Страница историй

В больнице начинается суета. Привезли кого-то тяжёлого. Это событие. Все нервничают. В палату заходит санитарка с ведром и шваброй. Мы пристаём с расспросами. «Да не помрёт, не переживайте. Там Ольга. При Ольге не помирают». Ольга — деревенская медсестра, щуплая худосочная блондинка, громогласная грубиянка, которая вихрем носится по больнице. Ходить она не может — она может носиться, орать на санитарок, что плохо прохлорировали туалеты, гонять мужиков, нарушающих больничную дисциплину. Иногда она заходит поболтать. Ей с нами интересно. Из четырёх человек в палате две не деревенские, пришлые. Из другого мира. Она тоже хочет в другой мир. Она здесь чужая. Ольга не может смириться с деревенской унылой действительностью. Она рассказывает, что встречается со старшим лейтенантом из соседнего гарнизона и, может быть, уедет с ним отсюда. Мы делаем вид, что верим в счастливый исход романа. Ольге тридцать пять, лейтенанту двадцать семь. У Ольги четырнадцатилетний сын и больной отец, который тоже не верит в счастливый исход, но не делает вида. Ольга расстраивается, что отец не верит в исход из деревни в светлое будущее. Ольга — легенда. Когда её смена, больные не умирают, даже если им совсем уже пора умереть, они умудряются дотерпеть до конца Ольгиной смены и умереть без неё. Когда она рядом с безнадёжным больным, это похоже на то, что она полным потоком льёт свою жизнь в воронку уходящей жизни человека. Иногда они передумывают умирать и потом благодарят Ольгу. Иногда Ольга остаётся в больнице, чтобы не дать человеку умереть. Она как-то знает, кому время пришло, а кому нужно подождать. Через два месяца после сохранения в двенадцать ночи меня привозят в больницу со схватками. Схватки через пять минут. Я сама всё понимаю. Это мой второй ребёнок. Двадцать шестая неделя беременности. Моей нерождённой девочке с карими глазами осталось жить несколько часов. Гинеколог дома. Ей не хочется идти в больницу ради безнадёжного случая. Ночь, ранняя весна, темень и холод. Меня принимает акушерка, мать моей бывшей ученицы. Я слышу, как она звонит домой гинекологу. Микрофон древнего телефона орёт так, что за тонкой дощатой стеной палаты слышно весь разговор: – Какое раскрытие? – Четыре с половиной пальца. – А схватки? – Через минуту. – Чего я пойду ночью, она всё равно выкинет. Разберись без меня. Акушерка везёт капельницу и прячет от меня глаза. Я лежу в коридоре. В палатах нет мест. Больничка маленькая. Я всё понимаю, но не могу смириться с тем, что моей девочки скоро не станет. – Кто из медсестёр в смене? – Ольга. Сейчас разбужу. У моей девочки есть надежда. Даже если все всё понимают, нам повезло. Здесь Ольга. Это последнее, во что я могу верить. Я верю в Ольгу. В медсестринской быстрая возня. – Чего ты меня сразу не разбудила?! – А чего будить, если схватки через минуту?! – Твоё какое дело?! — Ольга с матом несётся по коридору, проверяет капельницу. Она прячет от меня глаза. – Сделать уже ничего нельзя, у тебя роды. Молись. Я всё понимаю, но держусь за Ольгу как за серебряную струну, соединяющую явленный мир с потусторонним чудом. – Молись Богородице, проси, чтобы она спасла ребёнка. Всё равно выкинешь, но, может быть, чудом выживет. Я буду с тобой молиться. Я не верю в Богородицу, я верю в Ольгу. – Ольга, я не знаю ни одной молитвы. – Я буду говорить, а ты повторяй, — Ольга садится на кровать и берёт меня за руку. Я послушно повторяю за Ольгой слова первой в жизни молитвы. Я не прошу, чтобы ребёнок остался в живых. Я прошу о том, чтобы он не рождался. Я ищу защиты и помощи у двух матерей: Дева Мария, оставь мне мою девочку. Если ты оставишь её, она будет носить твоё имя. Мы держимся за руки всю ночь. К шести утра схватки останавливаются. В восемь приходит гинеколог. Я сплю. Я устала. – Заснула? Это хорошо. Давно выкинула? Я не хочу видеть врача, бросившего меня ночью на сельскую акушерку и медсестру. Я закрываю глаза и отворачиваюсь к стене. Акушерка рассказывает ей, что роды остановились. Меня ведут в смотровую. Раскрытия нет. Роды не останавливаются. Так не бывает. Но при Ольге не умирают. И если это очень важно, и две женщины просят третью о спасении ребёнка, она не может не откликнуться. Я уеду из этой деревни через пять лет. Ещё через пятнадцать я встречусь со своими бывшими учениками в Москве. – Ольгу помните? Смогла она оттуда уехать? Ольга вышла замуж за своего лейтенанта и переехала жить в военный городок. – При ней так никто и не умирал? – Не умирал. – Я рада, что у неё всё сложилось. Они прячут от меня глаза. Лейтенант уехал в другой гарнизон. Она должна была уехать следом за ним, зашла на почту за его письмом, торопилась в больницу. Когда вышла на крыльцо, поскользнулась на льду, упала на ступеньки и сломала шейные позвонки. Мою кареглазую дочь зовут Мария. Она думает, что её назвали в честь бабушек. Когда в середине лета я родила её всё в той же деревенской больнице, Ольга приходила на неё посмотреть. Может быть, нам нужно молиться о том, чтобы в больницах не прекращались Ольги, которые не сдаются, даже когда сделать уже ничего нельзя? Автор: Светлана Комарова Еще больше историй из жизни - в нашей группе. Подписывайтесь, чтобы не потерять 💛

Пока Сашка выкаблучивался и бросал Таню одну, уходя с дружками гулять, Вера Николаевна подкрашивала губы, прихватывала зареванную «брошенку» с собой – в гости. Сашкин поселок большой! И весь состоит из избушек, коттеджей, теремов и теремков. Красивое село. Зеленое. С симпатичной церквушкой у леса. И на каждой улице у Веры обязательно проживает какая-нибудь кумушка, сватьюшка, подруженька. И везде Вере были рады. Характер у человека такой. Зажигательный. Любые посиделки в праздник превратит. С песнями и прибаутками. Таня даже не ожидала, что походы по сельским бабонькам под ручку с Верой Николаевной могут быть такими увлекательными. Золотой человек! Сашке, конечно, ужасно скучно с товарищами – любимой рядом нет. Свет не мил. Он идет домой. А любимой и след простыл. - Где моя? – орет, к брату подкатываясь. - С мамой болтается по гостям! – отвечает брат Петр. - Как это болтается? А я? - А у тебя головка от часов «Заря»! – лаконично завершает разговор Петр. Он вообще не очень-то разговорчивый был. Сашка на рысях по селу носится, злится, бесится. А до него и дела никому нет. Уже к двадцатым по счету кумовьям, сватьям, дядьям в двери ломится – а вот они, мама и Таня. Песни поют, ужасно довольные собой. Глаза блестят, щеки краснеют и улыбки до ушей. Не плачет, не рыдает Танька! Плевать она на Сашку хотела. При взрослых людях скандал закатывать не будешь. Саша присаживается к столу. Сопит, молчит, сохраняя при этом приличия. Потихоньку оттаивает. Присоединяется к общему веселью. Компания отдыхает хорошо, пока за всеми не приезжает папин жигуль и не забирает своих гуляк домой. В общем, Вера Николаевна была буферной зоной между излишне вспыльчивыми ребятами. Потому и царила любовь в ее большом доме, ни у кого не получалось поругаться. Ни Саше с Таней, ни Петру с женой Натальей, ни самому главе клана, дяде Степану с собственной супругой. Даже обидеться не получалось. Как-то она умела разруливать конфликты, при этом не встревая колом между конфликтующими. Дар от Бога – говорят. Вот кого надо в МИД отправлять! Саша и Таня так и не поженились. Не сложилось. Почему? Уехали