Глазами геолога

Турмалин лиддикоатит Среди пёстрого и шумного семейства турмалинов, знаменитого всей радугой оттенков, лиддикоатит стоит особняком — он не просто редок, он уникален в своей сложной архитектуре и молчаливом достоинстве. Главный секрет редкости лиддикоатита кроется в его происхождении и химической «рецептуре». Это кальциево-литиевая разновидность турмалина. Для его формирования требуется очень специфическое и редкое сочетание элементов — обогащенная кальцием и литием среда, которая медленно кристаллизуется в условиях, сменяющихся словно сезоны. Каждый новый слой роста кристалла привносит новые примеси, создавая внутри кристалла впечатляющую многоцветную неповторимую летопись его формирования. Именно эта сложность и делает крупные, качественные образцы столь исключительными. Бесспорной и самой знаменитой сокровищницей лиддикоатита является месторождение Анджанабонойна на острове Мадагаскар, другие отдельные находки были сделаны в Мозамбике, Намибии, Бразилии и Вьетнаме, но они не идут ни в какое сравнение с мадагаскарскими по богатству и сложности рисунка. Этот минерал, официально открытый лишь в 1977 году, был названа в честь Ричарда Т. Лиддикоата, президента Геммологического института Америки. До этого эти кристаллы в пегматитах часто относили к более распространенным эльбаитам. При твёрдости по шкале Мооса 7–7.5, камень довольно хрупок при обработке: его сложная внутренняя структура с зонами разного напряжения делает резку и огранку кристалла ювелирным подвигом. Потому в украшениях он редок. Турмалин лиддикоатит — виртуоз полихромии. В одном кристалле уживаются розовый, красный, зеленый, синий, желтый, коричневый и бесцветный оттенки. Но истинная уникальность — не в наборе красок, а в том, как природа их распределила. В поперечном срезе кристалла открывается потрясающая картина концентрических или секторальных зон, которые складываются в сложный калейдоскоп геометрических узоров, напоминающих геральдические символы. Иногда можно насчитать более пяти четких цветовых переходов, образующих треугольные «лепестки», расходящиеся из центра. Эта ярко выраженная зональность, отражающая тригональную симметрию кристалла, — его визитная карточка, и главное отличие от других турмалинов.

Перуанский голубой опал В перуанской пустыне Наска, знаменитой своими загадочными рисунками, на тихоокеанском склоне Анд, находят опалы, разительно отличающиеся от австралийских или эфиопских собратьев, с их переливами красок, и ярким мерцанием-опалесценцией, а однородная окраска с мягким бархатистым оттенком, хотя некоторым образцам свойственен эффект плеохроизма — способность незначительно менять цвет в зависимости от угла обзора. Его красота — это не огненная игра, а глубинное, спокойное сияние, словно исходящее из самого сердца камня. Эти опалы рождаются в андийских вулканических породах, где тонкие прожилки драгоценного материала толщиной всего от одного до пяти сантиметров требуют от шахтеров невероятного терпения и мастерства для их извлечения. Твердость перуанского опала по шкале Мооса составляет характерные для этой группы минералоидов 5.5-6, что требует аккуратного обращения, чтобы избежать царапин. Перуанский опал обладает уникальной, сдержанной и глубокой эстетикой, его цветовая палитра простирается от нежнейшего пастельно-голубого и бирюзового до глубоких зеленовато-голубых тонов, иногда достигая интенсивности, напоминающей знаменитые турмалины параиба. Некоторые камни настолько светлы и прозрачны, что их можно сравнить с аквамарином, а иные обладают молочно-голубой бархатистой глубиной, которая завораживает взгляд. Особую ценность представляют образцы с дендритными включениями — миниатюрными древовидными структурами, которые создают внутри камня крошечные, но невероятно детализированные пейзажи. В той же местности ещё изредка находят и нежные розовые опалы, что лишь подчеркивает уникальность этого региона.

ТАЁЖНАЯ ИСТОРИЯ Нашёл я тут рассказик… Так себе литература, скорее из разряда наивной геологической фантастики от неспециалистов. Автор, как всегда, не указан. Но вопросы ставит неожиданно созвучные моим мучительным размышлениям: о нужности и глубинном смысле нашей работы, кому и для чего мы передаём найденное в недрах, о защите окружающей среды от нас самих, об истинности выбора и осмысленности поступков - в общем, о нравственности… Считаю достойным прочтения в группе… Месторождения киновари неподалеку от долины Чулышмана действительно есть - в соседнем ущелье реки Чуя, где в районе Акташа оно было открыто ещё в 1842 году П.А.Чихачёвым. Первые карты геологического строения тут были составлены в 1914 году В.А.Обручевым, и в 1925 году В.Н.Нехорошевым. В 1934-35 гг поисковой партией геологов В.А.Кузнецова и А.С.Мухина было доказано, что Акташское и Чаган-Узунское месторождения имеют промышленное значение, и образуют единую ртутную зону. В то время в СССР было только одно промышленное Никитовское месторождение на Украине, и еще одно в Средней Азии с невысоким содержанием ртути — Хайдаркан. Тем не менее Акташское месторождение начали разрабатывать не сразу, здесь сказалась его удаленность и труднодоступность. И лишь в 1942 году, во время Великой Отечественной войны, когда Украина была занята врагом, в горах Алтая прогремели первые взрывы. Поначалу разработка на Акташе велась старательская артель, которая не только добывала руду, но и перерабатывала ее в примитивных тигельных печах небольшого металлургического завода. С окончанием войны артель была преобразована в государственное предприятие — Акташское рудоуправление. Акташ и Чаган-Узун разрабатывались с 1942 года по 2000-й. И действительно, эти разработки нанесли огромный ущерб окружающей среде Горного Алтая. И киноварь бывает не только темно-красной и красно-коричневой, но и ярко-алой. И 181-й авиаполк действительно базировался в Кандагаре... Но насколько история правдива - судить трудно. Вызывают сомнения упоминания про «похороны героев в Афганистане» (все тела погибших там вывозились на родину, это даже стало прибыльным делом для душманов), и про якобы подробные новости из Китая о русских контрабандистах (китайские спецслужбы весьма скрытны на такую информацию), а уж про «красную ртуть» я вообще молчу. Впрочем, у нас теперь есть свой безудержный знаток Алтая - Владимир Мурашов, наверняка он знает его лучше меня. Итак, вот эта история. Что егерь нашёл в покинутом лагере геологов. Таёжные истории Тайга не терпит слабости. Это откровение снизошло на меня в первую же зиму на Кордоне, в декабре девяносто первого. Но знаете, что я постиг позже? Она не выносит и сильных. Сильные полагают, что им всё подвластно, что они постигли все её тайны. А тайга… она лишь молча ждёт. Ждёт того мига, когда ты споткнёшься, когда усомнится твоя уверенность, когда покажется, что ты с ней освоился. И в тот миг она являет тебе, кто здесь истинный властелин. Меня зовут Михаил Степанович Шумилин. Хотя для всех я просто Степанович. Так проще, да и как-то душевнее. Мне сорок пять, и последние семь из них я несу службу егерем в Алтайском заповеднике, на кордоне Язула. А до этого были небеса. Я пилотировал Ми-8 в Афганистане. 181-й вертолётный полк, базировались в Кандагаре. Два года возил грузы, раненых, цинковые гробы. Потом нас сбили над Пандшером. Из всего экипажа уцелел лишь я. После госпиталя вернулся в Барнаул, домой. Жена к тому времени уже смирилась с мыслью, что живого мужа не дождётся. Дочка не узнала отца, пряталась за материнскую юбку. Товарищи сулили место в охране, но я чувствовал нутром: возьму в руки оружие ещё раз — и не удержусь. Слишком много от меня осталось там, в выжженных афганских горах. Знакомый отца предложил место в заповеднике, сказал: «Приезжай, годик отдохнёшь в тайге, душу полечишь». Я поехал. Только не на годик вышло. После Афгана я искал место, где нет людей. И нашёл его — кордон Язула. Сорок километров до ближайшего жилья. Идеально для того, кто жаждет забыть войну. Но тайга оказалась честнее меня. Она не даёт забыть, что смерть приходит не только с свинцом в груди. Порой она просто тихо сидит рядом и выжидает свой час, подобно той собаке у заброшенного барака. Октябрь девяносто третьего выдался на редкость сухим и тихим. Хотя по обыкновению в это время в наших краях уже ложится снег, а здесь лишь утренние заморозки рисовали серебряный иней на траве, который к полудню бесследно таял. Я только что вернулся с обхода верховьев Чулышмана, где проверял солонцы перед долгой зимой. Могу сказать, что маралы уже начали спускаться с высоких хребтов, следов множество, а это добрый знак. Значит, зима будет милосердной, не лютой. На кордоне меня ждала радиограмма от начальства, составленная коротко и по-военному чётко: проверить базу «Медвежий Лог», поскольку местные жители видели дым. База эта приютилась в двенадцати километрах от кордона, вверх по распадку; геологи бросили её ещё в восемьдесят девятом, когда экспедицию свернули из-за скудеющего финансирования. С тех пор постоянного жилья там не велось. Разве что браконьеры иногда ночевали, если непогода застигала их в пути. Собрался на следующее утро. Взял карабин — на всякий пожарный. Патронов — два десятка. Неприкосновенный запас на трое суток, ибо в тайге всякое случается, и лишняя осторожность не повредит. Прихватил аптечку и моток верёвки — это стала уже давняя привычка, вбитая ещё в Афгане, где нас учили: всегда бери с собой верёвку, она обязательно пригодится. Первые восемь километров я шёл по знакомой тропе, что бежала вдоль Каменистого ручья. Места там глухие, медвежьи угодья; в августе я видел здесь здоровенного самца, что потянул бы килограммов на четыреста, не меньше. Тогда мы разошлись миром. Я уступил ему дорогу, а он, недовольно покряхтывая, удалился в распадок — зверь он умный, старый, знает, что человека с ружьём лучше обойти стороной. За Каменистым тропа круто взмывает вверх, и подъём там тяжёл — перепад высоты метров триста. Когда-то геологи соорудили здесь лестницу из лиственницы, но время не пощадило её: она давно сгнила, и лишь кое-где из земли торчат, как кости, остатки брёвен. Поднимаешься, хватаешься за них по привычке, а они рассыпаются в труху прямо в руке — ведь прошло уже с тех пор два года, как ушли отсюда последние геологические партии. На перевале я остановился, чтобы перевести дух и окинуть взглядом округу. Отсюда, с высоты, вся долина Чулышмана открывалась как на ладони. И красота там была неописуемая, хоть я за годы работы, казалось бы, и привык. Река внизу извивалась серебряной лентой меж суровых скал. Тайга на склонах пылала жёлто-багряным пожаром. Лиственницы горели на солнце чистым золотом, а над гребнями хребтов куркуши уже надели первые белоснежные шапки. Тишина стояла такая глубокая, такая плотная, что в ушах начинался собственный, внутренний звон. Спуск в распадок Медвежьего Лога начинался сразу за перевалом. Тропа здесь была едва заметна, заросшая багульником и приземистой карликовой берёзкой. Было видно, что давно никто не ходил этой дорогой. И это насторожило меня, ибо браконьеры обычно протаптывают тропы до самой земли, а здесь казалось, что лет пять сюда не ступала нога человека. Километра через полтора я увидел первые следы человеческого присутствия — старую банку из-под тушёнки, всю проржавевшую и наполовину вросшую в сырую землю. Потом попались ещё одна банка, и ещё — типичный след геологических экспедиций, которые весь свой мусор не вывозили, а попросту бросали, где стояли. Дальше пошли остатки техники: колесо от вездехода, обрывок гусеницы, какие-то железные обломки неясного назначения. И всё это медленно, но верно поглощала тайга: мох неспешно оплетал металл, у подножия ржавых груд уже густо зеленел брусничник, делая их частью этого вечного пейзажа. База предстала передо мной внезапно, едва я вышел из-за поворота распадка. Три барака, сарай и остов антенной вышки — всё это покосилось, вросло в землю, крыши кое-где провалились внутрь. Лишь один барак выглядел чуть менее разрушенным: крыша цела, и печная труба торчала на своём месте. И в этот момент я услышал то, чего никак не ожидал услышать. Из-за двери того самого барака донёсся лай — слабый, хриплый, но абсолютно явственный. Собачий лай. Там, где собак в принципе не могло быть. Я замер, вслушиваясь в тишину. Лай повторился. Я снял с плеча карабин и на всякий случай передёрнул затвор — мало ли кто мог обосноваться в этом забытом богом месте. Подходил осторожно, по-военному, используя каждое укрытие; старые навыки никуда не деваются. Метрах в двадцати я уже разглядел её. Собака. Она сидела на цепи у входа в барак. Восточноевропейская овчарка, старая, с мутным бельмом на левом глазу — явная катаракта. Шерсть сбилась в колтуны, рёбра выпирали из-под кожи, а на шее болтался обрывок цепи, не длиннее полутора метров. Конец её был грубо обрублен, словно кусачками. Пёс заметил меня и попытался встать, но не смог — лишь приподнял голову и прохрипел предупреждающий, недобрый звук, мол, не подходи. Но было видно — сил на настоящую угрозу у него не осталось. Я остановился в пяти шагах, присел на корточки, достал из рюкзака банку тушёнки. Открыл, выложил половину на землю и отступил назад. Собака смотрела то на меня, то на еду, и минуты три длилась её немая борьба с собой. Наконец она поползла к пище, даже не пытаясь подняться на лапы, и проглотила её в три жадно сжавшихся движения. Потом облизнулась. Я выложил вторую половину и подвинул чуть ближе. На этот раз она ела уже спокойнее, а я вполголоса говорил с ней — ровно, тихо, рассказывал, кто я и зачем пришёл. Может, это и кажется глупостью, но в тайге привыкаешь разговаривать сам с собой, а тут — живая душа, слушатель. Минут через пятнадцать она позволила мне подойти вплотную. Я осмотрел цепь — старая, ещё советская, но крепкая. Ошейник — кожаный, весь стёртый до дыр. Собака не сопротивлялась, лишь следила за мной своим единственным зрячим глазом. Я достал флягу, налил воды в котелок — она выпила всё одним долгим, жадным глотком. Теперь предстояло заглянуть в барак. Пёс снова заворчал, когда я направился к двери, но уже без прежней угрозы — скорее с тревогой, с каким-то тёмным беспокойством. Дверь была прикрыта, но не заперта. Я толкнул её плечом и переступил порог. Первое, что ударило по нервам, — запах. Не смрад смерти, как можно было ожидать, а тяжёлый дух запустения, старости и немощи. Пахло, как в заброшенной больнице: карболкой, плесенью и чем-то прокисшим. Когда глаза привыкли к полумраку, я разглядел обстановку. Барак был обжитым. В углу стояла буржуйка, а рядом — аккуратная поленница дров. У окна — стол с керосиновой лампой, кружкой и тарелкой. Всё вымыто, прибрано. На стене висел самодельный календарь из листков бумаги; последняя дата была помечена карандашом: 15 ноября 1992 года. Почти год назад. На нарах у дальней стены лежало тело, прикрытое потрёпанным геологическим бушлатом. Я подошёл ближе, осторожно отогнул край ткани. Передо мной лежал старик, лет семидесяти с лишним. Сухой воздух барака превратил его в мумию — седая борода, впалые щёки, руки, сложенные на груди. Было ясно: он умер во сне. Тихо, без мучений. На табурете у нар лежала стопка тетрадей и конвертов. Я взял верхний конверт. Адрес: Новосибирск, ул. Советская, дом 45, кв. 12 — Крюковой Елене Васильевне. Обратный адрес гласил: база «Медвежий Лог», Крюков Василий Петрович. Письмо было датировано мартом 1992 года. Я открыл одну из тетрадей. Она оказалась дневником. Последняя запись была сделана 14 ноября 1992 года. Почерк дрожал, но выводил разборчиво: «Совсем ослаб. Байкал не отходит от меня третий день. Хороший пёс. Очень жаль, что Ленка так и не ответила на письма. Наверное, они не доходят. Или она сменила адрес». Но ведь дочка должна простить старого дурака. Становится холодно. Дров осталось совсем мало. Я опустился на табурет и начал читать дневник с первых страниц, пытаясь понять, как разворачивалась эта одинокая драма. Постепенно из пожелтевших страниц передо мной возникала судьба Василия Петровича Крюкова, начальника геологической партии, работавшего здесь с семидесятого года. В восемьдесят девятом экспедицию закрыли, людей отозвали. Но он остался. Первые причины описывались смутно: «Не могу бросить дело всей жизни, да и ехать, по