Евангелие от Сатаны

Однажды мне было нечего делать. Не то что бы совсем нечего. Я мог бы, например, понадувать пузырей из слюны. Или попытаться научиться шевелить ушами. Я мог даже сделать зарядку. Правда, размахивать руками было небезопасно, но принять упор лежа, помещение вполне позволяло. Если стул поставить на кровать, а ноги засунуть в шкафчик под окном. Однако вместо этих, несомненно, полезных, можно даже сказать, необходимых дел, я занялся размышлениями. Да чего уж там! Схоластическими умозаключениями.

Вот, — думал я, — медитация. Если в кино показывают нечто такое, то тетка, немного повернутая — то есть не немного повернутая, а повернутая в самый раз — закатив глаза, завывает: «начинаю медитииироваать!». И всем становится ясно, что медитация — есть форма обострения шизофрении или уж по крайней мере — прием мошенничества. Правда, иногда показывают по-другому. Сидит человек по-турецки, закатив глаза ровно на сто восемьдесят градусов. Значит — медитирует. Почему сидят они по-турецки, я понимаю. Где же актера найти, что бы мог позу лотоса принять! Но вот Володька, в комнате которого я сейчас сижу, говорил, что медитация — это всего лишь прием, заключающийся в концентрации на каком-либо объекте. Причем, объектом может быть любой предмет, физическое явление, или абстрактное понятие. А все остальное здесь, мол, ни при чем. У Вовки вообще крен на Восток. Явление странное, но тем не менее, довольно распространенное в Советской России конца второго тысячелетия от рождества Христова. Никуда оно не делось и в постсоветской России. Сейчас Володька укатил в некую маленькую деревню не то под Зарубийском, не то под Зарубцовском, а свои роскошные апартаменты оставил мне. Поживи, мол, хоть месячишко, как белые люди живут. Поскольку недавно я приобрел международную известность (из этой самой деревни, из самой что ни на есть настоящей Горно-алтайской республики приезжал Вовкин брат, и Володька, несмотря на его решительные протесты и мое слабое сопротивление, впихнул в него пару моих рассказов), так вот, поскольку недавно я приобрел международную известность, я должен внести ясность для зарубежных читателей. Вдруг этот рассказ попадет в руки угнетенного пролетария из Канады или Австралии. А он и понятия не имеет, что значит роскошные апартаменты для широкого слоя представителей русской технической, гуманитарной и даже творческой интеллигенции. Сами же русские интеллигенты следующий абзац могут смело пропустить. Им это знакомо и неинтересно. Эти хоромы имеют, как правило, ровно четыре стены. Одну из этих стен занимает дверь, противоположную окно. Так что можно сказать, имеется две стены и подоконник. Дверь тоже не обходится без дела. В нее забивается несколько гвоздей, исполняющих функцию вешалки. У стен же располагаются: кровать вдоль одной и стол вдоль противоположной. Иногда вместо кровати используется диван. Но это уже явное расточительство. Во-первых, стоит дорого, во-вторых, много места занимает, и в-третьих, ничего существенного под него не засунешь. На стенах над кроватью и столом прибиваются книжные полки. Если места для книг не хватает, то книги расставляются также на подоконнике. Вот вроде бы и все. Хотя нет. Иногда в апартаментах присутствуют предметы роскоши. Такие, как холодильник и телевизор. Телевизора может не быть как по финансовым соображениям, так и, как например у Вовки, по принципиальным. В народе такие дворцы называются двухместками. Поскольку предназначены они для двух человек. Обычно так они и используются. Тогда вдоль обеих стен стоят кровати, а вся прочая мебель считается излишней. Конечно, в двухместках живут не все. Большинство интеллигентов снимает квартиры. Проживание на квартире отличается от проживания в двухместке наличием в смежной комнате вечно пьяного хозяина, который постоянно требует денег взаймы, и в любой момент может тебя выселить. А уж если кто-нибудь живет в двухместке один, вот как Володька, то это и отличает роскошные апартаменты от обычного жилья. И вот в таком сказочном дворце мне предстояло прожить целый месяц! Да, совсем забыл. Непременным атрибутом жилья всякого интеллигента является магнитофон. Без него жить вообще невозможно. Ни тебе музыку послушать, ни тебе прочие потребности удовлетворить. Начиная отсюда, русский интеллигент может продолжить чтение. Я, конечно, недолюбливаю русскую интеллигенцию. Не