в город зарабатывать деньги. Родители помогали, конечно. Со свадьбой обещали помочь. Но город все расставил по своим законам. Деревенским парням нечего делать среди каменных коробок. В селе они – красавцы. Надега. Помощь. А оторвутся от семьи и пропадают. Вот и Сашка пропал – соблазнов море. Девчонки, выпивка после работы, кабаки. Он, одуревший от излишнего внимания к себе (а то как же – кровь с молоком, рост под два метра и улыбка белозубая), начал понемножку выпивать и погуливать. Таня ругалась, топала ногами, плакала. В общем, все делала не так, как надо. Веры Николаевны рядом нет, мудрого совета никто не даст, а Сашка все делает назло. Это же надо додуматься – притащить какую-то девку домой! Назло невесте: смотри, мол, меня и без тебя с руками оторвут. Таня посмотрела на гостью. Посмотрела на Сашу. - Не думала я, что ты на самом деле такой идиот, - сказала. И ушла от любимого навсегда. Гордость имела. Потом, конечно, Саша горько пожалел о своем поступке. Бегал за Таней, убивался по ней. Но… дело сделано. Сам дурак. Осталась Вера Николаевна без невестки. Ненадолго, правда. Появились другие девушки. Но те Вере совсем не нравились, хоть и старалась она, чтобы у них все было хорошо. Видимо, где-то упустила сына. Что-то недодала: ума ли, порядочности. Бог знает, чего. Танюха не пропала. Ей даже погулять холостячкой не дали. Сразу перехватил ее другой паренек, сразу же оценивший все качества девчонки. И уже никуда от себя не отпустил. Отвел Таню в загс, дал ей свою фамилию, руку, сердце, троих пацанов, дом, квартиру… И прочее, и прочее. Пути-дорожки Веры Николаевны и Татьяны разошлись. И только в эпоху развития социальных сетей Таня, вдруг наткнулась на сообщение. Пригляделась к фото на «аватаре»: немолодая женщина с печальными глазами. В руках – розы. Шесть штук. Что такое? Шесть роз – какой дурак додумался подарить человеку букет с четным количеством цветов? Полистала фотографии на страничке – Господи ты, Боже мой! Вера Николаевна! Что с ней стало? Из цветущей женщины она превратилась в иссушенную горем старуху. А горя на ее участь перепало столько – словами не передать, и не поверишь сразу – уж не мошенники ли взломали ее страничку и выманивают деньги от ее имени. Оказалось, нет. И не мошенники это. Все началось двадцать лет назад. Будто сглазил кто. Будто черным крылом провел над головой Веры Николаевны. Сначала умер Саша. Страшная, глупая, чудовищная смерть: купил мотоцикл. Сел пьяным за руль и врезался в дерево. Двенадцать часов лежал в кювете в ноябрьскую хлябь – и никого вокруг. Дороги плохие, дачники разъехались, а владельцы автомобилей, спрятав железных коней в гараж, пересели на безопасные электрички – и нервы, и подвеска целы. Вера Николаевна тогда лежала в больнице. Наталья с Петром и сынишкой Сережкой жили отдельно, в новом доме. А Степан утопал с кумом на охоту. Сашка охотиться не любил. С отцом не пошел. Куролесил по деревне один. Вот и… Похоронили. Появилась на аватарке Новая Вера. Сфотографировали во время похорон. С розами. Горе навалилось, навалилось, не давало дышать. Кое-как выкарабкалась. Сережа подрастал, заменил Сашку. Все внимание дед и бабушка переключили на внука. Немного полегче стало. Жить можно. Жили себе, что поделаешь. Пенсию от леспромхоза давали неплохую. В огороде «все так и перло». Степан охотился, рыбачил, собирал грибы, да ягоды. Дети работали. Внук радовал хорошими отметками. Лишнюю ягодку – ему. Лишнюю копеечку – на его счет. Надеялись выучить парня в институте, чтобы человеком стал, чтобы у него все было хорошо. Как по писаному – получилось! Сергей после одиннадцатого класса поступил в профтехнический колледж на механика. Закончил его с красным дипломом. Устроился на государственное предприятие, а через полгода поступил в Горный институт на заочную форму обучения. Только порадовались за внука, как нагрянуло новое горе в семью. Убили в лесу Петра. Он работал егерем, вот и попал под пулю. Местные понимали, что к чему – несговорчивый мужик, взяток не брал, без лицензии палить по зверью не позволял, а если поймает в несезонное время – не пожалеет. Вот и кокнули. И, главное, кто убийца – знали. А дело обтяпали так, будто случайно все произошло. Будто Петр сам на свою пулю напоролся. Ага. Перепутали охотники его с лосем. Убийство по неосторожности. Преступник отбывал наказание в колонии-поселении на вольготном житье. Женился даже. Годик остался позагорать. А Петя – в могиле. Пока родители оплакивали сына, невестка Наталья, пораскинув умом, собрала вещи и укатила в Питер. По совести: нехорошо как-то получилось, родителей в таком горе оставлять. А с другой стороны – молодая еще женщина, сын в Питере работает. Чего ей тут, в поселке куковать? Уехала, да и Бог с ней. А Степан и Вера почти каждый день на кладбище ходили. Как на работу. Высадили там деревья, цветы, памятники поставили. Придут, усядутся возле могил, разговаривают с покойными. Нельзя так. Определенные дни есть, чтобы поминать. А поди, скажи это убитым горем людям? Как? Никак. Оставить в покое родителей и не лезть к ним со своими нравоучениями. И это горе, исстрепав души Веры и Степана, наконец-то отвалило. Жили старики звонками от внука, да звонками внуку. Наталья отдалилась – выскочила замуж за какого-то мужчину. Толи Амур, то ли Амир… Сережа с ней даже разговаривать не хотел. Всячески поносил, не стесняясь бабушки и дедушки. Те уж пробовали помирить его с мамой. Личная жизнь, что уж теперь. Но Сергей злился, не принимал материнского выбора. - Ну и ладно, что замуж вышла! – кричал он в трубку, - так ведь за кого! – и снова – поток грязных ругательств. Невзлюбил он этого Амира. Или Амура... Шут их разберет. Стариков одолевали разные хвори. То один в больницу загремит, до другой. У Веры Николаевны давление скакало, а у Степана совсем пропало зрение. Кое-как, с женской помощью, справлялся. Научился ориентироваться в доме, мог и чай себе сделать и еду на сковороде разогреть. А сердце болело за него – что делает с человеком время! Давно ли он был здоровым и сильным мужчиной? А теперь тыкается в углы, как щенок слепой. Беспомощный, жалкий, несчастный… А однажды Вере плохо стало – увезли опять на лечение. Она забыла даже еду на несколько дней на Степу приготовить. Позвонила куме, упросила за Степаном присмотреть. Та не отказала. Отказать не отказала. Да забыла. Хлопот полон рот, а голова тоже дырявая с годами стала. Степан не дождался помощи. Сам решил домовничать. Печку растопить не сумел. Решил включить плитку, и так согреться. На дворе ноябрь – холодно. Пригрелся под одеялом и уснул. А плитка вдруг пыхнула огнем. Степан спит, а пламя уже по занавескам бежит. Через несколько минут заполыхал добротный пятистенок, словно факел. Не успели пожарные спасти ни дом, ни Степана… ...>>ОТКРЫТЬ 2 Часть 