сути, некуда». Позже картина прояснилась. Жена умерла в восемьдесят восьмом, дочь жила в Новосибирске, устроила свою жизнь, вышла замуж. После похорон они поссорились — дочь настаивала, чтобы отец переехал к ним, а он отказался. «Что я буду делать в городе? Под ногами путаться, когда у меня здесь работа». Он уехал обратно на базу, и больше они не виделись. Когда экспедицию закрыли, Крюков понял: обратного пути нет. Денег на дорогу не было — всё, что накопил за жизнь, ушло на похороны жены. Да и гордость не позволяла вернуться с повинной. Решил перезимовать, думал, весной что-нибудь придумается. Но весна прошла, затем лето, потом ещё одна зима… СССР развалился, и о заброшенной геологической базе все забыли. Он писал дочери регулярно. Сначала раз в месяц, потом всё чаще. Письма складывал в стопку — отправить их было некому. Ближайшая почта — в Артыбаше, за 80 километров. Для старого человека расстояние непосильное. Он надеялся, что кто-нибудь зайдёт на базу, поможет отправить письма, но никто так и не пришёл. В 1991-м у него появился Байкал — тогда ещё молодой пёс, прибившийся из тайги. Крюков писал в дневнике: «Думаю, от браконьеров сбежал или они его бросили. Был совсем тощий, в репьях, но я его откормил. Оказался хороший пёс, умный. Теперь вдвоём не так тоскливо коротать дни». Последний год был особенно тяжким. Еда закончилась, патроны для ружья тоже. Выживали только тем, что Байкал приносил с охоты — зайцев, куропаток, иногда рябчика. Сам Крюков совсем ослаб, ноги перестали держать. Последние записи в дневнике были всё больше о дочери. Он просил у неё прощения, объяснял, почему не смог вернуться, надеялся на встречу, которой не суждено было случиться. Я отложил дневник и вышел из барака, жадно глотнув свежего воздуха. Байкал поднял голову, вопросительно глянул на меня. Я присел рядом, погладил его по свалявшейся шерсти. Пёс ткнулся носом в ладонь и тяжело вздохнул. Мы сидели так минут десять, пока я обдумывал, что делать дальше. Потом достал рацию и вызвал базу. Ответили только с третьего вызова. Голос начальника заповедника, Петра Ильича, трещал в динамике, пробиваясь сквозь помехи. Я коротко доложил: «Нахожусь на базе Медвежий Лок. Обнаружен труп мужчины, примерно 70 лет. Давность смерти около года. При нём документы на имя Крюкова Василия Петровича». Пётр Ильич помолчал несколько секунд, потом сказал то, чего я и ожидал: «Надо вызвать милицию для составления протокола. Они приедут, заберут тело на экспертизу, потом похоронят как невостребованное, если родственники не объявятся». Я смотрел на Байкала, на барак, на стопку ненаписанных писем и думал о том, что этот пёс целый год просидел на цепи рядом с мёртвым хозяином. Год ждал помощи. Я нажал тангетку и сказал, что связь плохая: «Не расслышал последнее указание». Пётр Ильич повторил про милицию, а я ответил: «Понял. Завтра с утра выдвигаюсь в Артыбаш, оттуда позвоню куда следует». После этого связь прервалась, и я выключил рацию. В бараке нашёл старую геологическую карту, на которой Крюков отметил несколько мест красным карандашом. Одно из них называлось «Орлиная полка». Судя по изолиниям, это был скальный выступ над Чулышманом. Мелким почерком была сделана приписка: «Самое красивое место во всём районе. Отсюда видно весь каньон на десятки километров». Инструментов в бараке оказалось достаточно. Я взял лопату, кирку и топор. Тело завернул сначала в бушлат, потом в старый брезент из сарая. Байкал следил за каждым моим движением, но не мешал — словно понимал, что происходит и что нужно сделать. До Орлиной полки было около километра по распадку, а затем — крутой подъём метров на двести в высоту. Я несколько раз останавливался передохнуть: ноша была тяжёлой. Крюков, хоть и высохший, всё же весил килограммов пятьдесят. Байкал шёл рядом, замирал, когда я останавливался, и терпеливо ждал. Место и вправду оказалось невероятно красивым, точно как писал Крюков. Скальная площадка размером метров десять на десять поросла приземистыми лиственницами, а внизу, метрах в трёхстах, Чулышман плавно изгибался. Вода в реке здесь была тёмно-зелёная, почти чёрная. А на противоположном берегу высились скалы из красного песчаника, слоистые, словно исполинский торт. Солнце уже клонилось к гребням хребтов, заливая всё вокруг мягким, золотистым светом. Копать пришлось долго и тяжело. Земля была каменистая, местами уже тронутая морозом, но я не спешил. Это был правильный труд — нужный и важный, как тогда, в Афганистане, когда мы хоронили своих товарищей. Только там всегда присутствовали спешка и гнетущий страх, что накроют миномётным огнём. А здесь царили тишина и покой, нарушаемые лишь мерными ударами кирки о камень. Я выкопал яму глубиной метра полтора. Глубже не позволяла скальная порода. Опустил тело Крюкова, засыпал землёй, а сверху аккуратно уложил камни, чтобы дикие звери не разрыли могилу. Из двух лиственничных жердей соорудил простой крест, скрепил их верёвкой, которую, по привычке, взял с собой. Простоит он год-другой, а там — как получится. Я присел на край скальной площадки, свесив ноги над обрывом. Байкал улёгся рядом, положив голову на передние лапы. Солнце коснулось зубчатого гребня гор, и тени стали длинными и резкими, а внизу Чулышман менял цвет с тёмно-зелёного на багровый, отражая закатное небо. В этот миг я вспомнил, как мы хоронили ребят после боя в Паншерском ущелье. Тоже на скалах, чтобы духи не нашли могил и не осквернили их. Командир что-то читал из устава, а мы стояли и думали каждый о своём. Кто-то — о том, кто будет следующим, кто-то — о доме и семье, что ждут, а кто-то — о том, что эта война никогда не кончится. Но для тех ребят она кончилась. Кончилась там, на афганских камнях. А для меня она длится до сих пор — здесь, в алтайской тайге. Только враг теперь другой. Не душманы с «стингерами», а собственные призраки и воспоминания. И этот бой не выиграть окончательно. Можно лишь научиться жить под непрекращающимся обстрелом собственной памяти. Я поднялся, отряхнул штаны от земли и хвои. Надо было возвращаться — быстро темнело, а в темноте по тайге ходить опасно даже со знанием местности. Байкал поднялся вслед за мной, но сначала подошёл к могиле, обнюхал уложенные камни и тихо чихнул. Потом сел, поднял морду к небу и завыл — тихо, протяжно и пронзительно, провожая хозяина в последний путь. Обратно на базу мы шли уже в густых, сгустившихся сумерках. Я включил фонарь, хотя Байкал, казалось, знал дорогу лучше меня и уверенно вёл вперёд. На базе я собрал все письма Крюкова, его дневники и документы, аккуратно сложил в свой рюкзак. Геологические образцы, пылившиеся на полках, оставил на месте. Пусть остаются здесь. Это была его работа, его жизнь, и не мне решать, что с ними делать. В углу барака я нашёл старый ошейник Байкала и обрывки перерубленной цепи. Ошейник снял с собаки и швырнул далеко в распадок, решив, что с него хватит неволи. Потом посидел ещё немного у холодной буржуйки, пытаясь представить, как они зимовали здесь вдвоём. Старик и его пёс. Длинные зимние вечера, метель, воющая за тонкими стенами, скупой свет керосиновой лампы, их неспешные, безмолвные разговоры. Возможно, они были по-своему счастливы в этом забытом Богом месте. На кордон мы вернулись уже в полной, непроглядной темноте. Байкал сначала не хотел заходить в избу, сел у порога и смотрел куда-то в глубь таёжной ночи. Мне пришлось долго уговаривать его, заманивать едой, и, наконец, он переступил порог и лёг у печки на старое одеяло. Я затопил печь, поставил чайник, достал из неприкосновенного запаса банку сгущёнки и развёл её густой сладостью в кипятке. Я налил Байкалу в миску сладкого чая, и он выпил его с видимым удовольствием. Ночью пёс поскуливал во сне, судорожно дёргал лапами, будто бежал по неведомым только ему тропам, а я в это время не спал. Курил на крыльце, вглядываясь в спящую тайгу, и размышлял, как бы мне объяснить Петру Ильичу всю эту запутанную историю — что вызывать милицию нет никакой нужды, что Крюков уже упокоен с миром, как и подобает человеку, прожившему достойную жизнь, и что так — правильнее. Однако ничего объяснять не пришлось, поскольку утром Пётр Ильич позвонил сам и сообщил, что связался с геологическим управлением в Новосибирске. Выяснилось, что Василий Петрович Крюков официально числится умершим ещё с девяностого года. Родственникам уже давно выплатили все положенные компенсации, так что, с формальной точки зрения, никакого трупа и вовсе не существовало. Я умолчал о письмах, которые забрал с собой. Решил, что когда-нибудь потом отправлю их его дочери. Пусть узнает, что отец помнил о ней до самого последнего своего дня. А может, и не отправлю. Возможно, будет лучше, если она так и будет думать, что он умер быстро, без долгих мучений и гнетущего одиночества. Пока не знаю. Время рассудит и подскажет, какой из этих путей будет верным. Байкал прижился на кордоне на удивление быстро. Уже через неделю он заметно отъелся, шерсть его заблестела, лоснилась на солнце, и лишь глаз оставался таким же мутным, но это ему нисколько не мешало. На обходы территории он ходил со мной неотступно, шёл так азартно и уверенно, что любая легавая позавидовала бы, а по вечерам растягивался у печки, пока я читал вслух. Иногда я читал дневники самого Крюкова, иногда — свои собственные книги, привезённые из дома, и пёс внимательно слушал, время от времени тяжело вздыхал и постепенно засыпал под мерный, убаюкивающий звук моего голоса. А в декабре случилось то, из-за чего я, собственно, и рассказываю эту историю. На кордон явились двое незнакомцев, которые представились геологами из Новосибирского НИИ и предъявили вполне официальные, настоящие документы. Они пояснили, что разыскивают базу «Медвежий Лог», поскольку их руководство чрезвычайно заинтересовано в старых отчётах Крюкова, особенно тех, что касались работ восемьдесят девятого года. Документы были подлинными, со всеми печатями и подписями, всё как полагается, но что-то в этих людях было не так. Возможно, чересчур внимательные, сканирующие всё вокруг глаза. Или манера держаться — слишком собранная, подтянутая. В Афганистане я научился безошибочно распознавать таких людей. И эти двое определённо не были геологами. В них угадывалась военная выправка, характерные отточенные движения, да и взгляд был не учёного, а скорее оперативника — холодный и цепкий. Но главное, что их окончательно выдало, — это была реакция Байкала. Едва только они переступили порог избы, пёс сорвался с места и с яростным рыком кинулся на того, что был помоложе. Я едва успел ухватить его за загривок и оттащить. Байкал рвался вперёд, рычал, и у него в уголках пасти выступила пена. Никогда прежде я не видел его в таком исступлённом состоянии. Это была не просто злоба — это было что-то запредельное, животное и неудержимое. Незнакомец заметно побледнел и отпрянул к двери, а второй, тот, что постарше, машинально сунул руку в карман куртки. С огромным трудом я оттащил взбешённого пса и запер его в сарае, откуда тут же донёсся его яростный, неумолкающий лай. Я показал нежданным гостям на карте, где находится база «Медвежий Лог». Врать не стал — всё равно бы нашли, мест здесь не так уж много. Лишь добавил, что был там около месяца назад, что база совершенно пуста, крыши провалились, а внутрь я не заходил. Они переглянулись, сухо поблагодарили за информацию и поспешно удалились. Когда я выпустил Байкала из сарая, он тут же ринулся к крыльцу и начал жадно обнюхивать половицы, тихо поскуливая при этом. Я присел рядом и присмотрелся внимательнее. На серых досках отчётливо виднелся свежий след от армейского ботинка с характерным рифлёным протектором. И, что самое интересное, был заметен особенный, неравномерный износ на каблуке — правый был стёрт значительно сильнее левого. И тут меня будто током ударило: я вспомнил, где видел абсолютно такой же отпечаток. Возле барака Крюкова, прямо у входа, под слоем пыли и осыпавшейся хвои, лежал след с идентичным рисунком протектора и таким же характерным износом. Только тот след был старым, прошлогодним, оставленным явно ещё при жизни хозяина избушки. Совпадение? Но в тайге не бывает простых совпадений. Здесь всё имеет свою причину и неизбежное следствие. Байкал всю ночь не сомкнул глаз; он сидел у двери, настороженный и неподвижный, будто ждал чего-то, будто знал твёрдо — эти люди обязательно вернутся, и понимал, зачем они придут и что будут искать. Я тоже не спал. Проверил карабин, пересчитал патроны. Во мне ожили старые, выжженные афганским солнцем навыки. Если что — без боя я не сдамся, это уж точно. Но никто не пришёл — ни в эту ночь, ни в следующую. Может, они нашли то, что искали, на заброшенной базе. Может, поняли, что здесь их ничего не ждёт. А может, просто выжидают подходящего момента, как и сама тайга, о которой я говорил в самом начале, — тайга, что только и ждёт, когда ты расслабишься и утратишь бдительность. С той поры Байкал больше не подходит к порогу, спит у печки, но спит очень чутко, настороженно прислушиваясь к каждому шороху за стенами. Малейший шорох за стеной — и его уши уже настороже, застывшие в напряжённом ожидании. Он приподнимает голову, и в тишине рождается безмолвный диалог между нами. Мы оба знаем, что эта история ещё не дописана до конца, ведь Крюков отыскал что-то в восемьдесят девятом. Нечто столь значительное, что даже спустя четыре года после того, как не стало Союза, находятся те, кто об этом помнит и продолжает упорно искать. Я принялся скрупулёзно изучать дневниковые записи Крюкова, вглядываясь в каждую строчку в надежде отыскать намёк, зацепку. Пока всё окутано туманом. Он скрупулёзно вносил данные о породах, пробах, помечал номера скважин, координаты — но для моего непосвящённого взгляда это была та же китайская грамота. Я невежда в геологии. Но время у меня есть: зима на Алтае долгая, а ночи — бесконечные. Так что я непременно во всём разберусь, рано или поздно. А пока что мы с Байкалом живём нашей неспешной, размеренной жизнью. Совершаем обходы по вверенному участку, сверяемся с солнцем, читаем следы зверей на снегу. По вечерам коротаем время у печки. Я рассказываю ему про Афганистан, про то, что пришлось там пережить. А он слушает, и порой из его груди вырывается тихий вздох, словно он всё понимает и разделяет мою боль: «Пёс он хороший, верный. Таких сейчас почти не осталось, равно как и людей, на кого можно положиться в жизни». История — если вдуматься — вовсе не о смерти, а о верности. О том, что даже когда всё кончено и от надежды не осталось и следа, кто-то продолжает ждать и верить. Так же, как Байкал целый год ждал своего мёртвого хозяина, так и я, наверное, чего-то жду здесь, в таёжной глуши. Пока сам не знаю, чего. Возможно, просто жду, когда же затянутся старые раны и можно будет жить, не оглядываясь постоянно на прошлое. Но это, пожалуй, уже совсем другая история… А может, и нет. В тайге всё переплетено незримыми нитями. Прошлое с настоящим, живые с усопшими, люди со зверьми. И все мы — лишь части одного великого круговорота, из которого нет выхода. Остаётся лишь принять это как данность и двигаться вперёд. Пока есть силы бродить по тайге, пока есть патроны в обойме карабина, пока Байкал терпеливо ждёт у порога, что бы ни готовило нам грядущее. Февраль девяносто четвёртого выдался на редкость лютым, даже по суровым алтайским меркам. Тридцать пять градусов ниже нуля держались уже вторую неделю, и тайга превратилась в безмолвное царство Инея, скованное ледяным, искрящимся саваном. В такую стужу зверьё прячется в глубине нор, птицы затихают, и лишь одинокий ветер гуляет по распадкам, взметая с земли колючую снежную позёмку. Но работа егеря не ждёт потепления, и мы с Байкалом по-прежнему выходили на обходы, проверяя излюбленные браконьерами места, где они ставят свои капканы и петли. В то утро мы шли по замёрзшему руслу каменистого ручья, когда Байкал внезапно замер и повёл носом, жадно втягивая воздух. Затем он резко свернул с тропы и устремился через сугробы к распадку, уходящему влево от основного русла. Я хорошо знал эту его манеру — когда он что-то учуял и шёл по зову носа. Я последовал за ним, проваливаясь по колено в рыхлый, слепящий снег. Метров через двести я увидел то, что насторожило пса. На снегу алело пятно — кровь, уже успевшая