зря вождь мирового пролетариата называл ее гнилой! Не зря у руля государства он видел кухарок, а не эту гниль! Вот, например, скажет кухарка: «Было не было потом было». Ну чего тут непонятного! Другая кухарка ее сразу поймет. А эти вот не понимают. Им какую-нибудь абракадабру подавай! «Период отсутствия сменился периодом наличия». Вот тут он ощерится, головенкой закивает! Они даже в карты играть толком не умеют! Ни в буру ни в секу. Расчертят лист на треугольники и квадратики, шестерок повыкидывают, и сидят довольные. Нешто можно в карты без шестерок играть! И даже за картами слова всякие говорят. Ничего не разберешь кроме: «Стоя? Лежа?». Ну да ладно, Бог с имя. Тем более что сам я такой же. И вот, оказавшись один в этом двустенном раю, я вместо того, чтобы бежать на улицу... При мысли об улице я выглянул в окно. За массивным бетонным забором неторопливо затухала работа рынка. Забор остался от грандиозной стройки, некогда задуманной на этом месте. Поскольку, по причинам, широкой публике неизвестным, стройка не состоялась, это место облюбовали бабушки, торгующие редиской и укропом, а из-под полы водочкой. Забор же сносить не стали, потому что это глупо — сначала тратить деньги на забор, а потом на его демонтаж. И теперь забор служил местной достопримечательностью. Так и говорили: «Где живешь?», «За забором». Забор величаво выставлял на показ свои суровые грязные плиты, подступающие к самому крыльцу Вовкиного райского обиталища, вынуждая жильцов делать крюк при выходе на улицу. На ту самую улицу, на которую мне сейчас совсем не хочется выходить, хотя сейчас там можно поймать что угодно, достаточно намекнуть, что есть отдельное жилье. И потом долго лечиться. Так вот, вместо этой веселой прогулки, я как истинный интеллигент, рассуждаю о медитации. Но и порассуждать о сем, несомненно, достойном рассуждения предмете, мне не довелось. Не судьба, как говорила одна моя знакомая. Не успел я как следует углубиться в свои умозрительные изыскания, как вдруг обнаружил, что в комнате я не один. Передо мной, загромождая собой все имеющееся пространство, стоял тонкий, как английский юмор молодой человек. Проще говоря, пацан. На нашу молодежь я вообще не могу смотреть без содрогания. Жалко мне их. Что они слушают! Не способны отличить Маккартни от Маккарти, а Ленона от Ленина! Боже, они же так и думают, что Леша Романов это цесаревич, а в честь Никольского улица названа! Впрочем, нет. Так они не думают. Они таких фамилий отродясь не слыхали. Вот и этот пацан с бородкой. И в шляпе! Я думал, сейчас шляпы даже члены правительства не носят. Пришел, наверное, заварки попросить. Или закурить. Пойдет сейчас девочек тискать. Этому они сейчас быстро обучаются. Зато, кроме этого, ничего не умеют. Читать и то не умеют. В школе их научили буквы в слова складывать, а читать научить забыли. Нас, правда, тоже читать не в школе учили, но ведь научились же мы как-то! А эти научились жвачку на шоколад обменивать и думают, что всего достигли. Пацан молчал, хлопая на меня глазенками. — Чего изволите, сударь? — решил я окончательно поставить его в тупик. — Думаю, каким из имен представиться. Которое из них Вам знакомо. — Понятно. Моченый он же Копченый, он же Печеный, он же Соленый. Только ты не по адресу. — Хорошо. Сатана, он же Вельзевул, он же Люцифер, он же Мефистофель, он же Асмодей, он же Бес, он же... — Черт с рогами, — перебил я. Пацан приподнял шляпу. — Без оных, как видите. Действительно, рогов под шляпой не было. Если они не прятались в густой кудрявой шевелюре. — Ну вот что, молодой человек, — сказал я направляясь к двери, — я ценю юмор, но, в силу своей старомодности предпочитаю, чтобы шутки были смешными. Последние слова я говорил, поворачивая ручку замка. «Странно, — думал я — вошел, зачем-то запер за собой дверь. Неужели я настолько был погружен в свои мысли, что ничего не слышал?» — А теперь, — сказал я распахивая дверь, чтоб ноги твоей здесь не было. Тотчас раздались шаги, и мимо меня весело протопала пара ног. Я, выглянув из комнаты, посмотрел вслед ногам, затем вернулся внутрь. Обладатель ног висел на прежнем месте, как будто никакая часть тела от него не сбежала. — Вам нужны другие доказательства? — вежливо осведомился он. Я глянул на гостя повнимательней. Голубые глаза, золотая кучерявая шевелюра, фарфоровое личико, не знакомое с бритвенными