Свадебные традиции в селе Малое Болдино

Зимой в Малом Болдине по вечерам и в праздники девочки с десяти лет и девушки-одногодки собирались в «келью». Приходили в одну избу, где пряли, вышивали, пели песни, устраивали игры. Участницы посиделок делились на три возрастные группы: младшую, среднюю и старшую. Младшая объединяла девочек лет десяти-двенадцати, которые затем переходили в среднюю, а с 16 лет, достигнув возраста невест переходили в старшую келью. В каждом возрасте собирались отдельно, «снимая» избу у кого-либо из односельчан, это могла быть одинокая женщина, солдатка или вдова. Снимали келью на всю зиму — «от Покрова до Пасхи». На келью, как правило, зарабатывали сами: осенью копали картошку, «брали» коноплю, приносили керосин, этим и платили за помещение. Нередко девушкам помогали родители, к примеру, возили хозяйке посиделочной избы дрова.
Часто девушки покупали гармони. Считалось, что в каждой келье непременно должна быть своя гармонь. Участницы посиделок приносили постилку, одеяло, подушку, так как принято было здесь же и ночевать. Постели расстилались на полу.
Обычно в келье собирались к вечеру, днем же бывали дома. По вечерам парни обходили все кельи села, в совместных играх и разговорах ближе знакомились с будущими невестами, иногда оставались здесь ночевать. Хозяйки келий и родители не очень одобряли последнее, но и не запрещали.
В конце XIX - начале XX в. свадьбы в большинстве своем справлялись с согласия парня и девушки.
Выходили замуж чаще всего осенью. В Михайлов день (21 ноября (8 ноября по старому стилю), по воспоминаниям, бывало до четырнадцати свадеб: «Венчают с утра до ночи!»

Сватовство. Запой
Парень называл своим родителям девушку, на которой он хотел бы жениться, а девушка говорила, кто должен прийти ее сватать. Если выбор не вызывал резкого несогласия родителей, в обоих домах начинали готовиться к предстоящей свадьбе.
Мать жениха пекла ржаной хлеб «ковригу» и запасала вина.
Сватать ходили в любой день, кроме пятницы, «кто коли как сумеет: днем или вечером». Если родители жениха были уверены, что невесту отдадут, сватовство и запой объединяли в один день.
В качестве сватов в дом невесты шли отец жениха, крестный и крестная, иногда зятья. Крестный (или отец) нес завернутую в белое полотенце ковригу, а также вино в кошале.
Начинала разговор крестная:
— Услыхала я, что вы продаете овцу (или ярку).
Мать невесты отвечала:
— Продаем, продаем!
Тогда крестная жениха, не раздеваясь, садилась под матицу (потолочная балка) и зажигала свечу. «Если паренек незнакомый», вызывали невесту и спрашивали ее согласия. В том случае, когда все уже было известно и родители не были против брака, невесты могло дома и не быть. Специально ее не вызывали. Если же она находилась дома, то в момент сватовства должна была уйти к соседям («сидеть в шабрах») и причитать:
Ох, родима ты моя мамыньк<а>!
От спасибо тебе, мамыньк<а>,
За твое за всё хорошо<е>.
О, покрушили, моя мамыньк<а>,
а мою-ту буйну головушку,
ой, безо пары безо времен<ика>.
Ох, не дали мне, мамыньк<а>,
на резвых ноженьках подняться,
да с умом с разумным собраться.
И покрушили вы, моя мамынька,
мою-ту буйну головушку.
Покрасуйтесь-ко, подруженьки,
во красных девушках.
Ох, а я открасовалась,
А я отлюбовалась*
у своей-та родимой мамыньки.
А чужая-то мать не мамынька,
А чужой-ти отец не батюшка:
Оне любют заботушку,
Оне любют угодушку.
А я ще у тя глупенька,
А я ще вить молоденька —
А не знаю, как угодить-то,
Не знаю, как услужить-то.

При сватовстве речь шла о приданом и о «кладке»: приданое шло от невесты, а кладка от жениха. На кладке особенно настаивали в том случае, если брак был неравный или сваты очень хотели, чтобы девушка пошла за их сына. Одна из женщин вспоминала, как ей «давали от жениха шубу да хлеба», что считалось бедной кладкой. Обычай кладки ушел из жизни раньше, чем приданое.
Пока шли переговоры о кладке и приданом, невеста продолжала причитать:
Родимá ты моя мамынька!
А не жди ты меня, мамынька,
Утрым рано-ранехынько,
С гуляньица с любимами подружкими.
А жди ты меня, мамынька,
Из чужих людей незнамых,
Да из чужих незнакомых.
Приду я к тебе, мамынька,
Ввечеру позднехынько
С горючим слезьми, с великим горюшком.
Ох, родимая мамынька,
Расстанусь я с вами навечно.
(Это же причитание невеста могла исполнять на девичнике.)