подмёрзнуть, но ещё свежая, не старше суток. Кровавый след уходил дальше, вглубь распадка, и это был не звериный, а человеческий след, судя по тому, как он двигался — кто-то раненый брёл здесь, падал, снова поднимался и шёл дальше, оставляя через каждые несколько метров алые отметины. Мы шли по этому скорбному пути ещё около двух километров, и я уже мысленно готовился обнаружить лишь бездыханное тело, как вдруг Байкал, забежав за мощный кедр, подал голос. Там, в снежной яме под обнажёнными корнями дерева, лежал человек, молодой мужчина лет тридцати. И я узнал его. Это был тот самый человек, что появлялся на кордоне в декабре. Теперь же он лежал передо мной, и лицо его было подобно воску, белое и прозрачное от истекшей крови. Губы посинели, но грудь еще с хриплым, прерывистым усилием поднималась, вырывая у глотка хриплый, неровный вздох. Рана зияла в правом боку – кровавая, налипшая воронка, глубокая и страшная на вид, но, как я сразу понял, не смертельная, если кровь удастся остановить вовремя. Кто-то явно метил в сердце, но промахнулся на какую-то роковую пару сантиметров, не задев ничего жизненно важного. Сорвав с себя телогрейку, я разорвал собственную майку на длинные полосы и, стиснув зубы, стянул ими рану, как умел. Затем укутал его в грубую ватную куртку. Рядом валялся рюкзак, из которого высыпались на снег странные красные камни, напоминавшие киноварь, но куда более яркие, почти алые, пылающие на белизне, как капли свежей крови. Дотащить этого человека до кордона в одиночку было немыслимо – все двенадцать километров по бездорожью и глубокому снегу. Пришлось идти за нартами, оставив Байкала сторожить раненого. Пес, словно поняв всё без слов, лег рядом, аккуратно положил свою тяжелую голову ему на грудь, и в этом жесте была такая тихая преданность, что я сразу успокоился: он не даст ему умереть, будет греть его своим дыханием и теплом всего тела. Когда я вернулся спустя три часа, нарты громыхали за спиной, картина была почти неизменной. Лишь Байкал перебрался на другую сторону, чтобы лучше прикрыть человека от ветра. Раненый был без сознания, но жив, дыхание еще теплилось в его остывающем теле. Я бережно погрузил его на нарты, укутал всем, что нашлось под рукой, и поволок по снежной целине к кордону. Байкал бежал рядом, временами тихо поскуливая, словно подбадривая и меня, и того, кто лежал на волокуше. На кордоне я перенес его в избу, уложил на свою койку, поближе к жарко натопленной печи. При свете керосиновой лампы внимательнее осмотрел рану, промыл спиртом, зашил обычными нитками, что продезинфицировал в пламени. Мой афганский опыт вновь оказался кстати – там, в горах, приходилось делать и не такое, куда в более суровых условиях. Главное было в том, что внутренние органы остались невредимы, хотя крови он успел потерять ужасающе много. Первые сутки стали критическими. Жар взметнулся под сорок градусов. Я отпаивал его отваром из ивовой коры и менял пропитавшиеся кровью повязки каждые несколько часов. Байкал не отходил от постели ни на шаг, лежал рядом и следил за каждым, самым слабым, движением больного, будто силой своей верности удерживая его в этом мире. На вторую ночь жар начал отступать, дыхание стало ровнее и глубже, и я с облегчением понял – он выкарабкается. В сознание он пришел лишь на третий день. Открыл глаза и долго, бессознательно смотрел в потолок, привыкая к реальности. Потом его взгляд нашел меня, губы дрогнули, он попытался что-то сказать, но я остановил его легким жестом, поднес к его губам кружку с теплым бульоном. Он пил мелкими, жадными глотками, морщась от боли при малейшем движении. Потом его глаза упали на Байкала, и во взгляде мелькнуло слабое узнавание. Почти беззвучно, едва слышным шепотом, он сказал, что помнит эту собаку, видел ее когда-то. Я лишь кивнул в ответ: знаю, вы приходили в декабре. Он медленно покачал головой и прошептал, что нет, раньше – еще в ноябре девяносто второго года, он был у Крюкова на базе. Приходил с деловым предложением к старику, хотел выкупить информацию о его находке. Крюков отказался тогда категорически, сказав, что некоторые вещи не продаются. А собака тогда, как и сейчас, не лаяла, а лишь молча и пристально смотрела. Следующие дни он восстанавливался медленно, по крупицам набираясь сил, и урывками, когда хватало дыхания, рассказал мне свою историю. Звали его Алексей Воронов, по образованию он был химик. Работал в закрытом институте в Новосибирске вплоть до девяносто первого года. Когда институт расформировали, он, как и многие тогда, остался не у дел. Жена ушла к другому, забрав с собой пятилетнюю дочь, а платить алименты было попросту нечем. И тогда подвернулась возможность подзаработать. Старый знакомый свел его с неким Сидых, бывшим полковником, который искал специалиста по редкоземельным элементам. Сидых каким-то темным путем разузнал про находку, сделанную Крюковым еще в восемьдесят девятом году. По его данным, старый геолог обнаружил уникальное месторождение киновари с невероятно высоким содержанием особых примесей, делавших минерал необычайно ценным. Дело было не в ядерном оружии, как ходили легенды о «красной ртути», а в производстве особых катализаторов для химической промышленности. Китайские компании были готовы платить бешеные деньги за такое сырье – по пятьдесят тысяч долларов за килограмм очищенного продукта. План был прост: найти записи Крюкова с точными координатами, продать информацию китайцам, а те уж сами организуют добычу. Воронов же должен был лишь оценить образцы и подтвердить их уникальность. Сначала они пытались договориться полюбовно. Воронов ездил к Крюкову, предлагал большие деньги, но старик был непреклонен. Он сказал, что некоторые вещи не имеют цены, а если начать там добычу, то можно погубить всю реку, отравить тайгу на десятки километров вокруг. После неожиданной смерти Крюкова они с Сидыхом вернулись на его базу, нашли тайник с образцами и зашифрованными записями. Воронов расшифровал координаты, тщательно изучил образцы, и тут до него, наконец, дошёл весь чудовищный масштаб возможной катастрофы. Если китайцы начнут добычу, пренебрегая всеми технологиями безопасности, это на корню уничтожит хрупкую экосистему верховьев Чулышмана. Ртуть хлынет в реку, а оттуда – в чистейшие воды Телецкого озера, отравив всё на своем пути. Отравление получили бы тысячи людей, чьи жизни и здоровье оказались бы разменной монетой в этой чудовищной игре. Воронов, прозревший окончательно, заявил Сидыху, что необходимо все рассказать властям: «Пусть государство само решает, что делать с этим месторождением». В ответ бывший полковник молча достал нож. Дальнейшее в памяти Алексея всплывало обрывками, словно страшный сон: резкий удар в бок, падение на колени, холодный снег, впитывающий тепло жизни. Сидых, хрипло дыша, забрал рюкзак с основными образцами и документами. Воронов, собрав последние капли воли, притворился мертвым, и эта старая, как мир, уловка сработала. Когда шаги затихли в лесной тишине, он, стиснув зубы от невыносимой боли, пополз, успев припрятать в свой карман несколько кроваво-алых камушков – последнюю надежду на доказательство своей правоты. Его рассказ растянулся на несколько дней, он выдавал его урывками, по крупицам, когда хватало сил на слова. Я молча менял ему повязки, кормил горячим бульоном, а в голове у меня бушевала своя собственная буря. По закону я должен был сообщить в милицию – и о раненом, и о покушении на убийство, и о зловещих планах с китайцами. Но это означало ввязаться в долгую, изматывающую историю с бесконечными допросами, проверками, подозрениями. Кто знает, чем бы это кончилось? Могли всплыть и обстоятельства смерти старого Крюкова, начать выяснять, почему я похоронил его сам, не сообщив официально. Риск был слишком велик. К концу второй недели Воронов уже мог сидеть. Молодой, крепкий организм отчаянно боролся, рана затягивалась, на щеках появился румянец. Он часто рассказывал о своей дочке, с нежностью показывая потрепанную фотографию из бумажника. С морозного снимка на меня смотрела улыбающаяся девочка с тонкими косичками. Он говорил, что всего лишь хотел заработать на квартиру, чтобы было куда привозить ребенка, чтобы создать ей уголок, свой дом. Не думал, не гадал, что все зайдет так далеко. Теперь он понимал старого Крюкова, этого сурового хранителя тайги, защищавшего свою землю до последнего вздоха. Однажды вечером, когда он уже мог, опираясь на палку, делать неуверенные шаги по избе, я прямо, без обиняков, спросил его о планах. Он долго молчал, его глаза были прикованы к танцующим языкам пламени в печке. Потом, не отводя взгляда, тихо сказал, что не знает. Возвращаться в Новосибирск страшно – Сидых его найдет и добьет. Идти в милицию – тоже рискованно: у бывшего полковника ГРУ связи повсюду. Да и кто поверит безработному химику против уважаемого офицера спецслужб? Решение мое созревало не сразу. Я днями взвешивал все за и против, ворочаясь по ночам. С одной стороны, этот человек сознательно вступил в преступный сговор, вознамерившись продать то, что ему не принадлежало. С другой – он не был законченным злодеем, просто оступившимся, затравленным жизнью человеком, попавшим в безвыходную ситуацию. И он попытался остановить маховик преступления, едва осознав его чудовищные последствия, едва не заплатив за это попыткой жизнью. В начале марта, когда Воронов уже достаточно окреп, чтобы обходиться без палки, я велел ему собираться. Погрузил на снегоход, одолженный у знакомого охотника, и мы тронулись в путь к трассе, в сторону поселка Балыкча. Дорога заняла целый день; мы останавливались каждый час, давая ему передохнуть и собраться с силами. По пути я изложил ему свое решение. Сказал, что не стану сообщать властям ни о нем, ни о «красной ртути», ни о планах Сидыха. Но и он должен дать слово молчать. Навсегда забыть о Крюкове, о месторождении, о Кордоне Езула. Пусть эта история канет в Лету, а он начнет жизнь с чистого листа где-нибудь очень далеко от сибирских просторов. Я отдал ему свои скромные сбережения – три тысячи рублей, которых должно было хватить на первое время. Воронов слушал молча, не перебивая. Потом спросил тихо, почти шепотом: «А Сидых? Что, если он все-таки продаст координаты?». Я коротко ответил, что Сидых мертв. Я нашел его в тайге в конце февраля. Постарались волки. Это была ложь, но Воронов не стал уточнять, не стал допытываться. Он лишь молча кивнул, и в его глазах читалось понимание. Мы оба знали, что некоторые вещи лучше навсегда оставить за гранью слов, в глубине таежной тишины. В Балыкче я высадил его у автостанции. Он постоял несколько минут, опираясь о потертую стену, будто собираясь с духом, с новыми силами для нового пути. Потом выпрямился и протянул мне руку для прощального рукопожатия. Его пальцы были уже не такими слабыми. «Спасибо, – сказал он глухо. – За все. За жизнь. За второй шанс». И пообещал, что об Алтае забудет навсегда, словно ничего и не было. Словно это всего лишь длинный, тяжелый сон, от которого вот-вот наступит пробуждение. Я кивнул в последний раз, резко развернул снегоход и тронулся в обратный путь, не позволив себе оглянуться. Обратная дорога показалась бесконечно длинной, каждый километр был наполнен тягостными раздумьями. Я мысленно возвращался к своему решению, снова и снова спрашивая себя: правильно ли поступил? Отпустил человека, причастного к преступному замыслу, умолчал о месторождении, которое, возможно, имеет стратегическое значение. Но что бы изменилось, сообщи я властям? Начались бы бесконечные проверки, бумажная волокита, а в итоге кто-то наверняка продал бы информацию, только уже на ином, казенном уровне. А меня бы затаскали по кабинетам, ворошили бы историю со стариком Крюковым, и неизвестно, чем бы это все закончилось. На кордон я вернулся уже в полной, непроглядной темноте. Байкал встретил меня у самого порога, обнюхал внимательно и долго, будто проверяя, один ли я вернулся, не привез ли снова кого-то раненого. Потом, успокоившись, тяжело вздохнул и пошел на свое привычное место у печки. Я затопил ее, повесил закопченный чайник, опустился за стол, достал свой дневник, который веду только для себя, и вывел на пожелтевшей странице короткую, лаконичную запись: «Март 1994. Сделал выбор. Время покажет, правильный ли». Образцы той самой киновари, алые, как застывшая кровь земли, я упаковал в старый, потрескавшийся геологический ящик и спрятал в самом дальнем углу сарая, под грубой горой досок. Не выбросил и не уничтожил – просто убрал с глаз долой. Может, когда-нибудь, придет другое время, появятся иные, безопасные технологии, и эти камни попадут, наконец, в правильные руки. А может, так и сгниют они вместе с сараем, возвращаясь в землю, из которой были когда-то извлечены. Это решит сама тайга. Остаток марта прошел на удивление спокойно и привычно. Я вернулся к своей обычной работе: обходы территории, проверка солонцов, мелкий, неторопливый ремонт на кордоне. Байкал словно помолодел за те недели, что мы выхаживали Воронова. Может, почувствовал себя вновь нужным и полезным, а может, просто веяло уже близкой весной. По вечерам мы сидели у печки: я читал или писал отчеты, а он дремал у моих ног, иногда вздрагивая и поскуливая во сне, преследуя невидимых зверей. В апреле снег начал активно таять, реки вскрылись ото льда, и связь с внешним миром практически полностью прервалась до конца распутицы. Это было мое самое любимое, самое умиротворенное время в тайге, когда ты отрезан от всех проблем и тревог цивилизации и живешь исключительно текущим днем, слушая лишь тишину и звуки пробуждающейся природы. Но внутри меня, вопреки всему, все равно сидела тихая, но навязчивая тревога: правильно ли я поступил тогда и чем в конечном счете обернется эта история? Май девяносто четвертого года. Распутица закончилась. Дороги подсохли, и на кордон снова стали изредка доноситься вести из большого мира. Старый знакомый, охотник Семёныч, привез продукты и пачку свежих, еще пахнущих типографской краской газет. За неторопливым чаем он рассказал последние новости. В Китае громкий скандал: накрыли крупный контрабандный канал по поставке редкоземельных элементов из России. Среди задержанных фигурирует некий Сидых, бывший военный, главный организатор всей схемы. При нем нашли какие-то образцы руды и документы, но конкретное месторождение он указать так и не смог – или не захотел. Я слушал, молча кивал, подливал чай в кружки. Семёныч ушел ближе к вечеру, а я еще долго сидел на крыльце, курил и думал: «Значит, Воронов все-таки нашел в себе силы сдать подельника, но слово свое сдержал – про Алтай, про кордон, про Крюкова – ни звука. Может, совесть замучила? А может, и вправду решил начать все с чистого листа… Неважно. Главное, что тайна старика осталась здесь, в тайге, где ей и место». На следующий день я пошел к могиле старого геолога. Деревянный крест заметно покосился от неистовых весенних ветров. Я поправил его, подсыпал у основания свежей земли. Байкал улегся рядом на камни, уже успевшие прогреться под майским солнцем. Я просидел там, наверное, час, а может, и два. Думал о Крюкове, который защищал эту землю ценой собственного одиночества. О Воронове, получившем свой второй, незаслуженный шанс. О себе, сделавшем нелегкий выбор и теперь вынужденном жить дальше со своими призраками, не выворачивая наружу груз прошлого. Возможно, с точки зрения закона я поступил неправильно. Но закон писан для обычной, размеренной жизни, а здесь, в тайге, испокон веков действуют свои, вечные правила. Думаю, старик Крюков меня бы понял и, может быть, даже одобрил. Он ведь тоже когда-то выбрал молчание, хотя мог продать свою тайну и безбедно дожить последние годы. Он выбрал верность – той земле, что доверила ему свой секрет. И теперь эту верность хранить мне. И Байкалу. Перед уходом я положил на могильную насыпь один из тех самых алых камешков киновари, что остались от Воронова. Пусть лежит здесь, как немое напоминание о том, что некоторые богатства лучше навсегда оставить земле, сохранив их неприкосновенность. Байкал обнюхал незнакомый предмет, фыркнул от пыли и пошел следом за мной по тропинке, ведущей к кордону. История закончилась. Остальное, как говорят в этих местах, – дело времени и ветра. Они всё расставят по своим местам.