Эту комнату муж получил ещё до войны. Здесь и Зиночка у них родилась. В коридоре напротив показалась глазастая старушка. В коротком пальто поверх ночной рубашки, от подола до старых калош белели голые дряблые худые ноги. – Ктой-те это? Господи! Неужто Ольга вернулась! Женщина присмотрелась, узнала соседку. – Я, тетя Ксень. Я... – От ведь! А я говорила Федьке – гляди, Федька, жена приедет! – она качала головой, – Живая, значит... Хорошо... Ольга сделала несколько шагов к старушке. – А Вы как тут? Живы, здоровы? – Та какая жись! Не померли – и ладно. Голодали... Ох, голодали, Оленька! Вот только Федька твой и жирует. Но тоже досталось ... Порезало его ведь ... – Чего? – Не знала что ль? На заводе рука в станок попала, нету топерича пальцев у него на правой руке. Но хоть рука осталась, и ладноть ... Катька его и выходила. Она так-то не жадная, в столовке работает, потому не пропадут оне..., – старушка опомнилась – кому говорит, махнула рукой, – Ой, не слушай меня, дуру старую. Стучи, дома оне ... спят. И старушка пошлепала калошами по лестнице на двор, что-то про себя приговаривая. На Ольгу опять накатила боязнь, но она смахнула её. Чего она, не домой что ли вернулась? Что муж живёт с другой, она узнала ещё в лагере. Не поверила сначала, да и сейчас до конца не верила. Все считала это ошибкой. Но с ним осталась дочка, которую не видела она четыре с лишним года. И это её дом по закону, а не какой-то там пришлой Катьки ... Она глубоко вдохнула и решительно постучала. Потянулись тоскливые мгновения. Никто не откликнулся. Комната была глуха и к стуку в дверь, и к громкому стуку сердца Ольги. Она постучала ещё раз. И, наконец, из-за двери она услышала знакомый голос, и хотя он был тихий и сонный, Ольга узнала его сразу – Федор. – Кого черт принес? Поспать дайте, ироды! У Ольги перехватило горло, она тяжело задышала, сжала твердые тёмные губы, не смогла ничего сказать. Стояла молча. В комнате – тишина. По лестнице застучали калоши тети Ксении. – Чё? Не пущают? Ольга пожала плечами, отошла и привалилась к стене. Старушка подошла к двери, постучала, и, приблизив старое свое лицо к щели, громко крикнула: – Федька, открывай, жена вернулася. Заскрипела кровать, кашель. – Я тебе сейчас пошуткую, бабка! – внутри зашаркали шаги, стук крючка, скрипнула и открылась дверь, Федор в белой майке и трусах стоял на пороге. Ольгу, стоящую в стороне, заметил не сразу. – С ума сошла, дай поспать! Чай, выходной, а ты ..., – но тут его глаза поднялись, и он увидел провалившуюся к стене жену, – Ольга! – выдохнул,– Ольга! Он пошатнулся и шире открыл дверь. Тетка Ксения перекрестилась и пошла к своей двери. – Приехала, значит..., – похоже Федор убеждал сам себя. Он отступил вглубь комнаты, пропуская Ольгу. Она прошла совсем рядом с ним, почувствовала запах тела мужа. Давно забытый запах. Не виделись они четыре долгих года. Ольга огляделась. Все та же мебель – светлый деревянный шкаф, самодельный стол под кипельно-белой скатертью, стулья в накидках, швейная машинка, детская кровать, сооруженная из старого сундука, с накидушкой на треугольно поставленной подушке. Чистота и порядок. Вот только кровать железная за шторами на натянутой верёвке. И там скрипели пружины, кто-то вставал. Зиночка? Или.... Ольга решительно и благостно сняла кирзовые сапоги, ноги ее болели от них. Ещё там, в лагере, все мечтала – вернётся и больше никогда их не наденет. Очень хотелось сорвать эту штору и увидеть дочь, обнять... Но время и лагерная дисциплина научили ее выдержанности, да и детского присутствия там не ощущалось. Детская кровать – вот, убранная. Она отодвинула стул и села, начала расстёгивать ремень, раздеваться. Федор тоже нырнул за штору, лёгкий шепот, вскоре вышел он уже в брюках и рубашке, виновато улыбнулся Ольге, взял что-то из шкафа и опять на секунду нырнул за штору. Потом сел на стул напротив. – Приехала, значит... , – повторил. – Да, приехала. Амнистия. Отпустили нас, тех у кого дети. Зиночка где? – Так, ....– Федор распрямился, – Все хорошо у нее. А ведь выходной нынче, так вот к бабке отправили. Пусть дитя молочка козьего попьет. А так-то ведь в школу вот пошла. В первую... Хвалят ее там, вон ..., – он махнул рукой на шторку перед кроватью и осекся. – У какой бабушки? – спросила Ольга. – Так ведь у тетки Шуры, это мать ... – он опустил голову, провел ладонью по седым уже волосам и обречённо договорил, слегка махнув на штору, – Катеринина, вон, мать. Во взгляде его не было вины, только какая-то грустная житейская констатация и озабоченность. И тут штора отодвинулась и деловито поправляя почти оправленную кровать показалась женщина. Она спокойно разгладила складки на покрывале, повернулась к ним и резко и несколько вызывающе произнесла: – Здрасьте! Ольга увидела миловидное круглое лицо, выщипанные и подведенные брови, черный лоск волос, убранных в скорый пучок, пышное тело. Катерина была в синей кофте и цветастой юбке. Поджав губы, она повязывала на голову платок. Она подошла к столу, живо стащила скатерть. – Угощай тут, а мне на работу. Зину в обед приведу. Она ещё собрала что-то в холщовую сумку, деловито расхаживая по комнате мимо них, и ушла, не прощаясь. Ольга наблюдала за ней. Была Катерина полна, налита и молода. Ольга подумала о себе. Она за лагерные годы совсем изменилась, наверное, в глазах Федора. Она была высока ростом, и всегда гордилась этим, но сейчас сама себе напоминала оглоблю. Лопатки выпирали , грудь едва заметна, а колени и локти округлились и обтянулись загрубевшей кожей. Она, по-прежнему, была мила лицом, вот только темные круги под глазами уже не пропадали даже после сна. Федор накрывал стол. Достал из-за окна пакет, из-под стола банки. Ловко орудуя левой здоровой рукой и придерживая правой, нарезал вяленое мясо, соленые огурцы, хлеб. Носил все под локтем. Ольга сглотнула слюну. Ехала она больше двух суток, а нормально ела только первые. Да и мясо вот так не ела уж лет сто. – Голодная чай? Давай, поешь! – предлагал Федор. И Ольга пошла к рукомойнику, сполоснула руки и принялась за еду. Федор смотрел на нее жалостливо. – Ты не писала последнее время. Думал, может ... может уж жись своя у тебя там. Он погладил себе лоб искалеченной рукой и Ольга только сейчас как следует разглядела её. – Я писала, но не знала, что тетя Сима померла. Да какая там жись! Я домой хотела. Думала, вернусь, семья... – А я вот стервец такой, да? Ольга молчала, хлебала чай. Федор сидел, уронив руки и смотрел за окно. – Мы голодали тут сильно, Оль. Зина маленькая, а мне работать. Стал ее с собой на завод брать, ревела одна-то дома, а соседи тоже, знаешь ли... Голод ведь, кормить нечем, самим бы прокормиться, а с голодным-то ребенком как? Смотрю – сохнет она у меня, животом мается. А там она в столовке со мной и перекусит. Катерина начала ее оставлять потихоньку, она ж в столовке работает в нашей. Подкармливать начала. Страху натерпелись, конечно. Ты вот за что села? Да ни за что.... Вот и Катерина боялась. Но Зинка наливаться начала, ожила так, в куклы заиграла. А потом ... а потом я вот, – он махнул искалеченной рукой, – И меня выходила. Так и сошлись. – А сейчас она какая? – Кто? А Зинка-то? Какая? Боевая, мальчишками вон во дворе порой, смотрю, командует. Учиться хорошо, хвалят, Катерина говорит. – У нас письма раз в месяц забирали. Я писала Симе, чтоб она тебе приносила и читала. Уж потом мне Колька отписал, что умерла тетка Сима и письма мои не носила тебе. – Давно уж померла, два года как. А я решил, что сгинула ты, или жись своя там..., – оправдывался Федор. – Ага, ждал, что пропаду, а я вот явилась, как снег на голову, – Ольга развела руками, улыбнулась горько. Федор вскочил с табурета. – Да что ты, Оль! Я ж... Если б думал. А так... Он подскочил к ней, приподнял за локоть и обнял, прижал к себе, притиснул ее такое исхудавшее тело, прижал, чтоб ушло ощущение