Если была достигнута договорённость, на запой приглашали и родных невесты затей, сестёр. Принесённый от жениха хлеб клали на стол, но в запой его не ели. Выставлялось вино от жениха, обязательно ставили вино родные невесты. Существовал обычай смешивать «женихово» и «невестино» вино. Иногда свят обносил всех своим вином, а невестина родня угощала своим. Специального угощения со стороны невесты на запой не готовилось, ставили на стол, что есть - капусту, огурцы и тому подобное. В запой вина было немного. Обносили всех одним стаканом, часть вина отливали девушкам, которые должны были прийти к невесте после ухода сватов «на пропойку». Собиравшиеся в доме невесты подруги плясали, выпивали оставленное им вино, затем всей гурьбой, вместе с женихом и невестой, уходили в келью, где нередко оставались и на ночь.

Предсвадебное время
Обычно свадьбу назначали через месяц после запоя. За этот срок невеста должна была подготовить постель и рубаху жениху. Всё это время невеста и жених ходили в келью, причём невеста всегда нарядно одевалась. Раз в неделю невеста с подругами отправлялась в гости к жениху, там молодёжь играла, танцевала, пела песни под гармошку. В остальное время невеста могла быть либо дома, либо в келье, над теми, кто везде расхаживал смеялись. Каждое воскресенье сваха приходила в дом невесты и приносила гостинцы от жениха, обязательным гостинцем был «пресняк» с начинкой, который сваха несла на доске, чтобы не разломать, невеста угощала им подружек, а от себя со свахой посылала жениху ответный пирог. В этот период матери продолжали уточнять все мелкие вопросы предстоящей свадьбы, перед девичником подружки, у кого было время, прибегали к невесте, помогали ей дошивать приданое, рубаху жениху и прочее.

Вечер накануне девичника
Подруги собирались у невесты и вместе с ней шли в келью за постелью. Хозяйка кельи встречала их, сидя на лавке. Невеста падала ей в ноги и причитала:
Ой, спасибо тебе, тетенька,
На твоей новой горенке.
А еще тебе спасибо
На твоим-ти стречаньице,
На твоим привечаньице.
А еще тебе спасибо
За весь хороший твой привет.
Бывало ты, тетенька,
Встретишь меня, разгорькую,
Как родимая мамынька,
Встретишь да все меня спросишь,
А я тебе, тетенька,
Расскажу про свою молодую жизнь.
А тепери, тетенька,
Ты меня провожаешь
К чужому тягеньке
Да к чужому деденьке.
Я, тетенька,
этому больно не рада:
Я ведь ще не открасовалась,
Да я не налюбовалась
Во красных-ти девушках
Да во белых лебедушках
У свого кормильца-батюшки,
У своей родимой мамыньки.

В ответ хозяйка кельи тоже затягивала:
Ох, милая дитятка Машенька,
Кака-то твоя судьба разгорькая,
Да кака твоя судьба разнесчастная!
Разнесчастная твоя судьба чужая сторонушка.
А ведь чужая-то сторонушка
Путь-дороженька больно надоедная.
Ведь вот, мое дитятко Машенька,
Понесет вьюга-погодушка,
А тебе больно, моя милая, захочется к родимой мамыньке
Да на свою родиму сторонушку.
Никогда ведь, Машенька,
Не будет покойное
твое ретиво сердечушко.
Пошла ты всё, мое дитятко,
пошла беспокоиться
Об своей родимой сторонушке
Да об своем любимых подруженьках.
Не пондравится тебе, Машенька,
эта чужа сторонушка,
А еще тебе не пондравится
у чужой тетеньки
да у чужого дяденьки.
Оне ведь любют угодушку,
Да оне любют работушку,
А ты ведь еще, дитятко Машенька,
больно глупехонька.
Ты красовалась у родимой у мамыньки
И не знала никакой заботушки —
И пошла ты, дитятко,
только слезыми умываться.
И некому будет, Машенька,
тебя унять-то,
Ты своему-то другу милому
Подсказать-то не посмеешь.

Данное причитание келейницы Марии Николаевны, которое запомнилось Е.Ф. Карабулиной, предназначалось девушке, выдаваемой на «чужую сторону».
Взяв в келье гармонь и невестину постель, девушки возвращались в дом невесты. Там они садились помогать ей вышивать, доделывать, что недоделано.
Вечером этого же дня братья или крестный жениха приходили к невесте «с дрожжами». Дрожжи давали на стряпню к свадьбе: «На наших дрожжах чтоб хороши пироги были».
Пришедших угощали вином и легкой закуской.