Безусловно красиво и глаз радует, но многие геологи будут плеваться на этот,с позволения сказать, "камень"

ПРИРОСТ ЗАПАСОВ - НОВЫЕ МЕСТОРОЖДЕНИЯ И НОВАЯ РУДА. Роснедра рассказали о "новых" месторождениях в РФ в 2025 году. Оказывается, что всё "новое" - это ранее открытое и изученное "старое" . В феврале объем запасов редких металлов в недрах страны был оценен в 658 млн т, включая 28,5 млн т редкоземельных металлов. Все подобные месторождения являются комплексными, то есть минералы добываются в одной руде, а затем при переработке технологически разделяются на отдельные компоненты. Об этом сообщает пресс-служба Роснедр. Всего с начала 2025 года в России были поставлены на баланс более 200 месторождений твердых полезных ископаемых (ТПИ). Так, на государственный баланс поставлены два крупных месторождения серебра: Ункурское в Забайкальском крае, и Кегали в Магаданской области Ункурское — месторождение серебра в Каларском округе Забайкальского края. Расположено в 20 километрах к юго-востоку от посёлка Чара и в 30 километрах к юго-западу от железнодорожной станции БАМ Икабья. Месторождение было обнаружено в 1962 году в процессе геологосъёмочных работ — геологи нашли горизонт медистых песчаников в пределах изгиба ручья Унку. Представляет собой пластообразную залежь, мощностью от 3 м до 23,9 м, и протяжённостью по простиранию от 300 м до 2 500 м. Это месторождение комплексное: кроме балансовых запасов серебра (699,6 т), и забалансовых (295,7 тонны), здесь нашли 94,3 тысячи тонн меди. Содержание полезных компонентов в руде: категория Р1 — медь — 0,79%, серебро — 77,96 г/т, категория Р2 — медь — 0,75%, серебро — 54,7 г/т, категория Р3 — медь — 0,78%, серебро — 68,4 г/т. В 2025 году месторождение поставили на государственный баланс. Однако проект разработки месторождения не реализован — в 2024 году сообщалось, что геологоразведочные работы на месторождении ещё не завершены, работы планируется завершить к концу 2026 года. «Кегали» — месторождение полиметаллических руд (золото, серебро), расположенное в Северо-Эвенском районе Магаданской области. Открыто в 1977 году в междуречье рек Кегали и Якваам. Оруденение относится к эпитермальной золото-серебряной формации. Жилы с золото-серебряной минерализацией сопровождаются адуляр-гидрослюдисто-кварцевыми метасоматитами. Площадь рудного поля — около 15 км². Прогнозные ресурсы: по категории Р1 — 8 тонн золота и 120 тонн серебра, по категории Р2 — 7 тонн золота и 40 тонн серебра. Однако на государственный баланс в 2025 году поставлено только 70,5 тонн серебра. В 2011 году лицензия на разработку месторождения была выдана ООО «Горнопромышленный холдинг „РусКит“», которое в 2021 году было приобретено в собственность АО «Полиметалл». В 2025 году АО «Полиметалл» и правительство Магаданской области подписали соглашение о сотрудничестве по освоению месторождения. Планируется начать строительство объектов производственной и бытовой инфраструктуры уже в конце 2025 года. Начало разработки месторождения запланировано на 2028 год (с продолжительностью разработки — не менее 5 лет). Добыча руды планируется открытым способом (карьер) с последующей её переработкой на принадлежащем АО «Полиметалл» ГОК «Кубака». Общий бюджет проекта — около 2,5 млрд рублей. Среди наиболее значимых новых объектов в этом году Роснедра также выделили поставленное по результатам геологоразведки на учет запасов Жидойское месторождение апатит-перовскит-титаномагнетитовых руд в Усольском районе Иркутской области, содержит 17,3 млн т титана, 6,3 млн т фосфора, и 218,8 млн т железных руд. Титан необходим для авиастроения и ракетно-космической отрасли, железная руда является основой чёрной металлургии, а фосфор широко применяется в производстве удобрений. Такое сочетание полезных ископаемых делает Жидойское месторождение одним из крупнейших комплексных месторождений Восточной Сибири. Месторождение расположено в 50 километрах от ближайшего населённого пункта — посёлка Раздолье. Освоение месторождения не только создаст тысячи новых рабочих мест, но и обеспечит значительный рост налоговых поступлений в бюджет Иркутской области. Я не зря тут подчёркиваю, когда именно были открыты эти месторождения. Поскольку СМИ преподносят постановку на учет их запасов по результатам завершенной инвесторами разведки (чаще это просто доразведка), как открытие ими совершенно "новых" месторождений. Это заблуждение или сознательная ложь. Все упоминаемые здесь месторождения открыты и изучались советскими геологами. На государственный учет также поставлены крупные месторождения калийно-магниевых солей в Саратовской области: Иванихинское в Озинском районе с запасами 1 млрд тонн, и Целинное месторождения в Перелюбском районе с запасами 2 млрд тонн. Калийно-магниевые соли являются ценным сырьем и находят применение в различных отраслях экономики — от медицины и сельского хозяйства до промышленного производства. Обнаружение таких существенных запасов создает основу для будущего экономического развития Саратовской области и укрепления ее позиций в минерально-сырьевом комплексе России. Тут тоже утверждается, что они-де "открыты в 2025 году" , но тут же, как говорится - "на голубом глазу", по данным Межрегионального управления Росприроднадзора по Саратовской и Пензенской областям, лицензии на разработку Восточно-Иванихинского, Западно-Иванихинского и Центрально-Иванихинского участков месторождения калийно-магниевых солей в Саратовской области были выданы ещё в 2020 году: на Восточно-Иванихинский участок - ООО «ЕвроХим-Озинская нефтегазовая компания», а на Западно-Иванихинский участок - ООО «ЕвроХим-СаратовКалий». У меня есть информация, что подготовка к эксплуатации этих, а также и Восточно-Перелюбского и Западно-Перелюбского участков была начата в далеком 2012 году компанией «ЕвроХим-ВолгаКалий» (входит в АО МХК «ЕвроХим» олигарха Андрея Мельниченко - занимает 8 место в списке Forbes c состоянием в 17,9 млрд долларов), выиграв аукцион на право изучения, разведки и добычи калийно-магниевых солей на уже найденных и опробованных месторождениях. Прогнозировалось, что на Восточно-Перелюбском участке залегает 490 млн т калийных солей (сильвинитов) и 740 млн т магниевых солей (карналлитов), на Западно-Перелюбском — 360 млн т сильвинитов и 520 млн т карналлитов. Изначально оба участка стоили 53,2 млн рублей, конечная сумма покупки 25-летней лицензии неизвестна. «ЕвроХим» планировал потратить от 2 до 5 лет на разведку, и осуществить бурение 5-6 скважин, ориентировочные затраты на эти работы оценивались в 350 млн рублей. Разведочное бурение осуществило ООО «ЕвроХим — Озинская нефтегазовая компания». Применялись сейсморазведочные методы. По завершению геологоразведочных работ, запасы на Восточно-Перелюбском и Западно-Перелюбском участках составили 51,2 млн тонн и 1,43 млрд тонн (всего - 2 млрд т). Тогда отмечалось, что разведка продолжается еще на четырех участках «Саратовкалия», где будет завершена в 2023 году, что даст прирост запасов еще 400 млн тонн калийной руды (очевидно, тут имелись в виду вышеупомянутые участки Иванихинского месторождения). Напомню, что лицензия на выдается на горно-технические работы внутри горного отвода, который формируется только при наличии утвержденных запасов определенной категории, стоящих на балансе. То есть, "найти новое месторождение" , и поставить его на учет запасов для получения горного отвода, современный инвестор может только в фондах ранее проведенных поисковых, оценочных и разведочных работ. Осуществлять поиски с непредсказуемым результатом, пусть даже и внутри ранее выявленных перспективных провинций - дураков нет. Самым интересным из поставленных на Государственный баланс в 2025 году является Голевское месторождение в Забайкальском крае с запасами сынныритовых руд (это нетрадиционное калий-алюминиевое сырье) в размере 163,9 млн т. Сыннырит (назван по массиву Сынныр в Забайкалье) — это уникальная по составу порфировидная порода из группы псевдолейцитового сиенита, сложенная многочисленными (40-50% и более) округлыми фенокристаллами лейцита (превращенного в псевдолейцит), погруженными в мелкозернистую нефелино-калишпатовую основную массу с примесью калисилита, биотита, пироксена, альбита, сфена, магнетита. Встречается в виде насыщенных зон, участков, линз среди нефелиновых сиенитов Сыннырской щелочной интрузии и др. Характеризуется исключительно высоким содержанием окиси калия (до 18,7%), при соотношении К2О:Na2O - 12:1. Голевское (Сакунское) месторождение сынныритов расположено на севере Читинской области в Каларском районе в 25 км от железнодорожной станции Хани. Сынныриты пригодны для производства очень востребованных безхлорных калийных удобрений. Оцененные запасы составляют 175 млн. т, а прогнозные – 142 млн. т. Освоение месторождения требует значительных инвестиций, и в среднесрочной перспективе вероятно разрабатываться не будет. С целью выяснения условий образования сынныритов были изучены расплавные включения в них. Установлено, что все плутонические породы массива образовались из одной материнской щелочнобазальтоидной магмы в процессе длительной кристаллизационной дифференциации и фракционирования в условиях закрытой системы, исключающей отход летучих компонентов. Одноименные минералы в породах кристаллизовались при близких температурах, в одной и той же последовательности, состав материнской магмы в ходе кристаллизации эволюционировал в сторону увеличения Si, Al, K, и уменьшения Fe, Mg, Ca. Широкое проявление процессов дифференциации и фракционирования позволило минералам разделиться в соответствии с их удельным весом: тяжелые минералы (клинопироксен, рудные, апатит) опускались на дно магматической камеры, формируя нижнюю, меланократовую серию, а легкие (лейцит, калишпат, фоиды) вместе с остаточным расплавом скапливались на верхних горизонтах камеры, образуя верхнюю, лейкократовую серию породы. В процессе кристаллизации в расплавах увеличивалось количество флюидов: СО2, Н2О и СО. На ранней высокотемпературной стадии, когда количество флюидов было незначительно, тренд преобразования магмы совпадал с трендом кристаллизации базальтоидов. На стадии кристаллизации полевых шпатов, когда количество флюидов в расплавах при формировании плутонических пород массива значительно возрасло, а при образовании базальтоидов, наоборот, резко упало, их тренды стали разными. Тренд кристаллизации базальтоидов был направлен в сторону трахитовых расплавов с увеличением в них Si и уменьшения Fe, Mg, щелочей. При формировании плутонических пород массива высокое давление воды препятствовало образованию плагиоклаза, расплавы становились все более обогащены Al, K, приобретали все более высокоглиноземистый ультракалиевый состав, из которого на завершающих стадиях преобразования кристаллизовались сынныриты кальсилитнефелин-калишпатового состава. Таким образом, сынныриты кристаллизовались в температурном диапазоне выше 1050-1180°С из остаточных продуктов дифференциации и фракционирования щелочнобазальтоидной магмы в замкнутых условиях, исключающих потерю летучих компонентов. Редкая встречаемость сынныритов связана с ограниченными возможностями появления в природе замкнутых магматических камер. Освоением Голевского месторождения сынныритов займется «Томская инвестиционная компания» (ООО «ТИК»), она создаст современное горнодобывающее предприятие в рамках соглашения об инвестиционной деятельности на ТОР «Забайкалье» с Корпорацией развития Дальнего Востока и Арктики. Проект стоимостью более 9 млрд рублей рассчитан на создание около 500 рабочих мест, он предусматривает организацию добычных работ открытым способом, многоуровневое дробление сырья, и механическую активацию для получения бесхлорных калийных удобрений нового поколения. Опять же, имеется информация о проведении предварительной разведки Голевского месторождения в период с 1975 по 1992 год.

НЕЗАБЫВАЕМЫЕ ИМЕНА. Фронтовик, геолог, ученый Юрий Васильевич Степанов (19.05.1923 – 02.02.1996) – заслуженный геолог Российской Федерации, заслуженный деятель науки и техники Коми АССР, полный кавалера знака «Шахтерская слава», доктор геолого-минералогических наук. Биография этого человека поражает воображение. А делом всей его жизни стал Уголь, детальное исследование качества угля и связанные с этим проблемы геологии. В Печорском бассейне Ю.В.Степанов работал с 1949 года, а в системе Полярноуралгеологии с 1959 года, сначала старшим геологом — руководителем группы шахтной геологии, а затем начальником тематической угольной партии. Но в начале была война… Призванный восемнадцатилетним юношей в армию, Юрий Степанов в октябре 1941 года, будучи курсантом пехотного училища, участвовал в боях под Ростовом, был ранен, попал в плен и был отправлен в концлагерь в Германию в гор. Любек. В 1942 г. бежал из лагеря, после долгих скитаний вернулся к своим и опять встал в ряды защитников Родины. Дальнейший фронтовой путь Ю.В.Степанова связан со 108-й Гвардейской стрелковой дивизией, которая с боями прошла долгий путь от предгорий Кавказа до Австрийских Альп, находясь на левом фланге советско-германского фронта. Дивизия прорывала оборонительные рубежи на реке Молочная и никопольском плацдарме, вынесла тяжелые испытания в битве за Днепр, освобождала города Николаев и Одессу. Степанов воевал в качестве линейного связиста-телефониста. В одном из боев 1943 года Ю.В. Степанов под огнем несколько раз исправлял и обеспечивал связь, за что он был награжден медалью «За отвагу» (10.10.1943). Закончил свой фронтовой путь Ю.В.Степанов в мае 1944 года, когда он в районе Снигиревки Николаевской области получил ранение в левый локтевой сустав. Был выписан из госпиталя как инвалид Отечественной войны. Всего за время войны он был ранен три раза и один раз контужен. На север Ю.В.Степанов приехал уже опытным специалистом, постоянно расширял область своей деятельности. Если вначале он искал полезные ископаемые, то потом решил заняться и проблемами шахтной геологии. Поэтому Ю.В.Степанову практически все пришлось начинать заново. Работал геологом, главным геологом шахты «Западная» (Инта), затем возглавил отделение шахтной геологии комбината «Интауголь». Перед ним открывались перспективы для дальнейшего продвижения по службе, но получив приглашение из Воркутинской комплексной геологоразведочной экспедиции, Юрий Васильевич в 1959 году приезжает в Воркуту. И здесь начинается его становление как ученого, раскрывается яркий талант исследователя Печорского угольного бассейна. Здесь в системе объединения «Полярноуралгеология» под его руководством была проведена геологическая документация строящихся и реконструирующихся шахт на Юнь-Ягинском, Воркутском и Воргашорском месторождениях. Составлен ряд научно-исследовательских и производственных работ, направленных на повышение эффективности и разведки угольных месторождений бассейна. Совмещая большую и сложную работу, Юрий Васильевич постоянно учился. Результатом этого явилась кандидатская диссертация, которую он защитил в январе 1966 года, а через 17 лет он получил диплом доктора геолого-минералогических наук. Сорок один год назад постановлением Совета Министров Коми АССР от 29 марта 1984 г. N 90 был учрежден геологический памятник природы республиканского значения имени Ю.В.Степанова — это скальные выходы (обнажений) коренных пород, представляющих эталонный разрез пермских отложений, имеющий историческое, горно-геологическое, стратиграфическое и палеонтологическое значение. На фото: Ю.В.Степанов и сотрудник ростовского ВНИГРИУголь И.В.Очеретенко обсуждают образец пайхойского каменного угля из бассейна реки Хейяха, 1972 г.