ее худобы и горести, чтоб передать ей часть самого себя. Они долго так стояли, он потерся щекой о ее знакомую с юных лет косу вокруг головы, погладил здоровой ладонью ее волосы. Она подняла на него затуманенные слезной пеленой глаза. – Приведи мне Зину, Федь. Пожалуйста, приведи... – Чего делать-то будем, Оль? – Приведи Зиночку. Федор опустил ее, засобирался. – Ладно, приведу. А ты легла бы. С дороги ведь. – Лягу... Федор быстро и ловко одной рукой заправил брюки в носки, натянул сапоги, чуть не спутав сапоги с Ольгиными, накинул фуфайку и, немного задержавшись, оглянулся, как будто проверял – не померещилось ли, правда ли Ольга здесь. А она подошла к окну. Смотрела на сутулую фигуру мужа, скрывающуюся за аркой. По всему было видно – плохо и ему. Она села на постель дочки, стянула накидушку и легла, вдыхая запах, стараясь вспомнить родное, убеждая себя, что помнит. Когда осудили ее на десять лет Зиночке не было и четырех. А теперь уж восемь. Нашли у нее припрятанную под койкой вот этой, что за шторкой сейчас, кукурузу. Неполный мешок. Удружила ей знакомая с работы– позвала на станцию, а там народ кукурузу из открытого вагона по мешкам рассовывает. Времена голодные... Все волокли, и она. Дочку кормить, поменять может на хлеб. Десять лет дали. Человек восемьдесят тогда из их городка судили одним судом. В щель вагонную она все на Зиночку смотрела, махала. А та глазками водит, не видит маму, к отцу прижимается. Федор писать не умел, читал с трудом. Письма Ольга писала Серафиме – родственнице. С ее слов и знала, как дела у мужа с дочкой. Вот только померла тетка уж давно. Ольга не знала, писала, но письма никто не носил уже. Ольга села на кровати, сняла теплую кофту, подошла к шкафу, открыла его. Чужое все... Вроде дома она. Там, куда так рвалась, куда ехала, где рассчитывала – наступит, наконец, покой, конец тяжёлой лагерной жизни, где почувствует она счастье. Ей всего двадцать девять. Она дома, а и не дома. Другая здесь хозяйка. Так вот у открытой дверцы шкафа и застала ее Катерина. Она резко шагнула в комнату, стянула с головы платок. – Проверяешь? – сказала с сарказмом. Ольга показала кофту. – Положить хотела. Катерина резво подошла к шкафу, двумя руками взяла белье со средней полки, переложила на кровать, потом ещё... – Ложи... – Да ладно, это необязательно, – Ольга свернула кофту и сунула на полку над вешалкой у двери. Катерина, прямо в пальто села на стул. Ольга стояла в двери. – Я стараюсь, чтоб порядок был. У меня и Федя и Зиночка ухожены, знаешь как! – Я вижу, у вас чисто. – Ага, у меня и в столовке ни соринки, все начальство удивляется. – Хорошо... И тут Катерина вскочила и в два шага оказалась возле Ольги. – Уходи, а! Уходи али уезжай лучше. Хорошо ему со мной, понимаешь? Ему ни с кем так хорошо не будет, как со мной. И Зиночку оставь нам. Я ж застуженная, не будет своих-то. А Зиночка меня ж мамкой считает. И все так считают, и в школе...никто ж и не думает, что не родная я ей. А тебя она не помнит совсем. Уезжай! Грудной голос Катерины наполнен был страданьем. А смятение Ольги так велико, что она никак не могла взять в толк, о чем просит ее эта женщина. Лицо Катерины сейчас было нездоровым, оно ее пугало. А когда, наконец, поняла, перевела дыхание, спокойно ответила: – Я не уеду никуда. Я к дочке вернулась, к мужу и домой. Федя за Зиной пошел. Катерина опустила от груди руку, платок упал на пол. – Да знаю я, он в столовку забежал – сказал. Бабку сейчас огорошит. Знаешь, как она к ней привязалась – не переживет. Пойду к ней вечером, а то как бы не померла с горя, – Катерина бухнулась на стул. – Разве это горе, коль живая мать вернулась? – Ольга шагнула к ней. – Не уедешь, значит? – Катерина ее не слышала, она вся ушла в себя. – Не уеду, – Ольга упрямо прошла мимо нее и села на дочкину постель, – Не уеду, а он пусть сам решает, с кем. Это его дело. Катерина встала, повернулась к ней. – Да что он решит! Самим надо. Давай сами решим, как быть тут. – Это может решить только он сам.Только дочку не отдам. Зина – моя, а Федор пусть сам решает. Катерина махнула рукой. – Вот, значит, как? Ясно...он же любит дочку, он к тебе переметнется. Ты этого хочешь, да? Хитрая какая! Чё ты там за четыре года никого не нашла что ли? Говорят там мужиков сосланных тьма. А ты, прям, святая, прям, ни с кем! Такая ж как все – лагерная! – Катерина сказала, как плюнула. Слова жёстко хлестали Ольгу, она закрыла глаза, вытянулась. Сколько слышала она криков и оскорблений в годы последние! Сначала пугалась, терялась и плакала от унижений – с сосланными не церемонились. А потом научилась у тех, кто духом не падал и там, кто честь не терял, кто и в самых трудных испытаниях – оставался человеком с большой буквы. – Есть еще время до смерти — значит есть и возможность жить по-человечески, – говорила Клавдия Сергеевна, репрессированная старая учительница. Она так и жила. До самого своего конца, по-человечески. А Ольга была с ней до конца в старом бараке, впитывала. – Вы потом пожалеете, Катя! Зачем Вы так? – Ольга сморщила лоб, как будто жалела собеседницу. И Катерина, привыкшая к отпору криком, готовая ругаться, выбивать себе счастье хоть кулаками, озадаченно смотрела на Ольгу. И после небольшой паузы повалилась на кровать и завыла. – О-ой! Нее забирай его у меня! Не забирай... Ты же столько лет без него жила, и дальше проживёшь, и без Зины ...., а я пропаду, не будет жизни мне... Она раскачивалась, сидя на кровати, стонала, старалась жалостью вырвать уступку, вырвать женское свое счастье. Схватить мешок и убежать отсюда на все четыре стороны хотелось Ольге очень. Но она закрыла лицо руками, уперев локти в стол, и сидела так, не шелохнувшись. Она никуда не уйдет, пока не увидит дочку. Да и некуда ей идти. Родня только дальняя, да и забыли ее уж все. Наконец, Катерина успокоилась, громко высморкалась, подняла с пола платок, повязала. – Пошла я... ,– сказала напоследок и вышла из комнаты. Ольга никак не могла собрать свои мысли, она ходила по комнате бесцельно и быстро из угла в угол, смотрела в окно. Ревности не было. Долгая разлука лишила права на ревность. Как ни странно, но она понимала Федора. Он потерял надежду дождаться ее и жил своей жизнью. Что же делать? Забрать Зиночку и уйти? Уехать в Витебск? Туда ее очень звала лагерная подруга Татьяна. Адрес помнит. Наверное, это выход. Ольга автоматически переложила свои вещи ближе к выходу, засобиралась. Но потом опять села на детскую кроватку, прилегла и поняла, что смертельно устала. Так и лежала, опустошенная и растерянная, пока не уснула. Проснулась от шуршания, звука лёгких шагов. В дверь вошла длинноногая девочка в зелёном клетчатом пальтишке, пушистом белом пуховом платке. За ней – Федор. Они тихо переговаривались, раздевались. Ольга села на кровати. – Вот, Зина! Мамка твоя вернулась. Зина была похожа на нее в детстве. Тяжёлый, красиво заплетённый в две баранки волос, пронзительный взгляд, плотно сжатые губы. ...>>ОТКРЫТЬ ПОЛНОСТЬЮ 