Созыв на девичник
В ночь перед девичником подруги оставались ночевать у невесты. Утром девушки наряжались и приготавливали «куст» - два-четыре длинных шеста, украшенных цветной бумагой. Такие шесты назывались «падотами»; обычно их не выбрасывали, а хранили до следующей свадьбы.
Часов в восемь-десять утра с гармонью шли по деревне приглашать ближних родственников жениха и невесты на девичник. Ходили гурьбой, одна из девушек играла на гармони. В дома заходили не все, а только две девушки. По словам некоторых старожилов, они сзывали невестиных родных, а жених сам «скрычит своих девок» (баб не приглашали). Говорили также, что девушки только готовили «народные кусты», приглашать же родственников ходили по два парня от подруг невесты и от жениха. Первые приглашали невестиных, вторые жениховых родственников: «Пожалуйте к нашей невесте на девишник!»
Обойдя всех, кого следовало пригласить, девушки вновь собирались у невесты и немного погодя отправлялись с падотами к жениху «за веником», неся рубаху, спитую для него невестой. В доме жениха их встречали, жених принимал рубаху, угощал девушек, вручал им веник и мыло (позднее и одеколон). По дороге к невесте подруги пели, плясали, махали веником и растаскивали его по прутикам «каждой девке по два прута».
Пока подруги ходили за веником, у невесты топили баню. Делать это поручалось снохе, крестной или старшей сестре. Для участия в обряде бани в доме невесты собирались ее подружки и обязательно приходили золовки, даже маленькие девочки. Все они отправлялись в баню с невестой. По-настоящему мылись только невеста и те подружки, которые ходили с падотами. Золовки лишь умывались. При этом все мылись принесенным от жениха мылом. «Она, бёдна, в бане угорит: их там штук тридцать моется», — рассказывала об этом эпизоде одна из жительниц Малого Болдина. Бывало, перед мытьем прямо в бане закусывали, приносили с собой капусту, огурцы, ситный ржаной хлеб. В бане подруги заплетали невесте косу, помогали ей одеться во все чистое, но старое. При этом, надев сарафан, невеста не надевала запона. Накрытая черной или темной шалью, она шла в сопровождении подружек домой.
Войдя в избу, невеста подходила к лавке, где сидели ее родители, падала им в ноги, исполняла причитание, которым, по традиции, дочь благодарит родителей за баню:
А спасибо тебе, батюшка,
На пару, на банюшке,
А тебе, родима мамынька,
На чистом платенце
Да на парном веничке.
А еще тебе спасибо,
А кормилец мой батюшка:
Ты кормил меня, поил
До поры до времена.
А тебе, родима мамынька,
Еще за то спасибо —
Обмывала да обшивала,
Да в чужи люди <○>пределила.
А еще спасибо тебе,
бела лебедушка,
На пару да на веничке.
А вам, родимы братцы,
Спасибо за дубовых дров.
И спасибо вам, подруженьки,
На шёлковым веничке
Да на духовым мыльце.
Еще спасибо на свежей водицы.
А сейчас, моё подруженьки,
я вам накажу:
Покрасуйтесь-ка, подруженьки,
Во красных девушках
Да во белых лебедушках
У свого кормильца батюшки
Да у своей родимой мамыньки.
А я-та, разгорькая,
Я уж открасовалася,
А я отлюбовалася.
Да свет моя девичья жизнь,
Свет моя молодая да веселая.
А будет только, подруженька,
Моя жизнь горевая
Да моя жизнь слезовая.

Все девушки, находившиеся в бане, входили следом за невестой в дом, одна из подружек поднимала невесту, сажала подле матери. Мать плакала в ответ на причитания дочери: «Милая ты моя дитятка, / Ты у меня открасовалася, отлюбовалася...».
Всех, кто был в бане, приглашали за стол. Сначала на лучшие места усаживали золовок и девушек, приглашенных от жениха; подруги садились «по скамейкам, где придется». Угощали полбой, пирогами, капустой, огурцами, белым вином. Сноха подавала кушанья, невеста подпевала «Поешьте, девушки, поешьте!»
После угощения невеста с двумя подружками садилась возле печи, а остальные девушки играли, плясали, затем все уходили к соседям продолжать веселиться. «Соседи первые родные, — говорили в Малом Болдине, — и за столами в свадьбу сидели!»

Расплетание косы
Через некоторое время все девушки возвращались обратно. Невеста и ближайшая ее подруга садились на лавке вдоль окошка. Невеста нагибалась и начинала плакать, а подруга тихонько расплетала ей косу. Для этого момента заранее покупалась «самая расходная» лента, которую не вплетали в косу, а «прибулавливали». Открепив эту ленту, подруга прикалывала ее к своей косе и носила до замужества (когда она сама выходила замуж, то покупала новую ленту, а эту хранила всю жизнь). Расплетая косу, подруга обнимала невесту и тоже плакала, невеста же причитала:
Любима моя подруженька!
Настасья Григорьевна!
Николи ты мне, подруженька,
Эдак-то не досажала,
Николи ты мне, подруженька,
Эдак-то не сотрубляла,
Как сейчас ты, моя подруженька,
Мне больно досадила,
Да больно ты мне догрубила.
Расплела, подруженька,
Ты мою-ту косу русу,
Косу русу недорощену,
Шелкову ленточку недоношену.
Любима подруженька,
Настасья Григорьевна!
Послушайте, мои миленьки,
Что я вам будет наказывать:
Покрасуйтесь-ка, подруженьки,
Во красных девушках,
А во белых лебедушках
У свого кормильца-батюшки,
У своей родимой мамыньки.
А я-та, разгорькая,
Я открасовалася
Во красных девушках,
Во белых лебедушках.