«ЧЕРНЫЕ ГЕОЛОГИ» "Здесь… Здесь он рухнул с отвесного склона. Он летел, и никто этого не видел. Может быть, он кричал, но никто не слышал этого… И он рухнул в долину, увлекая за собой сорок две тонны камней, льда и снега…" Братья Стругацкие Эту заметку я задумал ещё год назад, даже набрал заголовок и разметил фото на вое страничке, но забросил, и оставил незавершённой. И вот теперь ОК поторапливает меня - завершить начатое, или убрать её с глаз долой. Вот, завершаю. Мой лингвистически интерес к термину «Чёрные геологи» вынудил меня с присущей мне дотошностью установить все более-менее значимые его значения. Их получилось три: фольклорный, криминальный и национально-кадровый. Рассмотрим их по порядку. Значение 1: Профессиональный фольклор (народное творчество)… Что за ним? Легенда и байки про «чёрных геологов», по моему мнению, явно имеют корни своего происхождения в страшилках пионерских лагерей про «чёрную руку», «чёрного вожатого», и прочее - помните, там ещё в конце таинственного, шёпотом рассказа, надо было крикнуть: «отдай моё сердце!». На которую столь же явно наложилась устойчивая легенда про «чёрного альпиниста», породившая целый букет «чёрных специалистов» разного рода полевых экспедиций: «чёрного археолога», «чёрного спелеолога», «чёрного геодезиста», и т.д. Её породила ещё в 1930-е вольница так называемых «столбистов», что требует некоторых пояснений. «Столбизм» – это такое местное красноярское явление. Выходы сиенитовых скал напротив города, на правом берегу Енисея, привлекали экстремалов ещё с XVIII века. Есть сведения, что уже тогда забираться на эти причудливые «столбы» считалось «ухарской забавой» среди умельцев Красноярска, и пригородных деревень. В 1929 году был создан заповедник «Столбы», существующий по сей день, превратившийся в место подготовки альпинистов, здесь начинали такие «профи», как братья Абалаковы, один из которых, Евгений Михайлович Абалаков, в 1933 году взошёл на высочайший пик СССР – пик Коммунизма (тогда – пик Сталина). С ростом огромного города все больше людей шло в этот заповедник - чаще не для того, чтобы «лазать», а для того, чтобы провести какое-то время не в городе и «пообщаться». Это была своего рода «тусовка фанатов», прообраз современных туристов. Она создала собственную субкультуру, т.е. «культуру в культуре», в которой важное место занимал фольклор, в том числе и на мистические темы. «Столбистские» истории сводятся к достаточно нехитрым сюжетам: 1) сказки об огнях (синих, красных, зелёных), блуждающих по ночам сами собой в тех или иных местах; 2) истории об идолах, которые сами собой выкапываются из земли, бродят по ночам, и наклоняются над теми, кто спит под открытым небом; 3) о привидениях погибших столбистов, которые заходят в дома или подсаживаются к костру. Большая часть всех этих историй удивительно примитивна. Среди них главенствует объединяющая все эти три темы байка о «чёрном альпинисте», который среди ночи заглянул в палатку к двум альпинистам, что заночевали посреди недоступной стены, и попросил еду. Один альпинист спросонья послал его, а второй отдал последнюю банку. Утром он не смог разбудить товарища - тот замёрз ночью до смерти. То, что альпинисты сплошь фаталисты, и в «чёрного альпиниста» верят серьёзно, я сам знаю не понаслышке. Они всегда ставят на общий стол лишнюю отдельную миску для «сами знаете для кого», никогда не открывают последнюю банку тушёнки, и безропотно отдают свою еду всем, кто попросит: а вдруг незнакомец – это и есть «чёрный альпинист»?! История про «чёрного альпиниста» выходят за пределы обычной байки, сочинённой «от нечего делать». О «чёрном альпинисте» говорили везде, где появлялось сообщество альпинистов. Есть много вполне серьёзных людей, уверяющих, что лично видели «чёрного альпиниста». Это самый обычный человек, который может расспрашивать тебя о чем-то, просить о какой-то мелочи… Как у всех альпинистов, у него тёмное лицо с сильным «снежным загаром» из-за горного ультрафиолета, и тяжёлый запах, как от людей, месяц не мывшихся в бане. Есть два варианта версии того, как появился «чёрный альпинист». По одной версии, его бросили другие члены отряда, чтобы не делиться едой, и он заблудился в горах и умер от голода. Иногда добавляют уточнения, объясняющие, почему бросили: «зашиб ногу» или «совсем ослабел». По другой версии, он сорвался со скалы, и напарник, с которым он шел в одной связке, перерезал верёвку. Тут добавляют ещё, как он полз на локтях, умирая от гангрены и голода, и пытался питаться мхом со скал. И теперь этот «чёрный альпинист» появляется во плоти, и проверяет своих коллег на соответствие необходимых в горах качествам. В Таджикистане влияние «чёрного альпиниста» в геологических партиях было ощутимым, например, был обычай не открывать последнюю банку сгущёнки, которую ставили на стол, и пили с ней чай "вприглядку". А обычай делить еду с первым встречным растворялся тут в таком же обычае местного населения, которым мы были пропитаны с детства. По легенде его природа аналогична «чёрному альпинисту»: его так же подло бросают в беде его товарищи, и он погибает: упал в пропасть, заблудился и умер в лесу от голода, и т.п. Иногда его закапывают живым в шурфе. Романтические девицы, которые не в силах представить что-то, не имеющее к отношения к своему полу, обычно дополняют, что так избавляется от будущего «чёрного геолога» его менее успешный соперник. Но это чисто женский вариант, мужская часть ее не поддерживает. Тут больше напирают на неоказание помощи товарищу, что явно не по-мужски. Или его просто из душевного паскудства и природной гнусности убивают некие плохие люди, разумеется, не из нашего солнечного круга. «Чёрный геолог» всегда являются к лагерю впотьмах, когда все спят (или должны спать), роется в вещах, шуршит и бренчит посудой (просит еды), и ему в ней нельзя отказывать - это общая часть практически всех легенд, как и жестокая расправа над виновниками его гибели. Но далее в них появляются разные варианты сюжета, в том числе чисто профессиональные, и другие, более специфичные для данной местности черты. В профессиональном фольклоре полевиков обязательно есть свои «чёрные» и «белые» персонажи. Их разделение довольно условно, и примитивно: «хорошие» чем-то вознаграждаются, а «плохие» чем-то караются. «Чёрный геолог» наказывает «плохих» нерадивых и в чем-то провинившихся перед коллективом членов экспедиции (таким путём, пусть безымянно, в мягкой форме выговаривалось какое-то порицание конкретным работникам), а также вознаграждает тех, кто ведёт себя в лагере и на маршруте правильно: например, следит за личной гигиеной, не ссорится с товарищами, не отлынивает от общественных работ, и т.д. «Хорошие» и «правильные» награждаются нужной информацией, передаваемой им, как правило, во снах, после которых становится понятно, где что искать: и ранее пропавшие вещи, и заблудших товарищей. Ну и рудопроявления, конечно же. Некоторые полезные знаки и все найденное в маршруте приписывают его благосклонности. Ну, а безрезультатные маршруты - естественно, тоже его рук дело. На «провинившихся» же сваливают непогоду, травмы, нужные минералы от них прячутся, а заложенные канавы и шурфы не приносят никакого результата. А уж историям с пропажей карт, документов, инструментов или приборов, и их счастливым находкам вновь - несть числа. Когда в геологических экспедициях участвуют школьники и студенты-практиканты, тема «чёрного геолога» становятся еще более воспитательной, а в число караемых им поступков попадают и совершенно уже чисто ребяческие выходки, типа «крысятничества», то есть утаивание от коллектива улова, добычи, или собранных фруктов и ягод в своей палатке. Или «хорькования» – то есть похищения сладостей или сгущённого молока из хозяйственной палатки-склада. Тут имеет смысл напомнить, что легенды о «чёрном геологе» формировались в эпоху дефицитной экономики. Тогда даже печенье можно было купить не везде и не всегда, а уж сгущённое молоко, тем более с кофе или какао, были страшным дефицитом, а некоторых городках и сельских районах его не видели никогда. Экспедиции же через централизованное снабжение получали в том числе и дефицитные продукты, которые ушлые начальники партий использовали порой как своего рода универсальную валюту при расплате с местным населением. Тому часто получить в награду банку сгущёнки стоимостью в 65-80 копеек было лучше, чем пять или десять рублей живых денег. Так что у некоторых подростков соблазн похитить банку-две из никогда никем не охраняемого склада был велик. Геологические байки – это рассказы городских людей, которые бродят по незаселенной местности и сталкиваются с реалиями, о которых горожанин, как правило, прочно забыл. Но наивно думать, что у них есть некие знания, которые появились от бродячей жизни. Тут скорее неуверенность в себе человека, попавшего в незнакомую среду. Это чувство неопределенности наложилось на неоязыческое сознание «советского» интеллигента: декларативно не веря в Бога, он был лишён целостного мировоззрения. Без учения об устройстве мироздания (метафизики) любые частичные знания, пусть самые глубокие и обширные, не позволяют понимать границы возможного и невозможного. Даже имея учёные степени в своей узкой области знаний, советский интеллигент обычно невежественен в остальных; особо же он невежественен в вопросах, связанных с учением о мире невидимого. В итоге он легко пугается, и ещё легче верит всему, что ему наплетут «понимающие» люди. Хуже всего, что он пытается объяснить себе непонятное и незнакомое исходя из своих убогих представлений, и страшно подумать, что у него тогда там получается. Сколько я выслушал за свою жизнь попыток «объяснить» природу полтергейста какими-то геополями, или привидения - с позиций биохимии, или экстрасенсорные воздействия - с точки зрения теории прогресса организма! И все это взволнованно поглощается у вечернего костра впечатлительной молодежью. В фольклоре путешествующего люда присутствует и откровенная выдумка, создание сказки для самих себя: чтобы было еще интереснее, чтобы придать себе значительности… ну и для запугивания новичков. «Дедовщина» в экспедициях – вещь совершенно обычная. Новичков надо пугать, чтобы они были послушны опытным путешественникам. Таким образом, «чёрный геолог» — это обычный персонаж профессионального фольклора, присущего субкультуре экспедиционного сообщества с его культурно-информационным дефицитом при досуге. Считаю, что все эти глупые с виду истории о «чёрном геологе» — это часть субкультуры людей, которые ведут образ жизни интеллектуальных кочевников, проводя исследования в условиях дикой природы. Естественно, никаких «чёрных геологов» не существует, а все якобы реальные прототипы этих легенд, какими бы авторитетными доказательствами они не подтверждались, объясняются или вульгарными галлюцинациями, (в том числе и алкогольными, на фоне многодневного употребления спиртных напитков - увы, в стационарных экспедициях это часто наблюдалось), наведенными галлюцинациями (когда о чём только что говорили, и о чем думается, то и мерещится - в итоге избыточно впечатлительный юноша выходит из палатки и тут же прыгает в неё: «А он уже здесь!!!»), или как столкновения с какими-то реальными сущностями, которых по невежеству и принимают за «чёрного геолога». А есть ещё и внутреннее самовнушение, по сути самоограничение человека при соблюдении профессиональных, да и просто нравственных, культурных норм. Например, в условиях полного отсутствия контроля у геолога всегда была возможность схалтурить, не довести до конца, не завершить маршрут, то-то приписать в деланно работе+ Но царившая в советское время рабочая совесть не позволяла так поступать, требовала дополнительных усилий, напряжения, самоотдачи. Для внутреннего оправдания насилия над своим усталым организмом и нужен был образ карающего за нерадивость «чёрного геолога». Тут явно есть самоподдержка определённого человеческого типа, определенной линии поведения. Все истории про «чёрного геолога» - совершенно откровенный фольклор, причём фольклор живой, постоянно изменяемый и дополняемый. Рассказывали о нём очень часто со смехом, всем видом демонстрируя, что «на самом деле» они-то сами в него не верят. Это была своего рода игра ведущих общий образ жизни; игра, включённая в экспедиционный быт. Впрочем, границы игры и образа жизни тут трудно различимы. Очень многие «материалисты» советского розлива если и говорили о нечистой силе, то исключительно с усмешечкой, но кланяться пустой таёжной избушке, просить позволения войти, и уходя оставлять кусок хлеба или сахара в углу, считали совершенно необходимым. Вообще, интересная закономерность: чем отчаянней, чем яростней защищал советский человек свой навязанный ему советской властью со школьной скамьи «диалектический материализм», тем больше он был склонен к примитивному исполнению всяческих обрядов. Тем сильнее верил и в домового, и в кикимору, и в лешего. Сейчас эти профессиональные байки постепенно исчезают, потому что в экспедиции теперь ездят ненадолго, и с очень прагматичными целями – сделать дело и заработать куш, а там скорее домой, чего тут деньги тратить-то. Экспедиция окончательно стала бизнесом, просто работой, и перестала быть образом жизни. В ХХ веке очень большое число людей – сотни тысяч человек – каждый год по 4-6-9 месяцев в году жили в экспедициях, в отдалённых деревнях, заброшенных избушках, а то и в палатках, проводя в них не только рабочее время, но и нехитрый досуг. Такой образ жизни требовал определённых личных качеств. Частью культуры которых была вера в приметы, в неких духов гор, тайги, реки и моря, или по крайней мере байки, про неких «чёрных» и «белых» созданий, которые бы освящали своим авторитетом нравственные и культурные нормы, на которых держался мир полевиков. В какой степени реально они верили в существование таких вот «чёрных геологов» - сказать трудно. Все было сугубо индивидуально. Значение 2: Криминальное копательство. «Чёрными геологами» также прозвали нелегальных (несанкционированных государством) добытчиков полезных ископаемых (как правило - благородных металлов, драгоценных и поделочных камней), по сути - старателей, действующих как в одиночку, так и артелями. Вот новости 2016-го года: «В Екатеринбурге задержали "чёрный геологов", которые пытались продать килограммовый изумруд с расчётной стоимостью камня около 3-х млн руб. Это 9 ранее не судимых человек, официально нигде не работавших».