— Ох, горе горькое. Как жить-то вам? Ну беги, а то совсем стемнеет. Костя подхватил сумку и побежал в сторону дома. На улице крепчал мороз. Надо бы сегодня лишнюю охапку дров сжечь. Хоть он и экономил, но Лиза совсем рассопливилась. Костя дернул дверь на себя и сразу увидел Лизу. Она сидела на диване и испуганно смотрела на него. — Ты чего, Лизка? — Тебя так долго не было, а мамка ушла. Костя про себя заругался. Ну о чем мамка думает? Оставила Лизку одну. А ей всего пять. Косте недавно исполнилось одиннадцать. Он не просто считался старшим, он был за взрослого — все в этом доме лежало на его плечах. Дрова, вода, готовка, стирка. Мать трезвой бывала редко, поэтому и помощи от нее никакой. Если честно, то Костя с трудом мог вспомнить, когда она была трезвой хотя бы неделю... Наверно, еще при отце. Папа ругался, запирал ее дома. А когда отца не стало, мать совсем с катушек слетела. Костя быстро растопил печь, сделал Лизе чай, нарезал тоненько сала и хлеба. — Вот, жуй пока, а я суп варить буду. Лиза уселась за стол, пила чай и рассказывала про то, как плохо сегодня вел себя Барсик. Костя почти не слушал ее. Он думал, что же будет дальше... Лизе через год в школу. Ее будут дразнить, она будет страдать, а как помочь? Ну, пока он учится, ее никто не тронет, а потом? Дело в том, что когда Лизе было всего три года, пьяная мать как-то умудрилась ее уронить. Сначала вроде ничего не случилось, а потом у Лизы стали как-то неровно смотреть глаза. Сейчас глазки были косые, причем настолько, что человеку неподготовленному становилось не по себе. Местный фельдшер говорил, что если это лечить, то, скорее всего, поправить все можно. Только разве у матери есть время этим заниматься? * * * Мать утром не пришла. Не пришла и на следующий день. Такое бывало и раньше — если где-то наливали, то домой ее не тянуло. Но скоро слух прошел, что в райцентр она уехала, с каким-то мужиком. Через неделю слух подтвердился, и за Костей с Лизой приехали из опеки. Их увозили в разные места. Когда девочку отрывали от брата, она плакала, а Костя, захлебываясь слезами, кричал: — Лизка! Я найду тебя, слышишь? Найду и заберу! * * * Лиза с остервенением мыла посуду. Это была ее работа — посудомойкой в ресторане. Она пришла сюда устраиваться официанткой, уже обойдя весь город в поисках работы. Но ее подняли на смех. — Какая из тебя официантка? Ты если на клиента своими очаровательными глазками посмотришь, то он забудет, зачем сюда пришел. Лиза давно привыкла к насмешкам. Раньше, когда была совсем маленькая, плакала, дралась... А потом решила, что смысла нет. Ну вот такая она, и ничего с людьми не сделаешь. Она уже хотела уходить, но женщина, видимо старшая, сказала: — Нам нужна посудомойка. Зарплата небольшая, но плюс к ней всегда сыта будешь. Пойдешь? Ей ничего не оставалось, кроме как согласиться. И вот она мыла целыми днями посуду и старалась не снимать без особой надобности темные очки. Как ни странно, постепенно коллектив принял ее. Особенно теплые отношения сложились с Максимом. Симпатичный парень, он приехал из деревни, учился в институте, а вечерами подрабатывал в ресторане официантом. Максим сразу стал защищать Лизу, и она была ему очень благодарна. А после одного случая Лиза поняла, что влюбилась. Лиза направлялась домой после работы. Путь ее лежал через парк, но она заметила там пьяную компанию. Она решила, что пойдет скорым шагом, в надежде быстро миновать пьяных. Но она ошиблась. Компания ее заметила сразу. К ней наперерез нетвердой походкой направился один из молодых людей. — Стой, красавица! Составь нам компанию! Лиза попыталась его обогнуть, но парень цепко схватил ее за руку. — Ты что, глухая? Я сказал, компанию составь! Лиза попыталась выдернуть руку. — Отпусти! Но тот только засмеялся. Откуда взялся Максим, она так и не поняла. Он буквально подлетел к ним, с ходу сбил с ног того парня, схватил Лизу за руку и крикнул: «Бежим!». Его расчет был верен: пока товарищи поднимали друга, пока осматривались, вспоминая, в какую сторону убежала парочка, Максим и Лиза были уже далеко. Они бежали настолько быстро, что не заметили, как оказались далеко от дома Лизы. Оба остановились, отдышались и расхохотались, а потом Максим проводил ее до дома. Всю дорогу они весело болтали. Лиза никогда не чувствовала себя так — у нее как будто крылья за плечами выросли. Странно, но и Максиму было с ней очень хорошо. В то же время он чувствовал растерянность и не понимал, что ему делать. Лизка очень красивая… была бы, если б не ее глаза. А в темных очках она очень нравилась Максиму. Прошло несколько недель. Они много общались, Макс провожал ее домой. Оказалось, что Лиза прекрасный собеседник, умная, с чувством юмора. В ресторане подшучивали над ними. Лиза смущалась, а Максим просто молчал. Он сам понимал, что происходит что-то не то. Ему было мало простого общения. Макс одергивал себя — ну куда? Она же такая косая… И сам себе отвечал — мне все равно. Я заработаю для нее кучу денег, и она обязательно исправит этот дефект. * * На день рождения Лизы Максим напросился к ней в гости. Лиза смущенно рассказывала: — Мне эту квартирку дали после детского дома. Ремонт пока только в комнате осилила. Диван соседка отдала, шторы купила. Пока больше ни на что не собрала. — Мне нравится. Неважно, что еще не доделано. Зато это твое, ты сама тут создашь то, что тебе нужно. Пошли на кухню, праздновать будем! — Праздновать? — Ага. Смотри, наш шеф-повар наложил нам вкусняшек, а я купил вино. Настоящий день рождения, и у меня даже подарок есть! * * * ...>>ОТКРЫТЬ ПОЛНОСТЬЮ 

Выяснилось, что бабушке 85 лет и она одна растит троих маленьких детей. Ее сын и невестка погибли в аварии много лет назад, а внучка «нагуляла» тройню и, бросив отпрысков на бабушку, укатила жить за океан. Пока дети оставлены под присмотр соседке, и умирать бабуля категорически отказывается — ей нельзя, ну вот прямо никак. Но что мы могли поделать? От хосписа старушка отказалась: по утрам делала зарядку, устроила в отделении нечто вроде клуба по интересам, через пару дней знала уже всех пациентов... И похоже, и впрямь не собиралась умирать. В итоге на новогоднем корпоративе было принято решение все-таки прооперировать «безнадежную» бабулю, назначить химию... И что бы вы думали? Уже через неделю после операции она носилась по этажам, что-то напевая, ухаживала за лежачими больными, читала им книги вслух! А через месяц мы провожали ее домой всем отделением. И не смогли сдержать слез, когда в палату вбежали ее правнуки, бросились к ней с объятиями и поцелуями, прижимались, спрашивали, почему ее так долго не было, и рассказали, что все вместе писали письмо и просили Дедушку Мороза об одном — вернуть им любимую бабулю. А бабуля встала, подхватила свои сумки, обняла каждого из нас и на прощание сказала, что абсолютно все в наших руках. И мы ни в коем случае не имеем права сдаваться. Каким безвыходным ни казалось бы нам собственное положение. И это был самый чудесный новогодний подарок за всю мою жизнь! Из Сети Еще больше историй из жизни - в нашей группе 🎄 Подписывайтесь, чтобы не потерять 💖