принадлежностями. Пожалуй, он был бы красив, если бы был женщиной. Как картинка из «Бхагат Гиты». Хотя, нет. Про таких женщин говорят: «кукла». Все красиво, и ни одной черты лица. Строго говоря, черти в этой комнате уже появлялись. Володька имел с ними продолжительную беседу. Вовкины описания чертей разительно отличались от того, что я вижу. Но, поскольку сразу после этих событий Вовка попал в лечебное учреждение, известное в народе как «сосновый бор», где долго, тщательно и безуспешно лечился от алкоголизма, прошедшему визиту никто не придал сколько-нибудь серьезного значения. Но я ведь не пил! Или пил? Я заглянул под стол в поисках пустой бутылки. Искомые объекты занимали половину площади пола под столом. Можно было еще исследовать их на наличие пыли. Но присутствие здесь висевшего в воздухе безногого субъекта ставило под вопрос морально-этическую сторону такого поступка. — Странная у Вас привычка, — проговорил тот, — по поводу и без повода проверять свое психическое здоровье. — Но, господин Дьявол, насколько мне помнится, Вы впервые почтили меня своим визитом. По крайней мере, в столь явной форме. Чем я обязан такому вниманию? Произнося эту столь изысканную тираду, я лихорадочно соображал, что должно случиться, если я перекрещу визитера. И как нужно крестить слева направо или наоборот. «Пусть все живут мечтами о счастливой стране, Но этот мир всегда будет плох. Придумано не нами — век служить Сатане, А, впрочем, чем его лучше Бог?» Прочитал гость вместо ответа. — Вы не помните, чьему перу принадлежат эти вирши? — поинтересовался он. — Видите ли, это аллегория, клише, если хотите, — сказал я со всем спокойствием на которое был способен, а в голове четко застучало: «Влип! Влип, идиот! Потянуло же меня выражать свой бесценный дар таким вот образом!» — Впрочем, это не важно, — сказал Сатана, — Вы позволите моим ногам занять их законное место? — Да, конечно, — засуетился я, — сейчас я им дверь открою. Мне пришла в голову совершенно глупая мысль, что ноги нужны моему непрошеному гостю, чтобы удалиться. — В этом нет необходимости, — сообщил Сатана, и ноги у него моментально выросли оттуда, откуда им и положено расти. Сатана? Действительно Сатана? Тогда у него должны быть разноцветные глаза. Или это не у него? Как же он должен выглядеть? «Шагреневая кожа», «Математик и черт», «Таинственный незнакомец», Воланд, наконец. Ничего не помню. Клетчатый пиджак? Или не у него? Да что, в самом деле, у Сатаны всего один пиджак что ли! — Вы напрасно ищете мое описание в книжках, — произнес юноша в упор разглядывая меня небесными глазенками. И правда. Такой большой, а в сказки верю. Но это точно он. Мысли читает! Что же ему тут надо? Еще раз. «Шагреневая кожа», «Математик и черт». — Ваше злодейство, — изобрел я обращение, — я с интересом рассмотрю условия контракта купли-продажи души, но боюсь, данная сделка не может состояться. Чуть язык не вывихнул такие тирады произносить. — С чего бы это вдруг? — в небесных глазах неожиданно засветился неподдельный интерес. А я уж думал, они совсем не способны что-нибудь выражать. Такой странный вопрос настолько возмутил меня, что я забыл не только правила приличия, но и сковывающий меня страх. — Счас как наложу крестное знамение! — заорал я. — Куда лететь будешь! Вместе со своим дурацким золотым руном на башке! Интерес в синих глазах разгорелся еще больше. Такое выражение я видел у профессора Крабина, когда студенты подсунули ему навозного жука, заблаговременно выкрашенного позаимствованным для этой цели у девчонок лаком для ногтей. — Я вот что имел ввиду, — сказал Сатана (будем называть его так, пока не узнаем чего-нибудь нового), — ведь Вы ничем не рискуете. Ну попадет Ваша душа в ад. Так ведь рай ей все равно не светит. «Ну все! Хватит!», — решил я и, крепко зажмурившись, размашисто перекрестил незваного гостя. Послышался дробный стук. Я открыл глаза и обнаружил, что стучат зубы Сатаны. Сам же Сатана мелко трясся, как росой обильно, покрытый потом. Мне стало жалко его, но я решил проявить твердость характера. Едва я вторично занес руку с тремя сложенными щепоткой пальцами, Сатана просиял, и, блестя двумя рядами идеально ровных зубов, перекрестил меня, перекрестился сам и зачем-то перекрестил даже магнитофон, на котором надпись «Маяк» сменилась на «AKAI». — Поговорим в другой раз! — белозубо улыбнулся он и медленно растаял.