В отношении «чёрных геологов» возбудили уголовные дела по статье 191 УК РФ - Незаконный оборот драгоценных металлов, природных драгоценных камней или жемчуга в составе организованной группы или группой лиц по предварительному сговору. Членам банды грозит до семи лет лишения свободы, а также штраф в миллион рублей». В состав банды журналюги включили как самих старателей, так и сбытчиков, и также их криминальную охрану. Разъясняю юридический смысл статьи: самовольно добывать драгметаллы, природные драгоценные камни или жемчуг - это административная ответственность (размеры штрафа за незаконную добычу полезных ископаемых для граждан не более 5 тыс руб; но за добычу драгоценных металлов или драгоценных камней - ред. от 04.11.2025 - до двукратного размера стоимости добытых драгоценных металлов или драгоценных камней), а при продаже (или даже попытке продажи) все рано кому (а также хранение, перевозка или пересылка таких предметов) в крупном размере, наступает уголовная ответственность— принудительные работы либо лишение свободы до 5-7 лет со штрафом 0,5-1 млн руб. Тут скрыты три подводных камня - хранение (это то, что при обыске у вас нашли и изъяли), крупный размер (устанавливается и изменяется отдельно), и состав группы (одиночкам дают меньше). Несмотря на название статьи, ответственность по ней устанавливается и за полудрагоценные, и за нефрит, и за прочие поделочные камни. Вторая история для примера: На территории Тургайско-Иргизского резервата в Актюбинской области Казахтана находится кратер Жаманшин – уникальный природный объект, образовавшийся в результате падения на Землю метеорита. Считается, что этот метеорит послужил причиной смены климата Земли. Местность представляет большой интерес для геологов: взрыв изменил геологическую структуру местности, подняв на поверхность редкие минералы. Воронка кратера имеет вид двух колец, диаметр внутреннего составляет почти семь километров. Последние 30 лет здесь орудуют так называемые «чёрные геологи», разворовывающие иргизит и жаманшинит. Это минералы-импактиты, образовавшиеся при столкновении метеорита с земными породами. Эти названия им дал российский учёный П.В.Флоренский при изучении кратера Жаманшин в 2019 году. Иргизиты — мелкие частицы импактных стёкол размером 1–3 см, имеющие форму застывших капель и брызг, а жаманшиниты — это импактиты, среди которых есть обломочные включения, структурно неоднородные с полосчато-флюидальной текстурой, стекловатые, частью пористые, обломочные плотные с однородной текстурой. По данным радиоизотопного датирования, возраст иргизитов — 1 миллион лет. Тут есть противоречие: иргизиты найдены и в поверхностных отложениях, чей возраст не превышает 10 тысяч лет. Учёный объясняет это тем, что иргизиты образовались действительно 1 миллион лет назад, но упали на Землю вместе с метеоритным или кометным веществом 10 тысяч лет назад. Говорят, что в эти импактиты вывозились отсюда грузовыми авто, сейчас эти ценные минералы найти куда сложнее, но при желании можно, тем более что за них можно выручить хорошие деньги: от 50 до 500 тысяч тенге. Сотрудники заповедника не в силах справиться с «чёрными геологами». Место хоть и отдалённое, но «чёрных геологов» это не пугает. Российские учёные считают, что кратер необходимо защитить на мировом уровне, а вокруг кратера необходимо установить ограждение и на его территории открыть геопарк или музей под открытым небом. Жаманшин может стать туристической жемчужиной не только Казахстана, но и мировой достопримечательностью. Третья история - из моего родного Таджикистана. После распада СССР там прокатилась гражданская война, и практически вся русскоязычная община покинула республику+ Соседний Узбекистан рассчитывал вернуть себе дореволюционное главенство в регионе, а когда увидел, то Таджикистан ведёт свою национальную политику, объявил ему транспортную блокаду, и отрубил поставки природного газа. Режим жёсткой экономии привлёк в горы множество людей, где они кирками и ломами стали добывать ранее нерентабельный для советской власти уголь. Эти стихийные команды действовали как бурлаки, деля выручку от продажи бытового топлива. Чумазые и никем не управляемые - ну чем, в самом деле, это не «чёрные геологи»? Сейчас уже все устаканилось: пришёл китайский капитал, все эти артели подмял под себя тамошний верховный несменяемый, непокорных отстреляли - все как и у нас. Образованы предприятия, в них пошла техника, оборудование, пробиты дороги по прежним ишачьим тропам. Уголь добывается, и продаётся нарасхват, обеспечивая в первую очередь в госучреждения и больницы. По сути, «чёрные геологи» тут - это криминальный термин от государства, а точнее - от удобно утроившихся при новых порядках буржуинов, журналюг и депутатов-законописцев - для обозначения стихийных старателей (ряды которых действительно пополнили многие из оставшихся без работы в результате всех этих перемен полевиков из геологических экспедиций), которых оно (они) этим приравнивают к «чёрным копателям», а это уже гораздо более отвратительные персонажи. «Чёрные копатели» (они же гробокопатели, кладоискатели, лесные копатели, чёрные поисковики и мародёры) — ставшее традиционным название для одиночек или групп, занимающихся нелегальным поиском исторических артефактов на археологических объектах, и на местах боев прошлых лет, не имея на то официального разрешения. «Кладоискатели» особенно активизируются в периоды политической и экономической нестабильности. Их активность ведёт к уничтожению археологического наследия. Ограбление могильников и археологических памятников существовала почти во все времена и по всему миру. Законодательные запреты против них появились ещё в Древнем Египте. Вплоть до присоединения к Российской империи, например, древние памятники бывших греческих колоний в Северном Причерноморье, использовались турецкими властями как источник строительных материалов при строительстве новых сооружений. И в Российской империи, и в СССР (особенно в первой половине XX века)разграблением курганов занимались целые артели так называемых «бугровщиков», и многие раскопки отечественных археологов носили экстренно-спасательный характер с тем, чтобы успеть опередить такие артели. После распада СССР, в 1990-е годы в России произошёл многократный рост нелегальных раскопок. Кроме политической нестабильности и обнищания населения, сыграли свою роль появление интернета, поступление в открытый доступ археологических карт и появление в свободной продаже доступных металлодетекторов. Усугубляет ситуацию правовой нигилизм, когда нелегальный поиск и последующая продажа археологических ценностей практически не наказывается, и это явление приобрело катастрофические масштабы. Проблема чёрных копателей вызвана несовершенством законодательства, коррупцией и бездействием правоохранительных органов и судебной системы. Поиск кладов законодательно не запрещён, и регулируется статьёй 233 ГК РФ. Некоторые кладоискатели обследуют расселённые дома в городах («домушники», «чердачники», «подпольщики») или различные подземелья («диггеры»), другие ищут утерянные предметы на пляжах («пляжники»), или под водой («дайверы»). В среде «чёрных копателей» действуют и «вспомогательные» структуры: посредники, перекупщики, информаторы, проводники экспедиций и отдельные профессиональные археологи. Иногда такие «чёрные археологи» также действуют при посредничестве и под прикрытием фирм, продающих «разрешения» на снос памятников. В России охрана археологических памятников регламентируется ФЗ № 73 «Об объектах культурного наследия (памятниках истории и культуры) народов Российской Федерации». По закону все археологические предметы являются государственной собственностью и подлежат передаче в государственные музеи. Проведение раскопок без открытого листа наказывается штрафом до 2 тыс руб для для граждан, с конфискацией добытого (КоАП РФ 7.15). Нанесение ущерба самому археологическому памятнику карается лишением свободы на срок до 6 лет (ст. 243 УК РФ). Особенно преследуется вывоз археологических ценностей за пределы РФ (226.1 УК РФ). ФСБ проводит рейды по предотвращению продажи археологических ценностей. За 2014—2016 гг. правоохранительными органами в Краснодарском крае было изъято свыше 2000 нелегально добытых археологических артефактов. В 2020 году в Севастополе сотрудники ФСБ задержали двух человек за незаконные раскопки на памятнике археологии. В 2021 году обвинение по статье 243.2 УК РФ было предъявлено 4 жителям Владимирской области, с изъятием более 1000 археологических артефактов. Не лучше обстоит дело с «чёрными копателями» и за рубежом. Но упомяну только о ситуацию на «перекрёстке цивилизаций». Ограбление археологических памятников в странах Ближнего Востока стало массовым ещё в XIX веке, часто с целью продажи ценностей в музеи. В начале XXI века ситуация в регионе усугубилась из-за гражданских войн, активности Исламского государства, и американских вторжений. Американское вторжение в Ирак в 2003 году привело к хаосу, создавшему условия для разграбления исторических музеев и археологических памятников толпами вооружённых мародёров из числа местных жителей. Огромный урон историко-культурному наследию Сирии был нанесён длительной гражданской войной, начавшейся в 2011 году. Террористы ИГ показательно уничтожали статуи в музеях, но при этом артефакты из музейных коллекций попадали на чёрный рынок и продавались по всему миру. Та же участь постигла и исторические памятники Афганистана, чему археологическому наследию был нанесён непоправимый вред. Теперь о самом гадком - о вскрытии могил. «Гробокопатели» на западе - дело обычное, стоит только открыть книги Диккенса или Марка Твена. Вскрыть чужую могилу и даже украсть тело из неё - им раз плюнуть (например, как тело Чарли Чаплина, чтобы вымогать выкуп с его родных). В годы Второй мировой войны и после, польские крестьяне массово раскапывали братских могил казнённых евреев на территории бывшего концлагеря Треблинка, в поисках золота и драгоценностей. Но ещё омерзительнее по моему мнению является «деятельность» наших отечественных «чёрных поисковиков» на полях сражений Великой Отечественной. Не секрет, что в отличие от аккуратных немецких погребений своих солдат, советские воины, особенно на первом этапе войны, хоронились где придётся, тут же, часто в тех же окопах и блиндажах, где они стояли насмерть и погибли. В поисках оружия, наград и ценных предметов «чёрные поисковики» нарушают их покой, перемешивают кости, уничтожают жетоны с именами. Итак, «чёрные геологи» - это криминальный термин, для обозначения стихийных старателей, некая презрительная этикетка, незаслуженно затрагивающая честь сотен тысяч советских геологов, потративших свои жизни на поиск минерального сырья на общее благо. Понятно, почему государство борется за монополию обращения благородных металлов и драгоценных камней - это ведь, как не крути, валюта, не чета «деревянному», даже и угодливо привязанному к нефтедоллару. Но попытка привязать к старателям негативную кличку, чтобы воспитать общественную неприемлемость старательства - неумна и оскорбительна. Почему бы нам тогда не прозвать расхитителей добываемого золота на приисках «чёрными депутатами»? Значение 3: Кадровый вопрос. В русскоязычных общинах национальных республик Средней Азии и Закавказья было в ходу обозначение местных тамошних жителей как «чёрные». Это не было оскорблением - те почти на 100% брюнеты, но было малоприличным, и употреблялся во внутреннем общении маргинальной молодёжью. Иногда я слышу с той стороны требования не использовать этого выражения, но считаю их неуместными - все эти диктаты русским, как им на своём языке называть кыргызов или евреев - суть не что иное, как нахальство инородцев, наступление на русский язык, имеющий собственные законы развития. Поэтому я беру на себя смелость обозначить термином «Чёрные геологи» вопрос о национальном составе геологов СССР. Скажете, да зачем это нужно, геология никогда не делилась и не делятся по национальностям, и для нас какой-нибудь Юджин Шумейкер - сначала выдающийся геолог, а уж потом американец, и еврей по национальности. И что среди геологов, работавших в СССР, были представители разных национальностей: русские, украинцы, армяне, грузины, азербайджанцы, татары, буряты, якуты и даже чукчи. И что в советские времена мало кто задумывался о национальности коллег, так как поле всех нивелировало и сплачивало. Все это так. Но после распада СССР в его бывших республиках возникло понятие "национальная геология", со всеми ее проблемами и достижениями, отдельными и своеобразными в каждой из них. Это привлекает внимание к состоянию национальных геологических кадров, а поскольку все они исходят из той самой советской школы геологии, т1 . В СССР существовало развитое геологическое образование, которое подразумевало подготовку высококвалифицированных специалистов из представителей любой национальности. В послевоенные годы рядом с остальными трудились даже «аборигены» Крайнего Севера — якуты, ненцы, эвенки. Например, известный геолог-чукча Григорий Андреевич Тынанкергав, родившийся в 1939 году в семье оленевода. Получив образование в Магаданском горно-геологическом техникуме и Свердловском горном институте, трудовую деятельность начал в Магаданском геологоуправлении, а затем работал старшим геологом и руководителем геологических отрядов Провиденской экспедиции, на поисково-съемочных работах. В результате его работы на Чукотском полуострове появились точные карты геологического строения, были обнаружены проявления различных металлов, даны оценки перспектив выявленных участков. С 1980 по 1990 годы работал в Иультинском районе в составе Восточно-Чукотской экспедиции. В этот период его отряды оценили проявления радиоактивных металлов, рудного золота и олова. В 2017 году Григорий Андреевич выпустил книгу «Весна на Олое», в которой делится воспоминаниями о детстве, односельчанах, учителях и друзьях детства, а также передаёт уходящий в прошлое образ жизни чукчей-оленеводов, их быт и обычаи. В ноябре 2025 года в Хабаровском книжном издательстве вышла новая книга Григория Тынанкергава — «Лето на Анюе, или ИЙААМ, а также рассказы и воспоминания моих товарищей и геологов», где он рассказывает о начале своей геологической работы. Итак, сколько и какого качества геологических кадров оставила советская власть в национальных республиках Востока, каков их вклад в развитие минеральной базы был тогда, и какой сейчас? Справляются ли с новыми задачами после Исхода из республик русскоязычных специалистов, и развивается ли во вновь образованных государствах минеральная база? Постараюсь вкратце ответить на эти вопросы в виде обзора. При этом поневоле основное внимание - качестве примера для всех республик - я буду уделять родному Таджикистану. История развития геологической школы и науки республиках годы советской власти при выполнения её основной исторической задачи - укорённой индустриализации страны - жёстко связана с направлением них центром специалистов, поначалу славян и других европейских национальностей, а затем, с организацией сети учебных заведений - всего национального спектра населения СССР, который будем, в отличие от местного населения, именовать русскоязычным. Поначалу же это были наезды в виде экспедиций специалистов из высших учебных заведений и академических учреждений, в том числе многолетние, как, например, комплексная Таджикско-Памирская экспедиция 1932-37 годов во главе с Н.П.Горбуновым, Н.В.Крыленко, Д.И. Щербаковым, Д.В. Наливкиным, А.П.Марковским, и О.Ю.Шмидтом. Воздадим должное также дореволюционным геологическим первопроходцам Туркестана: И.В.Мушкетову, начавшему его планомерное изучение с 1874 г., и его сыну Дм.И.Мушкетову (1914 г.), экспедициям Д.Л.Иванова (1883-1886 г.г.), Я.С.Эдельштейна (1904-1906), А.В.Нечаев, (1908 г.), С.Н.Михайловского (1912 г.), Дм.В.Наливкина (1915 г.), а также немецкого геолога А.Краффта (1898 г.). Эта плеяда была продолжена В.Н.Вебером (1923 г.), и Д.В.Наливкиным, П.П.Чуенко, М.С.