Где ты был неправ, струсил, смалодушничал, мимо горя чужого прошёл. Да что там – свиньей был. Это нужно, это полезно вспоминать. Чтобы опять совесть кольнула и никогда уже не повторять… Верку не забуду никогда… Молодой я тогда был, дурной. … Давно это было. В том маленьком городке многие ее называли Верка-потаскуха. Отца у неё не было, мать-пьяница то и дело меняла таких же пьяных кавалеров. В итоге кто-то из них ударил ее бутылкой по голове. И умерла Анджела – так звали мать. Верка осталась с бабушкой. Еще со школы пошла она по кривой дорожке. Сначала спала с какими-то похотливыми сальными мужиками за ужин в дешёвом кафе, потом – за шмотки. Иногда и деньжат могли ей подкинуть. Нет, была у неё и нормальная работа – на рынке торговала мясом. Но все знали, что и другое продать она может. Когда Верке было восемнадцать, умерла бабушка. Не выдержало сердце, изболевшееся сначала за дочь, потом за внучку. И осталась она одна. *** А потом забеременела. От кого – сама сказать не могла. – Рассказывала мне Верка, что тогда это известие о беременности как молнией ее ударило, – вспоминал отец Евгений. – Ведь спала она со всеми подряд не от жизни хорошей. Что мать ее делала, то и она. От осинки не родятся апельсинки. Только не пила, в отличие от матери. До тошноты насмотрелась на попойки. А ещё хотела от одиночества убежать. Только не знала, как. Не научили ее. Ни о каком аборте даже не думала. Хотя врачи сразу сказали: «Тебе-то зачем?» И заниматься Веркой особо не хотели, брезговали. Но все равно ей было, что они там говорят. На обследования не ходила. Думала о том, что наконец-то закончится ее одиночество, будет любить этого ребёночка, и он ее будет любить. И станет теперь у неё в жизни всё по-другому. Не как у них с матерью. Странно, да? Но ведь даже «потаскухам» нужна любовь. Блудницам последним. Она всем нужна. И ведь, Лен, подумай, что-то внутри у неё было чистое, настоящее, раз малыша оставила. Мы, люди, ведь оболочку только видим… А сердце видит Господь. … Но тогда, в начале истории, этого никто не знал. И в один из дней завалилась к ним в храм пьяная в драбадан Верка. Она то рыдала, размазывая по опухшему лицу дешевую тушь, то заходилась каким-то зловещим сумасшедшим хохотом. И толкала перед собой коляску, в которой лежал ее, наверное, уже трёхмесячный малыш. «Верка-потаскуха», – прошелестел по храму испуганный старушечий шёпот. Кто-то побежал за сторожем – вывести девку побыстрее. Стыд-то какой. Блудница бесстыжая в Доме Божием. Кто-то попытался оттеснить ее к выходу. Там и наткнулся на них отец Евгений. Молодой батюшка был не в духе. Дома болела дочь, нервничала матушка, они сильно поругались. А тут ещё крестины, и он опаздывает. И Верку-патаскуху ещё нелегкая принесла. Да, он знал, кто это. Зачем Вера тогда пришла впервые в храм, она и сама не понимала. Наверное, потому что не куда было идти. Она почти ничего не говорила и все так же то смеялась, то плакала. И заглядывала отцу Евгению в глаза, как будто ждала чего-то, что хоть немного облегчит ее невыносимую боль. А болеть было чему. – Я смотрел тогда на ее ребёнка, – вспоминал батюшка, – и чувствовал, что у меня волосы становятся дыбом. Это был настоящий уродец. Какая-то бесформенная голова, всё как будто не на своих местах. Вера сказала, что он ещё и слепой. «Почему? – спрашивала она меня заплетающимся языком. И перегаром от неё разило противно так. – Делать-то что?» Отец Евгений замолчал и несколько раз вытер ладонью лицо. Как будто хотел смыть навязчивое воспоминание. Но оно не уходило. – А я… – опять заговорил он и схватился за голову. – Знаешь, что сделал тогда я? Я же знал про ее похождения, городок-то маленький. Я сказал: «А что ты хотела? Всю жизнь грешила, теперь всю жизнь терпи!!!! Пойди проспись сначала, потом поговорим». И пошёл по своим делам. Понимаешь, Лена?! По своим делам пошёл! Мимо прошёл… – А разве не так? Разве не за грех? – спросила я. – Так или не так, знает только Господь! … Вера тогда молча повернулась и, шатаясь, пошла прочь со своей коляской. Тяжело, медленно, как будто придавленная бетонной плитой. Это была какая-то чёрная безысходность. Она шла в пустоту. А сзади шипела какая-то бабушка: «Ишь, удумала! Пьяная приперлась. И хохочет ещё…» Сторож Степан шёл за Веркой по пятам. Как будто боялся, что она вернётся. И гнала, гнала ее какая-то волна прочь от храма. Да что там от храма – из жизни. Нет ей места в жизни этой. Нет! Отец Евгений обернулся и посмотрел ей вслед. Вроде бы всё правильно сказал, но жгло всё внутри. «Не вернётся ведь, – шептало сердце. – Ну, значит, не нужен ей Бог. Ладно, пора крестить». – Я ни бабушке той шипящей ничего тогда не сказал, ни Степану, Лен, – почти простонал отец Евгений. – Почему? Да не до того мне было. Чиновник большой сына крестил. Спонсор. Опаздывать нельзя. *** Ночью отцу Евгению не спалось. Он ворочался в кровати, вставал, уходил на кухню, возвращался… – Ты чего не спишь-то? – сонно пробормотала матушка его Ирина. Он рассказал. Она помолчала, встала, вскипятила чайник и долго они сидели тогда на кухне. Вспоминали, как «залетела» без мужа двоюродная сестра матушки. И как ни уговаривали они ее, сделала аборт. А ведь и деньги были, и работа. Как бросила в роддоме дочь с гидроцефалией их знакомая. «Я не буду матерью инвалидки!» – сказала она тогда. И муж хороший, и дом полная чаша, и всё равно. – А девочка эта, блудница, на самое дно опустившаяся, и родила, и не бросила. Не оправдываю ее, но посмотри – сердце-то любящее, чистое. Ты ж говоришь, больной очень ребёночек. Понятно, что больно ей, страшно. Вот и пьёт. А ты ей про грех и расплату. Про «проспись»… Согреть ее надо было сначала, обнять, пожалеть, поплакать вместе с ней. Она же за этим пришла. За соломинку хваталась. А там, глядишь… Эх, батюшка… Ладно, идём спать, тебе рано служить… *** Утром отец Евгений пришёл в храм задолго до службы. Там уже была Лидия Ивановна – одна из старейших прихожанок. Она почти всегда была в храме. Уходила позже всех, приходила раньше. А иногда и ночевать оставалась – в строительном вагончике. Нечего ей было дома делать, после того как потеряла одного за одним сына и мужа. И сама еле выжила. Спас ее тогда отец Евгений. Но это уже другая история. – Лидия Ивановна, здравствуйте! Вы Верку знаете? Ну эту… – Благословите, батюшка. Да кто ж ее не знает! – А где она живет, знаете? – Где живет, не знаю, но сейчас спит она у меня дома с Мишуткой своим-бедолажкой. Я и питание ему купила. – Как это?.. Вчера, вослед уходящей Верке смотрел, задумавшись, не только отец Евгений. Смотрела и Лидия Ивановна. Услышала она случайно их разговор и пошла следом за еле волочащей ноги женщиной с ее коляской. – Вера, Вера, постой! Верка остановилась и зло посмотрела на неё мутными глазами. – Что, тоже про грехи? Сама знаю… Лидия Ивановна помолчала, а потом обняла эту пахнущую водкой молодую женщину и начала гладить по голове. Как когда-то своего сына. Верка сначала пыталась вырваться, а потом обмякла и прижалась к Лидии Ивановне. Как мечтала всегда прижаться к матери, но не обнимала та ее. И разрыдалась. И рыдала, рыдала. Как ребёнок. – Он, он-то за что страдает? Это из-за меня, да? Из-за меня? Я же хотела всё по-другому. Жизнь изменить хотела, счастливым его сделать. Любить. А он вон какой, Мишутка мой. Врачи говорят, долго не протянет. Ест из шприца. Не видит. Лицо вон, как через мясорубку… – Ты уже изменила жизнь, девочка, – прошептала Лидия Ивановна. – Ты просто сама ещё не понимаешь. И люби его, люби. Ему это нужно. И тебе тоже. «Девочка»… Так Верку не называла даже мать. А потом все только и звали потаскухой. Она плакала и плакала… И как будто легче ей становилось. Лидия Ивановна позвала Веру к себе. «Чайку попьём, отдохнёшь, помоешься». Чувствовала старая женщина, сама пережившая нечеловеческое горе, что, отпусти она ее сейчас, она не только не вернётся в храм, но произойдёт что-то