Затем наступал следующий важный момент сбора невесты к девичнику. Близкая подруга и еще одна из девушек у печи одевали невесту в венчальный наряд- хорошее платье, венок, «уваль». Другие девушки сидели по лавкам. Невеста в это время должна была плакать. Если она умела хорошо причитывать, все ее слушали («и бабенки набегали»), а если не умела, то кто-то из подружек играл на гармони и девушки поочередно пели частушки. «Взрослым» в доме не полагалось быть: мать что-нибудь делала в клети, а мужчины работали во дворе.
Одетая невеста ждала гостей за печкой. По традиции, на девичник приходили только близкие родные жениха и невесты (кроме свекрови, она оставалась дома, и ей отвозили подарок), но, бывало, собиралось так много народу, что раздеваться приходилось у соседей. Раньше ходили на девичник братья жениха (или крестный, если у жениха не было братьев). Сейчас ходят все, и свекор в том числе. Тесть и братья невесты выходили на крыльцо встречать родных жениха. Гости проходили за столы. Жених садился под иконы, остальные кто где, без особого порядка. После небольшого угощения кто-нибудь из родственников жениха говорил «Мы желаем невесту смотреть!»
Сваха отправлялась за невестой и приводила ее в сопровождении крестной (справа), снохи или сестры (слева). Крестная несла на блюде дар жениху. Когда невесту подводили к жениху, тот непременно вставал. Невеста и свахи, взявшись за руки, трижды кланялись. Жених выпивал рюмку вина, брал с блюда предназначенный ему «дар» и клал вместо него деньги. Пока невеста дарила и кланялась, девушки проходили к печи. Одна из них запевала:
При пиру ли, при беседушке,
Ой, да при останным часу вечери.
При останным часу вечери,
Ой, да как у Насти на девишничке.
Как у Насти на девишничке,
Ой, да прилетали к ней ясён сокол.
Прилетали к ней ясён сокол,
Ой, да ясён сокол доброй молодец.
Ясён сокол доброй молодец,
Ой, да он садился к ней на <о>кошечко.
Он садился к ей на <о>кошечко,
Ой, да за серебрену решеточку.
За серебрену решеточку,
Ой, да за шелковую навесточку.
За шелковую навесточку,
Ой, да увидала его матушка.
Увидала его матушка:
«Ой, да уж дитя ли ты мое дитятка,
Уж дитя ли ты мое дитятка,
Ой, да при... приголубь ясныва сокола.
Приголубь ясныва сокола,
Ой, да ясныва сокола залётныва,
Ясныва сокола залётныва,
Ой, да он не сам собой заехал сюда.
Он не сам собой заехал сюда,
Ой, да за... завела его неволюшка,
Завела его неволюшка,
Ой, да как и Настина головушка.
Как и Настина головушка»,

Затем сюда же подходила и невеста со свахами, она вставала среди девушек, у судной лавки. Девушки выставляли чемоданчик. На него должен был встать сват и через брус подать им денег. Обычно сват поначалу отказывался платить за песни: «У нас жених бедный, нам платить за вашу невесту нечем!». Тогда девушки начинали корить его:
Дари, дари девок,
Дари, дари красных.
Не будешь дарить —
Мы будем корить.
А святушка бестолковый —
На огород заехал,
Пива бочку пролил,
Всю капусту полил.
*Далее забыто.
Жених-ет у вас —
Ноги-ти вилочками,
Глаза-ти дырочками.

Если сват давал мало денег, девушки снова запевали:
А святушка, догадайся,
За мошну хватайся.
В мошие деньги шевелятся —
Девкам норовятся!
А святушка бестолковый —
В огород заехал,
Пиву бочку пролил,
Всю капусту полил.

И так до тех пор, пока не даст сколько положено. Сопровождалось это корение всегда смехом, шумом, криком.
Как только были получены деньги за невесту, сноха или крестная выводила ее к столу дарить свекра, крестного, сестру жениха. Невестина крестная держала блюдо, она же передавала невесте очередной «дар» для кого-то из жениховой родни. Невеста, подавая подарок, кланялась. Гость вставал, принимал подарок и тоже кланялся, а крестная произносила:
Кланяются наши молодые
Своем белым рукодельем.
Малое примите, большое положите,
Дёнышко позолотите.
Нам денюшки надо
Козла купить,
На баню бревны возить,
В баню воду возить,
Молодых мыть,
Чтобы они были белые
Да ходили веселее.

Обычно невеста дарила свекрови рубаху и «рукава», стан, свекру кальсоны или рубашку, братьям платочки. Отец жениха забирал и свои дары, и жены, так как свекровь на девичнике не появлялась.
Ритуал дарения завершался, и все родственники, не мешкая, уходили. Оставались лишь подруги невесты. Они усаживали ее у печи и накрывали коноваткой (полосатый платок). Поплясав и повеселив невесту, девушки вели ее в шабры (соседи) «разбирать», то есть снимать наряд. Шесть-семь подруг (иногда и будущие золовки) оставались ночевать в доме невесты, где их кормили ужином- лапшой, супом, кашей, пирогами, помазанными конопляным маслом.