Швецовым (экспедиция Геолкома, 1927 г.) Но Таджикско-Памирская экспедиция, которая в 1937 г. была реорганизована в Среднеазиатскую экспедицию, несравнима с ними по результативности: сотни фундаментальных трудов экспедиции, среди которых монографические работы Б.Н.Наследова «Карамазар», П.К.Чихачева и др. – по геологии Юго-Западного Таджикистана, труды Д.Л.Иванова, Д.В. Никитина, Д.И. Щербакова, А.П.Марковского, В.А. Николаева, С.Н.Клунникова, Е.Д.Поляковой, В.И.Попова, П.П.Чуенко, Г.Л.Юдина, Н.Дингельштеда - по геологии Памира и т.д. В результате в 1937 году была составлена геологическую карта масштаба 1:750000 северного, центрального и южного Таджикистана, а в 1941 - Памира. Важнейшей помощью ТПЭ стало формирование местных научных и производственных организаций - геологической секции Таджикской базы АН СССР, а в 1938 г. часть сотрудников ТПЭ вообще перешла в созданное Таджикское государственное геологическое управление, действующее под несколько раз изменяемыми названиями до сих пор. Первым начальником Управления был геолог ТПЭ А.С.Минаев, добровольно ушедший в 1941 году на фронт и погибший на полях Великой Отечественной. Во время Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. немногочисленный отряд геологов Таджикистана продолжал геологические исследования, и внёс ощутимый вклад в сырьевое обеспечение Победы (не говоря уже о том, что тогда именно на территории Таджикистана было найдено первое промышленное месторождение урана, из руды которого сделаны наши первые атомные бомбы). Эта великая война сплотила народы Советского Союза, и на русских геологов перестали смотреть как на чужаков, зачем-то лазающим по горам - у них появились ученики из местных. И это самое главное достижение энтузиастов советской геологии, приехавших в самую отсталую республику Союза учить местное население наукам о Земле. Но несмотря на проводимые партией и правительством страны политику коренизации (в 20-40-е годы СССР уделял внимание подготовке кадров коренной национальности, а также выдвижению их в партийный аппарат и государственные органы), местное население (таджики, узбеки и памирцы) довольно неохотно шли в геологию, - сказывалась патриархальность таджикского общества, в котором направление образования и трудоустройства определяли не сами молодые люди, а их родители; а также общий уклад жизни народа, исторически ориентированного на сельское хозяйство и торговлю. Статистического учёта кадрового состава работников геологических организаций никто никогда не вёл, но по моим личным, субъективным оценкам, их число, хотя и медленно росло, но никогда не превышало в лучшем случае 10% от численного состава партий и от численного состава партий и экспедиций (в который я включаю руководство, ИТР и постоянных рабочих, поскольку существовала практика набора сезонных неквалифицированных рабочих, в которых местные уже составляли 50% и более). Среди преподавателей техникума, вуза, сотрудников Института геологии АН ТаджССР и самой Академии Наук республики их к концу советского периода было побольше - где-то 30-35%. Эти мои наблюдения подтверждаются статическими данными о национальном составе вообще всех научных работников Таджикистана в 1973 году: 6152 чел, из которых таджиков - 2438, или 40%. Всплеск притока местных кадров в геологическую науку и практику пришёлся на 1945-60 годы, с приходом таких блестящих звёзд как Рауф Баратович Баратов, Абдулхак Раджабович Файзиев, Муминшо Абдулвасиевич Абдулвасиев, Зухур Ёров, Султон Бабаевич Эргашев и ещё несколько десятков представителей национальной геологической элиты Таджикистана (управлением геологии тогда руководил Владимир Иванович Верхов, выпускник Ленинградского горного института). Несмотря на массовый приток в послевоенную геологию русских женщин, заменивших погибших, среди таджикских женщин такого не наблюдалось, опять же вследствие патриархальности общества, за исключением одного яркого явления - геохимика Сараджан Юсуповой (Сороҷон Юсуфова), академика АН Таджикской ССР. В дальнейшем уже они сами обучали молодые кадры геологов Таджикистана, среди которых по прежнему преобладали выходцы из русскоязычной общины (управлением геологии тогда переменно руководили Георгий Вадимович Кошлаков - выпускник ташкентского Среднеазиатского политеха, В.П.Зуев, и А.О.Орифов). В результате появилась плеяда блестящих национальных специалистов, таких, как Абдурахим Хасанович Хасанов, Мамадвафоев М.М. Ниёзов А.С., Махмадалиев А.Г., Сафаралиев Н.С., Ишанов М.Х., Бузуруков Дж.Дж., Набиев Н.Ф, Фозилов М.М., Ф.Х.Хакимов, Азим Иброхим, М.Полавонов, Ходжимат Турсунов, Муродилло Джанобилов, которые воспитали ныне держащих на себе конструкцию геологической отрасли в республике: А.С.Ниёзов, А.К.Ходжиев. Д.А.Абдушукуров, Д.Абдусамадзода, М.Т.Таджибеков, Р.Ш.Андамов, Ш.Ф.Валиев, Ш.А.Одинаев, М.Т.Таджибеков, Ш.К.Кабилов, Б.В.Мамонтов, Хофиз Латипов, Турсунбой Шарифбоев, Т.Сайдалиходжаев, А.А.Магзумова, Х.М.Абдуллаев, Ф.Ш.Раджабов, С.М.Бобоходжаев, Х.Х.Рахимов, Гадоев М.Л., Файзиев Ф.А., Андамов Р.Ш., Назирова Д.Н., Кодиров А.А. и многие другие. Надеюсь, никого не обидел: всех не перечислишь, да и информации в интернете из республики маловато. Подчёркиваю, то я перечисляю геологов только титульных национальностей Таджикистана и Горного Бадахшана (таджиков, узбеков и памирцев), составлявших только малую часть славного коллектива учёных и практических геологов республики. Тем самым отдаю им должное, поскольку в других своих заметках обычно больше внимания уделяю его русскоязычной части, пытаясь сохранить память о её вкладе в геологическую и гидрогеологическую изученность территории Таджикистана, и чей труд является ценнейшим достоянием республики, и теперь на протяжении многих лет, из поколения в поколение её молодые геологи, гидрогеологи, геофизики, нефтяники будут пользоваться их трудами, изложенными в учебниках, методических пособиях по изучению геологии Таджикистана, проектах и отчётах работавших на его территории экспедиций. Половину из перечисленных коллег я знал лично, ещё больше у меня было сокурсников из местных, ну и непосредственно в работе тоже со многими «чёрными геологами» сталкивался. Что касается качества этих кадров, их подготовленности к работе геологии, то я бы отметил некоторую явную разницу между геологами-практиками, и геологами-учёными (с извинениями за обобщение, со скидками на различия между разными личностями, и субъективность оценки). Практики отличались от остальных геологов неспешностью и более прохладным отношением к работе, их уровень знания был ниже среднего, и мало кто из них стремился его повысить. Известно, что в геологии заняты специалисты с различным уровнем квалификации, исполняющими разные по сложности функции. Например, рудничный участковый геолог - это обыденная и рутинная однообразная работа по документации скважин и выработок, с ограниченным и заранее известным минерально-петрографическим набором, несколько большим кругозором обладает геолог-поисковик или съёмщик, готовый к гораздо большему спектру неожиданностей. Ну а главный или ведущий геолог должен обладать гораздо более высокой квалификацией, чтобы определять перспективные направления разведки и поисков, и руководить ими. Он должен быть готовым к любому геологическому заданию, которое потребует от него Родина. Так вот, в национальных республиках было неписанное «золотое правило»: начальником партии, экспедиции или управления обычно был местный, но главным геологом всегда был русский (или немец, еврей, осетин, в общем - русскоязычный). Это говорит само за себя. А вот среди научных работников и профессуры, напротив, я отмечал у «чёрных геологов» рвение к работе выше среднего. Тут каждый был на виду, и они не прятались за спины товарищей, как это нередко было при решении производственных задач. И образованность у них была выше среднего в их круге, по крайней мере куда выше моей (это неудивительно, ведь то были мои профессора и наставники!). По моим оценкам - с высоты прошедших лет - уровень геологической науки Таджикистана был на мировом уровне, и явно опережал уровни многих развитых европейских стран. Тут надо понимать, то этот уровень задавался и поддерживался ведущими научными центрами СССР, в первую очередь - Ленинградским и Московским горными институтами, где защищали свои диссертации эти профессора и доценты, и представители которых собирали и обобщали сведения и образцы в республике также и для своих диссертаций. Никакого «междусобойчика» тогда не было, всё было по-взрослому. Моё знание таджикского языка нас сближало, почти со всеми наставниками у меня остались дружеские отношения. В личном общении они часто говорили мне, что им было сложно учиться - все учебники и лекции только на русском, тем более, что геологический язык специфичен и двусмысленен, и сетовали, что русские студенты, у которых нет такого языкового барьера, столь нерадивы к учёбе. Доцент М.Джанобилов уже при мне приступил к созданию учебников геологического профиля на таджикском языке, и я помогал ему с составлением русско-таджикского геологического словаря. Так что у меня нет однозначного ответа на вопрос об отличии в качестве квалификации «чёрных геологов» от русскоязычных. После Исхода из республики русскоязычной общины распределение национальностей среди геологов в Таджикистане претерпело радикальное изменение, и стало примерно соответствовать национальному составу её жителей: 75% - таджики, 15% - памирцы, и 10% - все остальные, включая узбеков. Резко изменился состав геологических работ и ещё более резко упал их объем. Государственное финансирование практически исчезло, экспедиции обезлюдели, и остались без техники и снабжения. Геологосъёмка и обширные по площади научные исследования более не проводятся, максимум возможного - это поиски рудных тел уже выявленных месторождениях или перспективных площадях - за счёт эксплуатирующего их иностранного инвестора (поначалу ими были европейские и американские компании, но затем их всех выдавил Китай). Остались только эксплуатационники и разведчики внутри горного отвода. Иногда инвесторы приходят и крупными поисковыми проектами, как например, Газпром в Гиссарскую долину - но со своей техникой и персоналом (насколько мне известно, этот проект бурения глубоких скважин не дал ожидаемого результата, впрочем я не нефтегазовик, и даже не особо в курсе этого проекта). После исхода русскоязычного населения из республики геологический контингент в ней сократился на 90%, но примерно на столько же сократилась и потребность в кадрах, к тому же снизились требования к их качеству, так то оставшиеся вполне справляются. Потребность в притоке молодых геологов пополняется геофаком Таджикского национального университета и горно-геологическим техникумом, с этим тоже все хорошо. А вот качество научных исследований уже не растёт, и предвижу, что будет снижаться по объективным причинам. Кроме разрыва плотных связей с научными центрами Ленинграда и Москвы (впрочем, теперь интернет, и весь мир на связи), и необновляемость дорогостоящего оборудования, здесь влияет сокращение объёма геологических открытий из-за прекращения съёмки и поисков. Учёные сосредоточились на обслуживании интересов иностранных инвесторов при разведке и эксплуатации месторождений. По прежнему сильна минералогия, в первую очередь - редкоземельная и самоцветно-поделочная, и здорово развилась разработка новых технологий в области переработки и обогащения руд. Желаю успеха коллегам. К моему удивлению, понятие «чёрных геологов» и их проблемность были не только в СССР или на постсоветском пространстве, но и в самой развитой стране Запада - США. Там «чёрными геологами», естественно, именуют негров и мулатов, община которых также неохотно и медленно вовлекается в высокотехнологичный и научный геологический мир, что требует долгого и глубокого профессионального обучения. Там даже существует Национальная ассоциация чернокожих учёных-геологов, и особый сайт «чёрных геологов». Например, Джон Т.Лефтвич - он влюбился в геологию, пройдя факультативный курс наук о Земле в колледже. Доктор Мак Гипсон, один из первых чернокожих геологов в Америке, посоветовал ему получить степень на созданном им новом факультете геологии, в Университете штата Вирджиния. Доктор Лефтвич стал первым выпускником факультета в 1969 году и был лишь седьмым (!!!) афроамериканцем в стране, получившим степень в этой области наук. Затем он получил степень магистра в Массачусетском университете и докторскую степень в Университете штата Пенсильвания, а затем посвятил долгую и плодотворную карьеру изучению особенностей осадочных бассейнов, стал экспертом в области нефтяной геологии, работал в крупных нефтяных компаниях и занимал должность профессора в Университете Олд-Доминион. Он был одним из основателей Национальной ассоциации «чёрных геологов» и поддерживал её в трудные годы с 1986 по 1989 год, когда спад в нефтяной промышленности привёл к безработице. Более 20 лет он работал волонтёром в школах, начиная с начальной и заканчивая колледжами, чтобы у нового поколения была возможность полюбить благородную науку о недрах. В 1970-80-х годах «чёрные геологи» были редкостью; а чернокожие женщины в геологии - ещё реже. Зельма Мэйн Джексон работала на поисках урана в Скалистых горах. Обнаружив несколько месторождений, которые сданы в разработку, она поступила в Вашингтонский университет, где получила степень магистра в области экономической геологии, и сосредоточилась на очистке ядерных отходов. В 80-х годах она устроилась на Хэнфордский ядерный полигон, и более 20 лет проработала в программе по утилизации ядерных отходов. Она входила также в состав правления Американского Красного Креста, и занималась спасением морских черепах. Бернард Хаббард доказал, что всего можно добиться и в Гарлеме. В детстве он увлёкся науками о Земле, и занял третье место в городском геологическом конкурсе. Это определило его жизненный путь. Благодаря поддержке родных, он смог поступить в Корнеллский университет, а затем окончил магистратуру в Университете Буффало, во время учёбы в котором он с помощью компьютерного моделирования изучал вулканы. Сейчас он работает в Геологической службе США, используя авиаспутниковые приборы для оценки рисков для людей, живущих рядом с вулканами, связанных с оползнями и селевыми потоками, а также для поиска редкоземельных элементов. Эстелла Атеквана выросла в Камеруне, где родители советовали ей выбрать карьеру в медицине. Учителя тоже говорили ей, что геология — не для девочек. Она решила доказать всем, что они ошибаются. Получив награды за успехи в химии, биологии и геологии, она приехала в США за высшим образованием, и защитила бакалаврскую и магистерскую диссертации по геологии, а также докторскую диссертацию по геофизике. Сейчас она является профессором гидрогеологии в Университете штата Оклахома. Доктор Атеквана изучает Восточно-Африканскую рифтовую зону, где наблюдает тектонические движения плит. Основным препятствием для расширения числа «чёрных геологов» в США является недоступность дорогостоящего специального образования - для обучения каждого из них сбрасывалась вскладчину вся их большая семья. Судя по таким вот обзорам, и проникая в их смысл, начинаешь понимать, сколь много Советская Россия сделала для развития геологического сообщества в отделившихся республиках, и гордиться за свою безмерно щедрую и великодушную страну.

