Russian Travel Team

Рио-де-Жанейро умеет притворяться открыткой. Лазурь, пальмы, знакомая мелодия моря - и кажется, что город собран из одних только удачных ракурсов. Марсело Арголо делает с Рио другую штуку: снимает не витрину, а живую улицу, где красота не позирует и не просит разрешения, а просто случается. Такой Рио не старается понравиться, зато легко запоминается. В его кадрах много воздуха и движения, много случайных совпадений, на которых держится уличная фотография. Человек в городе редко выглядит «как надо» и почти никогда не стоит «в правильном свете». Арголо как раз и ценит этот момент правды: когда жест, пауза, взгляд и фон сходятся в одну короткую сцену. Сам город становится режиссером, а фотограф лишь успевает нажать кнопку. Первая сцена будто на цыпочках вводит в тему. Парк, мостик, зелень, тишина, и человек на переднем плане, который выглядит так, словно вышел из жаркого дня и сел передохнуть прямо «в середине кадра». Рио у Арголо часто такой: рядом с деревьями, кирпичом, перилами, дорож

В наши дни советы по отношениям выглядят привычно: «Как вернуть страсть», «10 способов свести его с ума», марафоны женственности и прочая эзотерика семейной жизни. На этом фоне история, произошедшая в 1937 году в Нью-Йорке, звучит как сценарий абсурдной комедии. На Манхэттене открывается «Школа раздевания для жён», а серьёзный журнал делает по этому поводу фоторепортаж. Идея проста и одновременно безумна: научить замужних женщин правильно снимать с себя одежду перед мужем, чтобы брак не рассыпался от скуки в спальне. Никаких разговоров о психологии, эмоциональной близости или совместном быте. Счастье семьи, по версии авторов инициативы, живёт в деталях вроде того, как именно жена стягивает чулки. Автором затеи числится некий профессор социологии Ален Гилберт. Звучит солидно, почти академично. На практике перед нами человек, тесно связанный с бурлеск-шоу и прекрасно понимающий, как работает хороший пиар. Он объявляет об открытии на Манхэттене «School of Undressing» — школы раздевания дл

Когда смотришь работы Жоржа Дамбье, возникает подозрение, что в послевоенном Париже люди жили не на руинах Европы, а в бесконечной рекламной кампании хороших манер. Все улыбаются, держат спину, но при этом не страдают от переизбытка драматизма. Никаких страстей в духе «жизнь и смерть платья из новой коллекции». Обычные взрослые люди ведут себя так, будто они просто вышли на набережную или к морю, а мимо случайно прошел фотограф с очень хорошим вкусом. На этом снимке модель сидит на парапете у воды, аккуратные перчатки, шапочка, чуть заговорщицкий взгляд в камеру. Вроде обычная прогулка, а в итоге получилась визуальная инструкция по тому, как стареть красиво: спокойно, с чувством юмора и без показного драматизма. Вся линия плеч, поворот головы, легкий наклон корпуса говорят не «посмотрите на платье», а «в жизни вообще-то все довольно неплохо». Дамбье в моде выглядел почти не модным. Пока коллеги строили сложные постановки и превращали моделей в мифологических существ, он позволял им о

Есть фотографы, которые много думают о композиции, золотых сечениях и прочих уважаемых вещах — и есть Магдалена Восински, у которой всё это, конечно, тоже есть, но спрятано где-то под слоем тёплой пыли дорог, шорохом волн и смехом друзей, который не помещается в кадр. Её снимки похожи на дневник, который ведёшь летом: даты теряются, зато точно помнишь ветер, запах бензина и как от воды щурятся глаза. Эта исчерпывающая наука называется «как жить, пока солнце ещё не село». В этом кадре слышно, как гремит длинная вилка мотоцикла, и совершенно ясно, что скучать ни у кого сегодня не получится. Восински обожает движение — не академическое «размытие ради размытия», а честную скорость, из-за которой потом находишь песчинки в кедах. Люди у неё не позируют, а просто едут по своим делам, и именно там, между «поехали» и «приехали», случается фотография. Ещё один фирменный жест — открытая доброжелательность. Не глянец, который боится испачкать ботинки, а та самая «привет, как жизнь», от которой таю