Венчальный день
Утро в доме невесты
Невеста вставала раньше всех, умывалась и садилась плакать. Мать топила печь, готовила чай, пекла пироги, остальные «все лежат ни слуха ни духа, а невеста плачет»:
Родима ты моя мамынька,
Спалась ли тебе, мамынька,
этая темна ноченька?
А мне-та, разгорькой,
не спалось, не лежалося,
Не лежалось, а много снилося.
Уснула я, мамынька,
на этой белой зореньке,
И приснился мне, мамынька,
а уж больно сон нерадошной.
Будто я, родима мамынька,
по чисту полю гуляла,
по темну лесу плутала.
По темну лесу, по крутой горе,
По крутой горе, по желту песку.
Желтой песок рассыпается,
А моя-то коса руса
нáвек расплетается.

От А.Н. Царевой записан фрагмент причитания невесты-сироты, исполняемого в этот момент:
Встань-ко-тя, ты братец,
почуру рано-ранёхонько.
Стукни-ка, ты братец,
во звонкой колокол,
Да чтобы услышал, братец,
наш кормилец-батюшка,
И летел бы он к нам, братец,
ясными соколом
на нашу пир-беседушку,
Благословил бы он меня, братец,
во чужой людú незнамые,
во чужие незнакомые.

Позже Царева вспомнила еще несколько строк этого причитания:
Сошлися-то, братец,
сошлися все и съехались
К нам дорогие гостейчки
званые и незваные.
Только нет лишь у нас, братец,
нету кормильца-батюшки...

Приход «с повестью»
«Коли устраиваются, часов в 10-11 невесту собирают» к венцу. Существовал обычай, когда утром в день венца от жениха приходили «с повестью», приносили шуточный наряд: крестный, друзья, братья жениха находили старый сарафан, рваную кофту, худые сапоги, а то и один лапоть, грязную тряпку вместо платка и отправлялись «крычать», готова ли невеста. Входили в дом, отдавали «чудной» наряд близким невесты, те говорили: «Ох, спасибо, наряд-то какой хороший!». Пришедшие отвечали: «Вы не марайте, невесте покажите!». Подавая один лапоть, смеялись: «Ох, а другой-то мы забыли! Да нам сказали, что невеста об одной ноге!».
Забрав эту одежду, гостей сажали за стол, угощали и говорили им, когда невеста будет готова и когда можно за ней приезжать.
Невесту долго и тщательно наряжали к венцу. В Малом Болдине считалось, например, что невеста в момент венчания должна иметь кольца на трех пальцах, и, если не было своих, занимали у подружек, а после венчания возвращали. За пазухой в специальной сумочке лежало венчальное мыло, которое потом сохраняли до конца жизни (говорили: когда глаза болят, то помыть этим мылом). На груди у сарафана крест-накрест накалывали иголки, брали с собой лук. Единого взгляда на обереги уже не было, поэтому в других домах, к примеру, лук не клали («лук - горемышна жизнь»), зато в специальную сумочку, которую прибулавливали к рубахе, насыпали немного проса: «Только не кладут пшеницу, голо-то зерно. Просо-то не голо». Приехав от венца, невеста при переодевании в другой наряд открепляла эту сумочку, укладывала ее в сундук и берегла «под конец жизни».
Собранная к венцу невеста садилась за стол и, обращаясь к родителям, плакала:
Ох, кормилец и мой батюшка
и моя родима мамынька,
А почли вы меня, мамынька,
лучше всякого гостья,
Посадили меня, мамынька,
на почетно место,
На почетно место — за дубовый стол.
А сошлись-то, мамынька,
званы и незваны, жданы и нежеланы.
Подойди-ка, моя мамынька,
ко ясну стеклу,
А взгляни-ка, бат, моя мамынька,
а на ту путь-дороженьку.
По этой пути-дороженьке приедут
к нам разлушники и разлучат-то меня,
мамынька, с вами на весь вик
и с любимами подружкими.
Покрасуйтесь-ка, подруженьки,
у своей родимой мамыньки и
во красных девушках.
А я открасовалась, я отлюбовалась
у своей-то родимой мамыньки.

Как рассказывала Е.Ф. Карабулина, невеста на лавку «вот у середнего окошка сядет, а <по>дле нее мать садится вот и плачут обе». Невеста наглухо закрыта коноваткой, которую снимает только по приезде жениха.»
Е.Ф. Карабулина привела причитание невесты, исполненное когда-то «теткой Матреной» и запомнившееся благодаря своей поэтичности:
Родима ты моя мамынька,
Зачем ты меня, мамынька, на горя родила?
Лучше бы ты меня, мамынька, на родах изушила*,
Завязала бы ты меня, мамынька, в белое платенце,
Да подошла да, мамынька,
Да подошла бы поближе к быстрой реченьке,
Да пустила бы ты меня, мамынька, по полою воде.
И унесло бы меня, мамынька, этою полой водою,
И не прибило ли бы, мамынька,
меня сильной волною ко крутому бережку,
И не увидали ли бы, мамынька, меня добры люди,
И сказали бы мамыньке:
«Знать, у стой милой дитятки
Нету родимой мамыньки».

Мать отвечала дочери:
Мила ты моя дитятка,
Дитятка ты родимая!
Не <о>бижайся на меня, дитятка,
Что я покрушила
твою буйну головушку молодую-молодежоньку,
глупую-глупежоньку.
Не обижайтесь да не гневайтесь:
У меня вас больно умножило,
Не берет меня, разгорькаю,
Не берет меня силушка
Только вас воспоить и воскормить.