Владислав Русанов Владислав Адольфович Русанов родился 12 июня 1966г в Донецке, где окончил среднюю школу и поступил в Донецкий политехнический институт, где в 1988 году получил диплом по специальности «Технология и техника разведки месторождений полезных ископаемых», и начал работать в Отраслевой научно-исследовательской лаборатории морского бурения при Донецком политехническом институте. В составе коллектива лаборатории занимался поисково-съёмочными работами на шельфе северной части Чёрного моря. В 1990 году перешел на кафедру технологии и техники геологоразведочных работ ДПИ, где работает до сих пор. В 1997 году окончил очную аспирантуру при Донецком политехническом институте (Донецкий государственный технический университет), а в 1999 году защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата технических наук по теме: «Обоснование рациональных технологических режимов ударно-вибрационного бурения подводных скважин». В 2003 году решением Аттестационной коллегии Министерства образования и науки Украины Русанову В.А. было присвоено учёное звание доцента. После событий 2014 года был депутатом Народного совета ДНР, из-за чего внесён в санкционные списки стран Евросоюза и бандеровских стран - Украины и Канады. Горжусь личным знакомством с этим ярким представителем интеллигенции Донбасса. По опросу газеты «Донецкие новости» в 2009 году Русанов В. А. вошел в список «100 известных донецких»... Владислав Адольфович Русанов — яркий пример того, как технический ум и творческая душа могут гармонично сосуществовать в одном человеке. Коренной донецкий, он прошёл путь от простого инженера-геолога до доцента своего родного института. И это только одна сторона его таланта. Прекрасно владея несколькими языками, он прославился как продуктивный переводчик англоязычных романов в жанре фэнтези (см.список), более того - сам стал признанным автором научной фантастики и фэнтези. Его уникальный бэкграунд, сформированный морской геологией, стал основой для создания чудных произведений, где научная достоверность сочетается с захватывающими сюжетами. Первый рассказ Русанова «Яйцо грифона» увидел свет в 2002 году в московском журнале «Искатель», а уже через несколько лет он выпустил свой первый роман «Рассветный шквал» (2005) — это первая часть трилогии «Горячие ветры севера», которая сразу же привлекла к нему внимание любителей жанра. Этот роман Владислава Русанова написан в жанре фэнтези, в нем поднимаются вопросы выживания народов, тема древней магии, проблема межрасовых конфликтов, идея единства народов перед лицом общей угрозы. События разворачиваются в суровом мире, где каждый день — борьба за выживание, а древние силы вмешиваются в судьбы людей. Когда-то люди смогли отвоевать эти земли у могущественных сидов-Перворождённых, оттеснив их на север. Теперь же над миром нависла новая угроза, требующая объединения даже давних врагов ради общего спасения. Ключевой элемент сюжета — древний артефакт, принадлежавший расе, жившей на этих землях ещё до появления сидов. Его судьба может решить исход надвигающейся катастрофы, но путь к цели полон опасностей. Герои должны пройти через королевства, раздираемые внутренними конфликтами, заговорами и предательством. Главный герой — недоучившийся маг по прозвищу Молчун. В спутниках у него оказывается его приёмная дочь, опытный воин-мечник и представительница древнего народа сидов, традиционно враждебно настроенного к людям. Получилось увлекательно и интригующе, характеры персонажей очень живые, сюжет напряжённый (там несколько сюжетных линий, идущих параллельно), с глубокой проработкой мира и его истории, и детальным описанием магических систем. С тех пор перу этого автора принадлежит более тридцати книг и множество рассказов, регулярно публикуемых в популярных периодических изданиях, таких как «Человек и наука», «Химия и жизнь», «Порог», «Просто фантастика», «Искатель» и других (см.Библиографию). Он автор фэнтези-романов «Горячие ветры Севера», «Клинки порубежья», «Победитель драконов», «Бронзовый грифон», «Импровиз», «Рифмовойны», «Маг-хранитель». Особого внимания заслуживает цикл «Импровиз» (2022), состоящий из четырёх книг: «Магия менестреля», «Надежда менестреля», «Одиночество менестреля» и «Война менестреля». Эта серия, также написанная в жанре фэнтези, рассказывает о мире, где музыка и магия становятся могущественными инструментами борьбы за справедливость. Проникновенные истории о героях, которые противостоят судьбе и обстоятельствам, завоевали сердца читателей своей глубиной и эмоциональностью. В 2023 году Русанов представил новое произведение — «Крылатые», а в 2024-м выпустил повесть «Охотник», продолжающую расширять его литературную вселенную. Также читатели уже могут познакомиться с его новым проектом — «Рифмовойны. Убить редактора». Это уже вторая часть пока еще дилогии «Рифмовойны» в стиле героическое фэнтези: «...После резни в Вальяверде чтение поэзии вслух под запретом в Империи. Квентин де Грие уехал в Сальгареду, где служит инженером в питомнике огненных саламандр и пишет автобиографический роман "Рифмовойны". Неожиданно его приглашает на аудиенцию кардинал Сальгареды и делает предложение от которого просто нельзя отказаться. Квентин соглашается, но буквально на следующий день на него начинается охота...». В 2015 году Русанов получил премию «Лунная радуга» в номинации «В области литературы» за трилогию «Клинки Порубежья». С 1 ноября 2017 года он - член Союза писателей России. Редактор-составитель сборника гражданской поэзии Донбасса «Час мужества»... Что делает творчество Русанова особенным? Возможно, это его способность черпать вдохновение из реального мира — будь то научные исследования или личный опыт. Его книги часто строятся на базе чётко продуманной системы правил, будь то технологические новшества будущего или законы магии. Однако за всем этим всегда стоит живая история, полная драматизма, юмора и неожиданных поворотов. Владислав Русанов — это автор, который продолжает удивлять своим разнообразием: от научной фантастики до магического фэнтези. Его книги — не просто развлечение, а возможность заглянуть в новые миры, где технологии и магия соседствуют с человеческими страстями и надеждами. Творчество Владислава Русанова неоднократно отмечалось как профессиональным сообществом, так и читателями. В знак признания его вклада в развитие отечественной литературы он был награждён медалью «Сказитель Руси — за заслуги». Эта награда подчёркивает не только его мастерство как писателя, но и его способность создавать истории, которые трогают души людей и сохраняют традиции русской словесности. Данная публикация вызвана избранием Владислава Русанова председателем Союза писателей ДНР 22 ноября с.г. Библиография 2005 — Рассветный шквал (С.-Петербург, Издательство «Крылов»). 2005 — Полуденная буря (С.-Петербург, Издательство «Крылов»). 2005 — Закатный ураган (С.-Петербург, Издательство «Крылов»). 2006 — Клинки Порубежья. Книга 1. Окаянный груз (С.-Петербург, Издательство «Крылов»). 2006 — Клинки Порубежья. Книга 2. Мести не будет (С.-Петербург, Издательство «Крылов»). 2006 — Победитель драконов. Книга 1. Пасынок судьбы (С.-Петербург, Издательство «Крылов») 2007 — Горячие ветры Севера: Рассветный шквал. Полуденная буря. Закатный ураган (С.-Петербург, Издательство «Крылов») 2007 — Победитель драконов. Книга 2. Заложник удачи (С.-Петербург, Издательство «Крылов») 2007 — Бронзовый грифон (С.-Петербург, Издательство «Крылов») 2008 — Серебряный медведь (С.-Петербург, Издательство «Крылов») 2008 — Золотой вепрь (С.-Петербург, Издательство «Крылов») 2008 — Стальной дрозд (С.-Петербург, Издательство «Крылов») 2008 — Ворлок из Гардарики (С.-Петербург, Издательство «Крылов») 2009 — Обряд ворлока (С.-Петербург, Издательство «Крылов») 2010 — Гонец московский (С.-Петербург, Издательство «Астрель-СПб») 2011 — Дороги и судьбы (сборник рассказов, Луганск, Издательство «Шико») 2011 — Отрок московский (С.-Петербург, Издательство «Астрель-СПб») 2013 — Братья крови (Москва, Издательство «АСТ») 2014 — Клинки Порубежья. Книга 3. Весна надежды (Луганск, Издательство «Шико») 2014 — Импровиз. Сердце менестреля (Москва, Издательство «ЭКСМО») 2015 — Аскольдова могила (Севастополь, Издательство «Шико-Севастополь») 2018 — Отвори мне уста (сборник стихотворений) (Донецк, Издательский дом «Edit») 2020 — Пиксельные ментики (сборник стихотворений) (Донецк, Издательство «РАПАН-ПРИНТ») 2021 — Операция "Книжный червь" (повесть) (Донецк, Издательство «РАПАН-ПРИНТ») 2022 — Рифмовойны (фэнтези-роман) (Донецк, Издательство «РАПАН-ПРИНТ») 2022 — Маг-хранитель (Симферополь, ИД «СеЖеГа») 2023 — НЕпоэт (сборник стихотворений) (Донецк, Издательство «РАПАН-ПРИНТ») 2024 — Маг — хранитель Слова (Симферополь, ИД «СеЖеГа») 2025 — Геометрия смыслов (сборник стихотворений) (Донецк, Издательство «РАПАН-ПРИНТ») Сетевые публикации 2022 — Импровиз. Магия менестреля (фэнтези-роман). 2022 — Импровиз. Надежда менестреля (фэнтези-роман). 2022 — Импровиз. Одиночество менестреля (фэнтези-роман). 2022 — Импровиз. Война менестреля (фэнтези-роман). 2023 — Крылатые (фэнтези-роман). 2024 — Охотник (повесть) (фэнтези-роман). 2025 — Рифмовойны. Убить редактора (фэнтези-роман). Переводы 2008 — Артур Конан Дойл «Явление фейри» перевод В.Русанова. 2010 — Энгус Дональд «Робин Гуд. Разбойник» перевод В.Русанова. 2010 — Кит Р. А. Де Кандидо «Кольцо ненависти» перевод В.Русанова. 2010 — Грегори Киз «Адский город» перевод В.Русанова . 2011 — Кристофер Пол «Меч тамплиеров» перевод В.Русанова. 2011 — Джеймс Клеменс «Врата Ведьмы» перевод В.Русанова. 2012 — Джеймс Клеменс «Звезда Ведьмы» перевод В.Русанова. 2013 — Гиллиан Флинн «Исчезнувшая» перевод В.Русанова. 2013 — Джон Джозеф Адамс (составитель) «Путь волшебника» (сборник рассказов), перевод В.Русанова. 2014 — Джо Аберкромби «Красная страна» перевод В.Русанова. 2025 — Сказки и быль (голоса англоязычной поэзии в переводах Владислава Русанова).

Комаровский уголь. Труд для Победы. Бурый уголь для нужд блокадного Ленинграда и железных дорог, в том числе для паровозов железной дороги жизни, добывали в 1943 году из угольных шахт в окрестностях посёлка Комарово. Этот значительный вклад в нашу Победу внесли геологи ленинградского метростроя. Привожу в сокращении заметки комаровского краеведа Р.Ефимова о этих событиях. Село Комарово — относительно молодое. Оно образовалось в декабре 1943 года как посёлок городского типа. Причина его возникновения связана с трагическими страницами истории Великой Отечественной войны. Ещё до войны, в 1939 году, началась эксплуатация открытым способом месторождения бурого угля у деревушки Комарово, в которой тогда было всего 25 домов. В 1941 году работы остановились, а шахты потом в связи с угрозой оккупации затопили. Но, когда Донбасс оказался оккупирован немцами, а Подмосковный угольный бассейн разрушен, блокадный Ленинград и его железная дорога стали остро нуждаться в топливе, вспомнили о залежах этого полезного ископаемого на территории Любытинского района. Для проведения шахтостроительных и геологических работ в конце 1942 года были организованы трест «Ленинградуголь» и «Комаровское шахтоуправление». Вначале на шахтах работало не более тысячи человек, поскольку одновременно строилась ледово-свайная переправа через Ладогу, куда и был отправлен основной контингент метростроевцев. Кругом были лес, кустарник, безлюдные холмы. Начали с раскорчевки леса, формирования строительных площадок, сделали просеки, проложили три километра железной дороги, а уже к 10 декабря заложили 18 стволов пяти шахтных полей. Зима была суровой, но жили в неотапливаемых палатках: досок и лесоматериала не было даже для крепления стволов. Людей, прибывших в Комарово, размещали в палатках, крестьянских домах и бараках. Проходка велась вручную — лопатами, ломами, кайлами. Не хватало всего - сказывался отрыв от базы, от своих заводов и предприятий в Ленинграде. Начальник политотдела Метростроя докладывал в обком партии: «Объем и темп работ не обеспечиваются материалами и оборудованием. Остро стоят вопросы энергоснабжения для механизации и освещения, обеспечения ГСМ, пилолесом, рельсами, прокатом». В ожидании поставок по ледовой дороге руководство Метростроя на месте принимало невероятные меры по повышению производительности труда. Ядром коллектива стали подразделения: Тоннельрем-1 (тоннельно-мостовой ремонтно-восстановительный поезд), и ПДК-12 (поезд деревянных конструкций), во главе с метростроевцами Б.Киселевым и Г.П.Петровым. Коммунисты возглавили борьбу за увеличение скорости проходки стволов под лозунгом «Ленинград ждет угля!». Вскоре появились первые бригады скоростной проходки — А.Иванова, В.Степанова, П.Тимофеева и И.Лихачева, выполнявшие норму на 150—200 процентов. Когда бригада Н.Акимова однажды не выполнила норму, в забой спустился секретарь партбюро Ф.Жилин: «Мы в долгу перед городом, уходить нельзя!», и работал вместе с бригадой. Поначалу было очень трудно, но в январе насчитывалось уже 26 заложенных стволов, но 19 из них было затоплено - по мере проходки увеличивался приток грунтовых вод. Однажды секретарь бюро ВЛКСМ П.И.Безродный заменил заболевшего старшего смены в забое. Все шло нормально. Как раз дошли до пересечки— здесь основная штольня пересекалась с рабочими. И вдруг — резкий приток воды, потолок проседает, шевелится. Кто-то, убегая, задел кабель. Погас свет. Страшно, когда в шахте нет света. А тут еще и грозящий надолго остановить работу обвал. Безродный, с комсомольцами А.Дрязговым, М.Виноградовым и А.Бельчиковым, захлебываясь в потоке воды и грязи, укрепили готовый рухнуть свод, и после этого загорелся свет. Вернулись и убежавшие. Смена продолжила работу. Ни слова упрека не было сказано тем, кто струсил: это были самые молодые ребята и девчонки на стройке. В иных стволах приток воды составлял 7 тонн в час. Ее выкачивали ведрами вместо водоотливных насосов. Откачка воды производилась непрерывно, круглосуточно, в течение нескольких дней. Многие смены работали только «на воде» - на водоотлив становились все, кто мог стоять на ногах. В ход шли даже ведра для питьевой воды. Из-за отсутствия механизации грунт из шахт доставляли наверх перекидкой по 7—8 полкам, то есть каждую лопату грунта метростроевцы перебрасывали несколько раз. Измотанный трудом в шахте или «на воде», рабочий приходил в промёрзшую палатку, а у многих не было даже матрацев, смены белья. Некоторые командиры подразделений заботились только о производственных показателях. Политотдел Метростроя организовал обследование бытовых условий и обнаружил нетерпимое положение работников. Началась битва за лучший быт. Были построены жилые бараки, в них сооружены сушилки для одежды и белья проходчиков, организован жесткий контроль за графиком работы бань, дезинфекции, прачечных, парикмахерской. Проводилось утепление жилья подручными средствами - комсомольцы соревновались за лучшее его содержание. Был организован клуб. Налажено снабжение спецодеждой, бельем, обувь, матрацами, приобрели посуду и умывальники. В столовую было доставлено 32 тонны овощей. Конечно, далеко не все нужды удалось удовлетворить в условиях блокады, но забота о людях вызвала ответный отклик. Проходчики приняли обязательство выдать на-гора первый уголь к 25-й годовщине Советской Армии, а к 1 мая направить городу 600 тонн угля. Тут надо отметить, что для метростроевцев добыча угля не была заданием, которое состояло в том, чтобы построить шахту и передать ее шахтерам. Но на завершающей стадии строительства, при проходке рудничных дворов и штреков, они непременно выдавали на-гора вместе с грунтом и уголь. И вот из этого-то угля составился у метростроевцев Первомайский эшелон — 1000 тонн! Поезд шел по свайно-ледовому низководному мосту через Неву, который со стороны Ладоги был окаймлен живой цепью ленинградцев-метростроевцев и воинов, защищавших мост ото льдов. Вернувшийся сопровождавший поезд парторг Ю.Я.Сунцов рассказал комаровским шахтером о том, что видел: «Мы тут — как в раю, а они — под артобстрелом». Из Ленинграда пришло письмо, в котором строителей благодарили за ценный подарок. «Чем скорее и больше город Ленина получит топлива, тем больше будет выпущено вооружения, боеприпасов, тем скорее наступит час окончательного разгрома немецко-фашистских разбойников». В апреле личный состав строителей комаровских шахт увеличился до двух с половиной тысяч человек. Здесь работала почти половина метростроевцев! Тут были подразделения Путьрем-1, Путьрем-2 (путевые ремонтно-восстановительные поезда), которые и трудились ранее на Ладоге и Неве, под огнем противника. И хотя многие рабочие впервые принялись за шахтерское дело, метростроевская закалка сказалась. Вскоре в этих подразделениях появились передовые бригады. Но были среди пополнения и новички, которые понятия не имели о шахтах. Подавляющее большинство их составляли совсем молодые девчонки - в 12 сменах на 290 человек было только 32 мужчины. Они была призваны на трудовой фронт через военкомат Новгородской области летом 1943 года. И теперь с ужасом стояли перед холодной дырой в земле, куда им нужно было спускаться на работу. Причем нельзя было их «пощадить»,— кадровых проходчиков забрал фронт. «За победу над врагом!Нас не испугаешь» — сказала Н.Ельнова. «Девушки, не бойтесь! Овладеем новой специальностью!»,—сказала Ф.Карпенко. Они первыми пошли в забой, а вскоре возглавили комсомольско-молодежные бригады, которые показали высокую производительность труда. Молодежи на комаровских шахтах принадлежала особая роль. Из 400 метров вертикальных выработок (стволов) молодежь сделала 300, из 4200 метров горизонтальных выработок—3800. Одним словом, комсомольцы и молодежь выдали три четверти всей проходки. На строительство шахт прибыли также призванные на трудовой фронт пожилые казахи, узбеки, таджики и рабочие других национальностей, прибывшие с «большой земли». Особо отмечена группа корейцев, прибывших из Каракалпакской АССР. Для всех них были организованы кружки по изучению русского языка, и политинформации. Чувствовали они себя среди метростроевцев как в дружной семье. Добывать топливо было трудно. Толщина пласта составляла не более метра, в некоторых шахтах и того меньше — 30—40 сантиметров. Работать приходилось лёжа, передвигаться — по-пластунски. Мешала сырость в забоях. Люди получали травмы, болели, в том числе и такими серьёзными болезнями, как тиф. Когда начинались бомбёжки, горняки выходили из шахт. В ноябре действовало уже девять шахт и строилось ещё пять. К1 всем шахтам проложены пути линии узкоколейной железной дороги протяжённостью 2-3 километра, соединявшие шахты с местом перегруза угля на широкую колею, и с электростанцией в посёлке Комарово, работавшей на угле. Надвигалась зима, последняя блокадная зима с ее трудностями и проблемами. Строителям приходилось отдавать для нужд фронта всё - не хватало продуктов, резиновых сапог, одежды, мыла. Но метростроевцы не снижали темпов — их задачей была сдача последней шахты до Нового года... К 1944 году всего по тресту было добыто 230,4 тысячи тонн угля, а отгружено потребителям 195 тысяч тонн. Всего за период с 1943 по 1946 год трест «Ленинградуголь» поставил Ленинграду полтора миллиона тонн угля. За успешное освоение нового месторождения 76 человек из коллектива треста были награждены орденами и медалями. В том числе и Сергей Касьянович Васютин, шахтёр из Донбасса, освоивший все основные подземные профессии. В Комарово он приехал по путёвке партии в марте 1942 года. На новом для него месторождении Васютину поручили самое ответственное дело — крепление горных выработок, так как в Комарове кровля была слабее, чем в других угольных месторождениях. Он вносит предложение об её улучшении. Сам на практике разрабатывает свой метод отбойки угля. 170—180 процентов от нормы стали его постоянной выработкой. За восстановление и строительство угольных шахт Сергею Васютину присвоено звание Героя Социалистического Труда. Добыча угля в Комарове прекратилась в 1952 году. К этому времени транспортная инфраструктура СССР была восстановлена. Добыча бурого угля — переходного звена между торфом и каменным углём — перестала быть рентабельной. Шахты законсервировали, бараки разобрали и вывезли. В настоящее время городок в запустении, и лишь названия улиц напоминают о былой трудовой славе военного времени...