страшное. *** … Лидия Ивановна тихонько закрыла за собой дверь. Отец Евгений сел рядом с Веркой на кровать. – Прости меня, Вера, – не то я вчера сказал, не о том, – долетели до неё тихие слова батюшки. Вера рассказывала ему, как родила, услышала тихий писк и как будто солнце для неё взошло. «Всё, всё будет теперь хорошо!» – думала она. А потом были слова врачей про то, что урод, что смертник, кто-то даже про «неведому зверушку» сказал. И даже показывать ей сына не хотели. Никому и в голову не могло прийти, что «потаскуха» такого ребенка-урода не бросит. Рассказывала, как в реанимацию к нему рвалась, а ее не пускали: «Иди уже домой. Родила нам тут…». Как ничего не говорили – почему такой. «Шляться надо было меньше», – и всё. – Мне страшно на него было смотреть, больно. Непонятно, как жить. Но бросить-то как?! Живое же… Уж какой есть. Сама виновата. Из роддома врачи провожали ее молчанием. – Надо же… Кто бы мог подумать, – сказала вдруг старенькая акушерка. – Тут здоровых бросают. А эта… Рассказывала Вера, как дома пила с горя. Впервые в жизни. В себя приходила, только когда Мишутка от голода кричал. Молоко у неё пропало, и она давала ему дешёвую смесь. Сил сосать у него не было, и она кормила его из шприца, как научили в роддоме. Он срыгивал, а она опять кормила. И так часами. Как гулять с ним не выходила, людей боялась. Как из окна с сыном чуть не выбросилась. Жить-то как и на что? Но что-то остановило ее. *** – А я, Лен, сидел, слушал всё это, и мне казалось, что я прикоснулся к чуду, – говорил отец Евгений. – Вот грешница передо мной, видавшая виды, прожжённая, всеми презираемая. Нами – такими чистыми, порядочными. А ведь шелуха всё это, случайное, наносное. Под этой грязью – сердце, светлое, доброе. Смелое сердце. Которое не побоялось ношу такую на себя взвалить. Ни на секунду ведь не задумалась она аборт сделать или бросить своего Мишутку. А ведь никто от неё не ожидал. Как же мы ошибаемся в людях, Лен. Как ошибаемся! Это так страшно! Душа какая у неё! Больная, а живая, любящая! И я со своим: «Нагрешила…». Ох, Господи! «Сначала полюби, а потом учи» А ещё вспоминал отец Евгений слова своего старенького духовника из Лавры: «Сначала полюби, образ Божий в человеке увидь, а потом учи! Слышишь, сынок! Полюби! Самого последнего грешника! Тогда сердце тебе правильные слова подскажет, не казённые. Мы же, священники, иногда что-то умное, духовное скажем и пошли своей дорогой. Дела, требы. А боль и горе человека не видим. Прошли мимо этой боли и забыли. И пропал человек. Окаменела душа. А ведь он к нам как ко Христу пришёл. Всегда помни об этом! Не дай Бог мимо горя пройти, оттолкнуть. Не дай Бог!» *** На следующий день несколько женщин из храма отца Евгения убирали в Веркиной захламлённой квартире. Рассказал он им всё. Кто-то принёс старенькую детскую кроватку, белье, ползуночки. Матушка Ирина отдала коляску. Скинулись на памперсы, на питание. Медсестра Валентина Петровна, прихожанка, через день заходила проведать Мишутку. Девчонки с клироса забегали с ним погулять. Верка сначала все больше лежала и плакала. А потом начала в себя приходить. Подолгу на руках с сыном сидела, что-то говорила ему. Целовала в невидящие глазки, в изуродованное лицо. Ловила мимолётную его улыбку. И страшно ей было, и хорошо. Что-то незнакомое, горячее подкатывало к горлу и заставляло биться сердце. Она, наконец, была нужна. И был тот, кого она любила. – Да, любовь всем нужна, – повторил отец Евгений. … Мишутка умер в десять месяцев. Рано утром. Так же у Верки на руках. Когда в обед зашла к ним Валентина Петровна, она все так и сидела с ним. Что-то бормотала и целовала, целовала. В глазки, в носик. Еле забрали у неё маленькое тельце. Хоронил мальчика приход. Верку увезла скорая. Подумали все, что сошла она с ума. – Но ничего, через месяц выкарабкалась, – рассказывал отец Евгений. Мы ее сначала у себя с матушкой поселили. Все равно боялись, что сделает с собой что-то. В храм с собой за ручку водили. Одну не оставляли. А потом она домой ушла. На рынок свой вернулась. Но в церковь приходила, в трапезной помогала. На могилку каждый день бегала. К тому, кому она была нужна. И кто ей был нужен. Иногда срывалась, пила. Много всего было за это время. Больше десяти лет прошло. Долго рассказывать. – А сейчас она как? Посмотреть бы на неё. – Так ты же ее видела. – Я? – Помнишь, в прошлом году к отцу Димитрию в село на храмовым праздник ездили? Она же тебя своими варениками угощала… Что глаза-то вытаращила? Верка это была. … Я вспомнила ту женщину. Полную, красивую, тихую. Мирную. Да, она была именно мирной. Рядом с ней было тепло. Отец Димитрий тогда хвалился, что Вера – их храмовый повар и лучше во всей епархии не найти. Мужа ее вспомнила, тоже тихого, молчаливого. Вроде Игорем звали. Он староста в храме. И трое пацанов у них. – Это его дети. Он вдовец. Как-то заехал к нам на приход и приглянулась ему Верка. Она долго поверить не могла. Грязной себя считала, потаскухой. Да и люди шептали ему: «Ты что, она же…». Но упрямый он, не слушал никого. Теперь вот семья. Молчун он, тихий, но не дай Бог кому косо на жену взглянуть. Да и не смотрит никто. Забыли все давно. Только я вот помню. И стыдно мне, и больно. Прошёл я тогда мимо Веркиного горя. И если бы не Лидия Ивановна, что было бы? Страшно, Лен! Страшно! Как же легко погубить человека. Просто пройдя мимо. А у него же тоже душа, у самого пропащего грешника. Увидеть ее надо – душу эту. Легко погубить, да. Но и спасти легко. Как Лидия Ивановна. Просто согреть. Поплакать вместе. Не на шелуху смотреть, а на сердце. Не побояться испачкаться. Сердцем сердца коснуться. Полюбить. Любовь меняет всё. Жизнь, мир, судьбы. Она всё может. Главное – не оттолкнуть. Автор: Елена Кучеренко Делитесь, пожалуйста, понравившимися рассказами в соцсетях - это будет приятно автору 💛

-Генка, мы почти все через это прошли. Неужто будет губить баба молодая, красивая, свои годы самые лучшие? Так и вышло - жена стала писать всё реже, а потом и вовсе прекратила. Как себя не готовил к этому, всё же было очень тяжко, почти год страдал, писал в пустоту, без ответа, умолял потерпеть еще немного, ведь она - его единственный свет в этом мире. Приехала, не глядя в глаза, попросила написать согласие на развод и кинув вслед "спасибо, пока", с облегчением убежала из его жизни. Обида ушла с годами, понял её, простил и забыл потихоньку. Сошелся с Аленой, с приятной и милой женщиной чуть постарше себя и сынишкой восьми лет, Витей. Как родного сына растил мальчика, ни разу не вспомнил про то, что не свой. Витюша рос хулиганистым, озорным, бывало ходил в школу Геннадий, выслушивал жалобы учителей, но там защищал его, мол мальчишкам - сам бог велит озорничать. Переехав к Алене, Гена поразился, насколько запущена была квартира. Оно и не удивительно - что может женщина одна, да еще с дитем? То ли на обои деньги трать, то ли на сапоги ребенку. Принялся приводить в порядок жилище - сменил всю проводку, трубы заменил. Ремонт начал с Витюшиной комнаты - полностью отскоблил старые обои и, как полагается стал заново штукатурить, шпаклевать. Продав свою комнату в общежитии, полностью сменил окна в квартире, а на оставшиеся деньги прикупили добротную мебель во все комнаты. Мужики, с кем работал на мебельной фабрике Генка, ухмылялись. -И надо тебе это? Чужую