Е.Ф. Карабулина обладала прекрасной памятью. От нее записано, например, причитание, которое исполняла ее сестра, выданная замуж за калеку:
Родима ты моя мамынька,
Зачем ты меня, мамынька,
на горя родила?
Да нюжели* ты, моя мамынька,
того не знала,
Что такая буду я разгорькая.
Да наверно, моя мамынька,
ты по чисту полю летала,
С кажнию ты травыньки,
да с кажнию полынки
цветик сорывала.
И этим ты меня, мамынька,
горьким счастьем наделяла.
Наделила ты меня, мамынька,
какою судьбой разгорькою,
ох, да какой судьбой разнесчастною!
Наделила ты меня, мамынька,
судьбою — другом-калекою,
И наверно, мамынька, ты того не подумала.
Любимы мое подруженьки!
Послушайте-ка, подруженьки,
что я вас буду просить-та,
А вы, мое милые подруженьки,
мою просьбу исполните.
А убейте-ка вы, мое милые подруженьки,
эту мою заразу,
Чтобы больше я его не видала,
Чтобы я за нём век не страдала.
Ох, не глядели бы, подруженьки,
а мое-ти глазыньки на него,
Чтобы я за нём век не страдала,
Не страдала да не мучилась,
Чтобы еще я, подруженьки,
За нём по миру не сбирала.

Поплакав с матерью, невеста, по традиции, обращалась к братьям:
Родимые вы моё братца,
Будьте-ка вы, моё братца,
Моею слугой верною:
Подите-ка, братца,
в чисто полюшко
Да возьмите-ка вы, братца,
с собою лопаточки,
Переройте-ка, братца,
Эту путь-дороженьку,
Да по которою поедут
Ко мне, горькою, разлушницким.
Да сходите вы, мое братца,
Сходите-ка в зеленый лес
Да срубите вы там, братца,
Белую березоньку,
Завалите-ка вы, братца,
Эту путь-дороженьку,
Чтобы нельзя было, братца,
моим-ти разлушницким
ни пройти, ни проехать.
А то оне, братца,
разлучат меня с вам навечно.
И приведут оне, братца,
меня к чужому дяденьке
да к чужою тетеньке.
Оне с меня, братца,
спросят всяку работушку
Да потребовают всяку заботушку.
А я вить, мое братца,
еще молода-молодехонька,
Не сумею, я ведь, братца,
на них угодить-то,
Не сумею на них услужить-то.
И пошла я, братца,
Заливаться горючим слезыми.

Если у невесты не было братьев, она обращалась к отцу:
А кормилец ты мой батюшка,
Душевька ты мой батюшка,
Что я как тебе скоро надоела?
Посадил ты, батюшка,
Посадил за дубовый стол,
А я тебе, батюшка,
против не поимела.
А ты меня, батюшка, послушай-ка,
А исполни-ка, батюшка,
ты мою велику просьбу.
Пошел-ка ты, батюшка,
в чистое полюшко,
Возьми-ка ты, батюшка,
возьми-ка лопаточку,
Перерой-ка, батюшка,
ты эту путь-дороженьку,
По которой, вить, батюшка,
Поедут ко мне, горькой, разлушницки.
Разлучат оне меня, батюшка,
Разлучат оне меня с вами навечно.
А еще, кормилец-батюшка,
пошел-ка ты в зеленый лес,
Да сруби-ка, батюшка,
белую березоньку,
Да завали-ка, батюшка,
этою путь-дороженьку,
По которой, батюшка,
поедут ко мне разлушницки.
Разлучат-та оне, батюшка,
меня с вами навечно.
И возложут на меня, батюшка,
всю тяжелую работушку,
И прибавят оне мне, батюшка,
больно много заботушки.
А я ведь, кормилец-батюшка,
У вас ведь що больно молодежонька,
Никакою работушки и никакою заботушки
Я ведь у вас, это, не знала.

Благословение невесты
Невеста, полностью одетая к венцу, просила у родителей благословения:
Ох, кормилец ты мой батюшка
И ты, моя родимая мамынька!
Благословите меня, мамынька,
Своим великим благословленьицем
во чужие люди,
В чужае незнамые, в чужие незнакомые.
А то они, мамынька,
с меня спросят работушку,
Да спросят они, мамынька,
с меня заботушку.
А я що ведь, родима мамынька,
больно молодежонька.
Жила я у вас, мамынька,
только красовалася,
Не заливалася горючим слёзыми.
А то, моя мамынька,
у чужого отца-дяденьки
придадут мне заботушки больше.
Наверно, я, моя мамынька,
Больно хвачусь в девушках-ти волюшки.
Это было, мамынька, у тебя, у жалельщицы,
А у чужой-та тетеньки
не будет никакой волюшки,
Только буду, мамынька,
знать одну лишь работушку.

Стол отодвигали, на пол кидали ватолы (грубая ткань), родители несли икону справа отец, а слева мать. Невеста опускалась на колени и в момент благословения не плакала.