Если вы когда-нибудь ловили себя на мысли, что вечерний свет способен вести себя как капризный музыкант — то играет крещендо на краю платья, то внезапно глушит все инструменты и оставляет только одинокий аккорд на лице модели, — значит, вы уже готовы к знакомству с Бруно Даяном. Его кадры — это маленькие музыкальные пьесы: строгие паузы, тщательно расставленные ноты, и главный мотив, который слышен даже в полной тишине. В них нет шумной демонстративности, зато есть густая атмосфера загадки, предчувствия и чуть ироничной театральности. Даян умеет работать с темнотой так, как другие работают с дневным светом. Он оставляет зрителю ориентиры — блик на волосах, тонкий отблеск на лакированной поверхности, штрих на ткани, — и приглашает дорисовать мир самому. Благодаря этому приемы выглядят не как «эффекты», а как язык, на котором кадр разговаривает со зрителем. Да, где-то слышится шепот модного глянца, но финальная интонация ближе к камерной драме, чем к подиумному маршу. Бруно Даян родилс

Фотографии Реджины ДеЛуис будто застряли между прошлым и настоящим, как старая кассета, которую кто-то всё ещё слушает на кухне. Они чёрно-белые не потому, что «так стильнее», а потому что мир в них действительно кажется отфильтрованным от суеты. Здесь нет ярких вывесок, кислотных платьев или кликабельных лиц. Есть женщины — задумчивые, усталые, неловко прекрасные. И есть свет, который падает как-то по-старому, без спешки. Реджина ДеЛуис родилась в небольшом прибрежном городке, где летом пахло солью и краской от лодок, а зимой — одиночеством. Фотографию она выбрала не из любви к искусству, а из попытки что-то удержать. Как сама однажды сказала в интервью (в котором, кстати, отказалась улыбаться): «Я просто не хотела, чтобы всё исчезло». В юности она работала ассистентом в фотолаборатории, где впервые почувствовала, что проявление снимков — это не технический процесс, а почти ритуал. Когда изображение проступает на бумаге, это похоже на воскрешение памяти. Возможно, поэтому многие её ра

Мало кто так уверенно находит смешное в буднях, как Эллиотт Эрвитт. Он ловит момент без громких жестов, без заносчивости, зато с прицельной иронией. В кадре обычно все серьезные, кроме реальности. Эрвитт подкладывает зрителю маленькую кнопку от смеха, на которую наступаешь через секунду после взгляда. Кажется, что снимки сделаны наскоро, как будто автор просто шел мимо. Потом понимаешь, как филигранно выверен ракурс, где именно остановлена нога прохожего, почему тень такая, а не другая. И улыбка уже не сходит. Начнем с кадра, где пляжный людской муравейник смешался с конскими ногами. Камера опустилась на уровень щиколоток, вся драма пляжа проходит в зоне носков и копыт. Контраст мягкой кожи и потрескавшихся ребер подков работает лучше любой подписи. Буквально один срез реальности, но бьет по касательной ко всей истории жаркого дня, собрав случайных людей и животное в общий ритм. Следующая сцена похожа на иллюзию. Полка кирпичей делит мир на две половины. Слева дети в окне, справа внеза

Когда на вечеринке фотографов кто-то шепчет: «Ледер снова провоцирует», в зале почти сразу появляется два набора реакций. Первые приподнимают бровь и отправляют в соцсети готовый заголовок: ,вторые — подтягивают пуговицу рубашки и начинают обсуждать свет, ракурс и композицию. Между этими реакциями проходит главное: снимки Джонатана не просто вызывают — они пристально смотрят в ответ. Юмор тут работает как масло, а не как приправы. Режиссура порой нарочито простая, как у школьного спектакля, но не забывайте — у театра свои правила. Образ провокатора прилип к Ледеру не по прихоти таблоидов. Он снимал модели с элементами риска — не ради шока, а чаще ради ловкости кадра. Когда рядом с вами оказывается фотограф, который не боится чуть сорвать маску и показать уязвимость, публика получает выбор: закрыть глаза или изучить детали. Большинство людей выбирают первое, иногда последнее, потому что смотреть на неуклюжую правду — занятие не для всех. Ледер умеет подать правду так, чтобы она была ч