душам, простили друг другу старые обиды. — Мам, знаешь… — начала было она, но мать вдруг резко вскочила. — Не знаю, и знать не желаю! Оставь свои сантименты для кого-нибудь другого, а я есть хочу. И ты принесешь мне этот обед, или я сама доковыляю до столовой! В этот момент в палате возник мужско

Хлопот у учительницы младших классов, Натальи Валерьевны, было невпроворот. Она готовила своих ребят к выпуску из уютного мира младшей школы в строгие коридоры средней, а свою дочку Любу – к трогательному моменту поступления в подготовительную группу. Всё чаще в голове роились мысли о том, что в заботах о дочери вполне мог бы помочь муж. Но в последнее время Макс пропадал на работе, и работа эта была полна тревог. Менеджер по поставкам строительных материалов – не кабинетный работник, а вечные командировки, которые в последнее время стали пугающе частыми и долгими. Эти бесконечные отъезды тяготили молодую женщину. Ведь они оба так мечтали о втором ребёнке, но как она сможет справиться с двумя детьми, практически в одиночку? Наташа пыталась поговорить с ним, но муж лишь пожимал плечами. "Я не понимаю, чем ты недовольна. Во-первых, никакого второго пока нет, во-вторых, я зарабатываю деньги, и их вполне хватит на двоих". "Но тебя-то дома вечно нет! Детям нужны не только деньги, но и вним

Женщина решилась на безрассудный поступок — дала приют мигранту у себя на даче. Затем уехала на неделю по делам, оставив его одного в доме. Когда она вернулась, не узнала свой дом уже снаружи. Зашла внутрь — и буквально застыла на месте. То, что он сделал за эту неделю, было последним, что она ожидала увидеть от него. История о рискованном решении и его невероятных последствиях. О мигранте без регистрации, который оказался совсем не тем, за кого его принимали. И о неделе, которая изменила жизнь обоих навсегда. Ольга долго стояла у окна, всматриваясь в дорогу. Небо за стеклом словно выцвело, редкие капли хлестали по подоконнику, а там, за поворотом шоссе, манило призрачное воспоминание о прежней жизни. Здесь же, в тиши дачного поселка, время будто остановилось: лишь потрескивание дров в печи, шелест перелистываемых страниц да гнетущая тишина, переполненная одиночеством. Развод случился полгода назад. Муж разрушил не только брак, но и её веру в безоблачное завтра. Он сбежал к юной колле

Василий Петрович возвращался домой сквозь метель, когда заметил у обочины силуэт. Молодая женщина с младенцем на руках. Он не мог проехать мимо. Но в тёплом доме, куда он привёз спасённых, его ждало потрясение. Жених его дочери Катерины побелел, увидев незнакомку. А она произнесла всего два слова, которые изменили всё... История о предательстве, которое раскрылось в самый неожиданный момент. О женщине, которая шла сквозь метель без надежды. И о том, что правда — единственный фундамент для настоящей жизни. Василий Петрович возвращался с дальнего хутора, куда отвозил лекарство старому другу. Метель налетела вдруг, как это часто случается в январе. Миг назад небо еще дышало чистой синевой, и вот уже белая, непроницаемая стена выросла перед глазами, а ветер взвыл волком, раскачивая старенький автомобиль, словно щепку на волнах. Он едва не проскочил мимо. Но что-то заставило его притормозить. То ли смутная тень у обочины, то ли безошибочное шестое чувство, обостряющееся у человека к шестид

— А почему моей дочери нет за столом? — прогремел голос отца, когда он переступил порог нашей питерской квартиры. Стол ломился под тяжестью угощений. Ёлка сверкала, отражая огни в хрустале, а его дочери здесь не было. — А я ее выгнал, — ухмыльнулся муж. — Бесит мою маман. Свекровь сидела рядом, словно восседала на троне победителя. Мой тихий, обычно невозмутимый отец, молча достал телефон. То, что он сделал в следующее мгновение, навсегда стерло самодовольную усмешку с лица свекрови. А началось все за два дня до этого. 29 декабря, утро, меня разбудили настойчивые тычки в плечо. Артём тряс меня, требуя немедленно встать и собираться на вокзал. Его мать, Галина Петровна, снизошла до того, чтобы из Пскова прибыть и встретить Новый год с нами. И, как объяснил муж, натягивая свитер, благоверная жена должна встречать свекровь лично, с поклоном. Я взглянула на часы. Восемь утра. За окном еще кромешная тьма, а поезд прибывает только в 9:30. — Артём, мы доедем за полчаса, — попыталась я воззва

Виктор стоял у ворот колонии, вцепившись в потрёпанный паспорт и справку об освобождении, словно это был пропуск в новую жизнь, или, скорее, в её подобие. Семь долгих лет. Семь лет за ту пьяную драку, в которой не рассчитал силу удара. И вот – свобода. Пустота. Встречать было некому. Жена стёрла его из жизни на третий год срока, упорхнув с дочерью в чужой город, словно и не было ничего. Мать ушла в мир иной четыре года назад, оставив после себя лишь ледяную телеграмму. Друзья? Друзья испарились в тот миг, когда на его запястьях защёлкнулись наручники, оставив лишь горький привкус предательства. Три тысячи тюремных рублей жгли карман, как клеймо. Мятая куртка не спасала от осенней промозглости, а впереди – лишь бескрайняя, давящая пустота. И штамп в паспорте – зловещий знак, превращающий каждое собеседование в мучительный фарс с заранее известным финалом. "Прописка есть?" – цедили в общежитии, захлопывая дверь перед носом. "Нет регистрации" – сверлили взглядом в агентстве по найму, отр