В доме жениха
Жениха, собравшегося ехать за невестой, родители благословляли иконой, причем икону брали только в полотенце, иначе «это ни к жизни молодым». На дворе ожидали запряженные тройки: на первых санях ехал жених, по бокам сидели крестный (справа) и крестная (слева), на вторых и третьих родственники, человек до пятнадцати. Перед тем как отправиться в путь, крестная три раза обходила с иконой поезд «справа налево, от востока на запад, по солнышку кружок». С иконой (ликом наружу, на полотенце) и хлебом крестная садилась рядом с женихом.
Когда поезд трогался, мужчины, стоявшие по обе стороны от саней, трижды стреляли из ружей, некоторые из них ехали вместе с поездом, чтобы выстрелить три раза и у дома невесты. Они же караулили «поезжину» (свадебных лошадей), пока жених с родными находились в доме невесты.

Приезд поезда и выкуп невесты
Поезд жениха никто не встречал, двери были закрыты, с внутренней стороны их держали девушки. Жених в окружении крестного и крестной (остальные родственники сзади) подходил к дверям. Крестный читал молитву и стучал. В избе три раза кто-либо (тетка или дядя невесты) отвечал «Аминь!». После этого можно было заходить в дом. Все поезжане, кроме возчиков и тех, кто стрелял из ружей, входили в избу. За ними шли посторонние. За столом сидели невеста, мальчик лет пяти-шести и сваха. На столе лежал каравай от невесты. Первым к столу подходил жених. Он начинал выкупать у мальчика место возле невесты, давая поначалу немного денег. Мальчик требовал: «Нет, мало, давай еще!». Жених прибавлял, но мальчик опять просил: «Нет, мало, давай еще!»
«Здесь что-то калякать надо, — вспоминала Е.Ф. Карабулина, — не могу вспомнить!».
Получив деньги и гостинцы, ребенок уходил, а жених садился рядом с невестой. Затем начинали торговаться за место свахи. Сваха жениха клала свой каравай рядом с караваем невесты, а когда выходила из-за стола, женихов хлеб оставляла, а невестки забирала.
По другим рассказам, жениха с родней не пускали в дом, держали изнутри двери. Только когда от жениха три раза скажут: «Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй нас», а в ответ трижды прозвучит «Аминь!», дверь отпирали и впускали приехавших. Жених выкупал место рядом с невестой у ее крестной. Женихова крестная клала свою ковригу, брала невестину, затем обе эти ковриги везли к жениху.
После выкупа невесты все садились за стол. По одним сведениям, при этом не ели, по другим угощали поезжая вином, огурцами, рыбой, мясом, пирогами (с луком, повидлом, капустой, рисом). Угощали мать, братья, свахи невесты: «За дружку брат или зад все равно за столом-то!». Впрочем, здесь долго не сидели, не более часа.
По словам одних старожилов, пока гости сидели за столом, сват жениха выкупал у подруг невесты постель. Подружки стояли около двери и не пускали свата пройти. Когда же начинали «продавать», подружки садились на сундук. Постель лежала на сундуке, а наряд невесты в сундуке. Если за невестой приезжали на трех тройках, на одну грузили выкупленную постель и везли, не заезжая в церковь, прямо в дом жениха.
Другие старожилы утверждали, что постель выкупали заранее. Специально за этим в дом невесты приезжал жених с друзьями, перед ними закрывали избу, и они «ломали дверь». Зятья, братья невесты просили выкуп «Дай четверть вина!» и, получив его, угощались, укладывали постель на телегу и везли к жениху.
Перекусив, выпив по рюмочке, выходили, отодвигали столы от стенки, постилали «новеньку ватолку», куда вставали на колени жених с невестой. Родители невесты и крестные благословляли молодых иконой. При благословении гости старались разойтись «Хошь не все, а всё уйдут!». Затем все выходили к поезду.
Е.Ф. Карабулина говорила: «У нас невесту не оболакивают. И зимой в платье ведут. Шалью, накрывкой разве что накроют плечи. Не помню, чтобы и жених пальто одевал».
Первыми выводили молодых, они шли, взявшись за руки. Крестный жениха нес обе иконы, а крестная невестин каравай. Везли в церковь их врозь: на первой лошади жених, на второй невеста.
Родителям нельзя было провожать дочь, не полагалось даже в окошко глядеть.
Уже говорилось, что трижды стреляли из ружей перед отъездом поезда от дома жениха и по приезде к дому невесты. То же проделывали и у церкви.
В церкви перед молодыми расстилали полотенце. Существовала примета: «Кто прежде встанет на полотенце, тот прежде умрет». О том же гадали и по свечам: «Чья свеча прежде сгорит, тот прежде и умрет». Венцы над женихом и невестой держали шафера, у которых к левому лацкану был приколот букетик из восковых цветов. Священник спрашивал невесту: «С охотой идешь?», потом жениха: «С охотой берешь?». Кто был побогаче, нанимал певчих.
После венчания разрезали взятые с собой две ковриги (женихову и невестину), и все угощались ими. Венчальные свечи вкладывали в икону (в венчальной иконе были по сторонам подсвечники).
Пока свадебный поезд был в церкви, три-четыре родственницы невесты, обычно замужние, сестры или снохи несли в дом жениха дары, заранее приготовленные невестой.

Встреча от венца
Встречали молодых либо во дворе, либо на крыльце. Родители жениха стояли с иконой и хлебом, покрытым платком. Перед ними расстилали ватол, молодые должны были кланяться в ноги родителям. Когда молодую подводили к отцу и матери, жених брал горсть мелочи и кидал назад - «зло называется». Эти деньги подбирали ребятишки, собиравшиеся посмотреть на приезд молодых.
Встретив и благословив молодых иконой и хлебом, входили в избу. Здесь невесту сразу же вели к печке, где, как говорят в Малом Болдине, ее «разбирали», т.е. расчесывали волосы на две половины, заплетали две косы «навыворотъ», надевали повойник, платок, сверху накрывали коноваткой. «Если жених растяпа, — вспоминали женщины, — и на него повойник наденут». В послереволюционные годы повойники уже не носили, покрывали голову только косынкой. Косы заплетала невестина крестная, свахи помогали переодеваться. В таком виде невесту сажали за стол.
В избе в это время собирались посторонние, и все начинали просить: «Откройте поглядеть! Покажите невесту!». Сваха или крестная снимала коноватку, уже насовсем. После этого приходила невестина родня.
Жители Малого Болдина рассказывали, что, посадив молодых за стол, свекор и свекровь принимались их поздравлять:
— Я сыну дарю лошадь и со всеми с дровнями, чтоб ездил в лес!
А мать говорит:
— А я уж спошке молодой! У меня есть курица хроменька, я обязательно ей подарю!
«Это только сулят, а не дарят»,- вспоминают старожилы.
На этом застолье родные жениха угощали родственников невесты. После угощения молодые сажали на лавку тех, кого они собирались одаривать, каждому при этом подносили стакан вина.

Ужин у тещи
Отгуляв у жениха, молодые вечером отправлялись ужинать к матери невесты. Никакой особой встречи здесь не было, просто молодая говорила: «Мама, мы ужинать пришли!». Пока молодые находились у тещи, им в доме жениха стелили постель: «У нас закон был — первую ночь невеста не стлала». Интересно, что молодые пользовались привилегией спать на кровати «до той поры, пока не женится другой брат».

ВТОРОЙ ДЕНЬ
Утром молодая, встав и умывшись, обращалась к родителям мужа:
— Здорово живете, батюшка с матушкой! — и целовала их. Теперь она должна была называть их только так, тогда как раньше, до венца, звала их «дядя» и «тетя».

Поиски ярки
Ряженые шли искать ярку. Рядились женщины мужчинами, мужчины женщинами, шубу выворачивали. Невесту срочно куда-нибудь прятали — на конюшню, во дворе, «котору, бедненьку, в подпол запех-тют». Ряженые входили в избу без приглашения и требовали:
— У нас ярка пропала! Вы бегали за ней, вы загнали!
Им отвечали:
— Ищите! Найдете — откупаться будем.
Когда невесту находили, говорили:
— Давайте выкуп, ведь вы ярку украли!
Откупались обычно деньгами, сажали ряженых за стол, угощали, подносили вина.

К теще на блины
Вместе с ряжеными сёстры жениха отправлялись к теще «есть блины». На памяти старожилов «блины» остались только в названии обряда, на самом деле теща подносила каждому по рюмочке, угощала пирожками с капустой, кашей, в последнее время пирожными. «Поев блины», золовки приглашали тещу и тестя к жениху на пир. Все вместе, ряженые, золовки, родители молодой, шли к дому жениха. По дороге молодежь пела частушки.

Пир
Застолье в доме жениха начиналось часа в 4 дня. Молодых опять-таки сажали за стол первыми: но теперь около жениха невестин отец, около молодой ее мать. На стол подавала мать жениха, помогали ей обычно тетки. По утверждению одних старожилов, здесь уже даров не было, «только гулянка». Другие же рассказывали, что именно сейчас вручали родственникам дары. Когда дарили, кричали «Горько!», «Кус-ки!» (кто-нибудь кидал в стакан кашу, кусочек хлеба и т.п.). Молодые должны были целоваться.
По словам местных жителей, раньше не спрашивали, честна ли невеста, обычай этот появился недавно, теперь жених в ответ бьет тарелку.
На второй день, во время пира, родные, гуляющие на свадьбе, «задачат» - решают между собой, к кому и когда идти молодым в гости. Так по два дома в день и навещали; если родных много, всю неделю ходили.

Третий день
Это последний день, когда гуляли сначала у невесты, затем у жениха.
Четвертый день
На четвертый день молодая садилась прясть.

Свадебный обряд записан со слов жительниц села Малое Болдино Е.Ф. Карабулиной, Т.С. Киселевой, М.И. Паниной в июне 1980 года. Записали М.А. Лобанов, А.Ф. Некрылова, Т.А. Новичкова. Прилагаются записи нот исполнения песен.

При написании использовалась книга: "Нижегородская свадьба. Пушкинские места. Нижегородское поволжье. Ветлужский край, обряды, причитания, песни, приговоры", Санкт-Петербург: КультИнформПресс, 1998. Статья: "Свадьба в пушкинских местах. Большеболдинский район, село Малое Болдино" (стр. 28)