квартиру так вылизывать? Случись какой спор, тебе там ничего не светит. -Ну как же, чужую? Я там живу, Алена, считай, моя жена. Да и Витька, пусть хулиган, уже как сын мне, других у меня нету и не будет. Подростком, Витя стал бузить - грубил, особенно отчиму. Когда тот пытался его приструнить, парень как с цепи срывался. -Ты мне никто и нечего командовать тут! Алёна, благодаря мягкому и ласковому нраву, умудрялась сохранять худой мир, утихомиривала своих мужчин и, временами, в их семье наступал настоящая тишь да благодать. Геннадию было хорошо рядом с ней, легко, особенно вечерами, когда после работы садились вдвоем перед телевизором, пили чай, говорили по душам. Тем более Витя уже подрос и по вечерам редко был дома. Когда Витя привел жену, красивую и добрую Женю, Гена переживал, что будет тесно, напряженно. Хоть и большая квартира, трехкомнатная, а всё же молодые редко уживаются с родителями. Его опасения оказались напрасными - Женя, характером чем-то похожая на Алену, ласково завершала конфликты на корню, не давала мужу распоясаться. А тот, видно испытывая к ней теплые чувства живо просил прощения и бежал в ближайший ларек за цветами для женщин или пивом для отчима. -Всё, все, я больше ни словечка! Идем, дядь Ген, пива с рыбкой отведаем, а наши женщины нам чего вкусного приготовят. Родился у Витьки с Женей сынок, Артемка. Взял Гена его на руки, аж прослезился - такой маленький, родной. Пришло такое сладкое ощущение, что не зря всё это он затеял, не чужой он им. Подрастал внучок и только за дедом Геной, как хвостик бегает, всё как он хочет делать - и кран починить, и кресло передвинуть, даже в магазин за продуктами вдвоем ходят, как попугайчики- неразлучники. Правильно, папка с мамой на работе, бабуля в делах вся, готовит, убирает. Всё было как полагается, жили не тужили, да Витя пристрастился к беленькой... Приглашал друзей, коллег просил Женю накрывать на стол, привечать гостей. Сначала ей тоже было по нраву веселье - друзья приходили с жёнами, посиделки были шумные, интересные, что еще молодежи надо? Со временем, компания менялась, приходили уже не товарищи, а просто желающие выпить. После выпивки Витя становился драчливым, злым- всем доставалось и Женьке, и Артему. Гена пытался усмирить пасынка. -Витька, хватит водить сюда кого попало! Покутили и хватит! -Нечего мне указывать! Я тут хозяин, а ты никто тут. Артемка! Это не наш дед, нечего виснуть на нём. Перебранки превращались в скандалы, доходило до драк и часто, Женя вызывала такси, в чем есть убегала куда глаза глядят. Одним днем не выдержала, да ушла насовсем от мужа, прихватив Артема. Алёна, видно от стресса заболела, сгорела за несколько месяцев, ушла, не в силах смотреть как единственный сын губит свою жизнь. Гена долго горевал, ругался с Витькой, тот совсем ему жизни не давал. Уйти бы, да куда в таком возрасте? Не гонит, уже спасибо. Совсем невмоготу стало жить так. Артёмка перестал приезжать, Женя и подавно. "Оно и понятно, кто я им, не родня. Женька, наверно, Артему так и сказала, мол он не наш дедушка и нечего разъезжаться". Соседка Марья Михайловна отвлекла его от тягостных дум, заколотила в дверь -Геннадий Петрович, помоги, бога ради! У меня там беда! Женщина жила у детей всю зиму - уезжала к себе в деревню ранней весной и возвращалась с первыми заморозками. Испугавшись, что могло случится такого страшного, бежал по ступенькам за прыткой женщиной, еле поспевал. В голове рисовались невообразимые картины, типа разрушенной квартиры, или того хуже – с внуками чего случилось. По пути соображал, куда бежать вызывать подмогу. Оказалось, все плохо, но не настолько – решила приготовить к приходу детей ужин, доставала с полки перец и соль. Чуть сильнее потянула за дверцу, та и слетела с петель, повисла, вот-вот свалится. Она была так расстроена, что говорила чуть не плача. -Придут дети, скажут, мамка вместо того, чтобы помочь, устроила тут свистопляску. Починив полку за пять минут, Гена помог собрать с пола рассыпавшиеся приправы и захотел немного разрядить обстановку. -Ты когда отчаливаешь, Михайловна? -Да вот, уже собираюсь душой. Зять с работы отпросится на два дня, если отпустят, на этих выходных хочу. -А чего зятя беспокоить? Давай я тебя на жигуленке своем отвезу? Не суперлюкс, конечно, но до деревни доедем. Мне все равно на входных из дел, только с Витькой собачится. -Да неудобно, как-то Геннадий. Что люди скажут? -Скажут, что девка к мужику в машину села да поехала, ни стыда, ни совести. -Ну тебя в баню, Геннадий Петрович! *** В доме у Михайловны было, опрятно, но покосившиеся окна и прогнившие полы портили вид. Краска с дома облупилась, крыльцо съехало так, что под ступенькой жил бездомный пес Буран. Печка голландка совсем закоптилась, побелка с русской печи облупилась, пошла трещинами, а снизу обвалились старые кирпичи. Понятно, почему женщина не остается на зиму- тут околеешь с такой обстановкой. Марья, угадав мысли соседа засмущалась, пристыдилась. -При покойном муже еще был тут порядок. Я бы и не уезжала отсюда, коли дом был годный. Думаешь хорошо мне у детей жить, мешаться им в тесной квартире? Считай почти полгода там кукую. По весне, душа моя так и рвется сюда, сил нет, назад не хочется, хотя дети словом ни разу не упрекнули. Ты сегодня оставайся, ночуй в первой половине, две дороги в день тяжело будет. Утром, перед отъездом, взял отвертку и немного подтянул двери, потом приладил несколько досок к крыльцу, чтобы тот окончательно не съехал, хотя бы этим летом. Под стуки молотка не услышал, как сзади подошла Марья и что-то сказала. -Что говоришь, Михайловна? Не слышу. Сейчас закончу, поеду. А то тут совсем ступить страшно. -Оставайся, говорю. Не уезжай. Знаю, тебе там не сладко совсем, да и мне одной тоскливо. -А что дети скажут твои? -Чай не пристрелят уж думаю. *** Закипела работа – крыльцо полностью разобрал, поставил новое. Сходил на лесопилку, купил досок, сменил полы в бане, потом начал потихоньку в доме менять. Собрал соседей, домкратами подняли дом, законопатили щели. Одну печь почти полностью переложил, побелил. Каждый день красил, пилил – за два месяца дом стал как новый, ладный весь, не узнать. Дети на днях должны были приехать из города. Гена с Марьей волновались, переживали как подростки. Женщина не знала, как сообщить им новость, боялась, что не поймут, осудят, а Гена был уверен, что они покажут ему на дверь и рассердятся, что уже столько времени жил на, считай их территории. Сутра готовились, убирались, кашеварили вместе, топили баню. Сын Марьи, Матвей приехал с детьми и женой, ближе к вечеру -угрюмый, большой. Вытащил все сумки и что-то недовольно сказал жене. Та посмеялась в ответ и помогла выбраться детям из машины. Зайдя во двор, даже не поздоровавшись с матерью, грозным тоном загудел. -Дядь Ген, ну ты совсем обнаглел! У Геннадия что-то оборвалось внутри. Он подался было вперед, чтобы обнять этого огромного мужчину, прижаться к нему по-отчески, почувствовать, как тот обнимает его в ответ. Но замер от его слов, вдруг захотелось бегом бежать от стыда, обиды, что его всю жизнь шпыняют как плешивого, бездомного кота. Нигде он выгоды не искал, всегда хотел семью, большую дружную семью, чтобы вот так собираться вместе, ждать в гости внуков, детей, пусть даже не своих, не родных. Вырос в детдоме, мечтал народить кучу детишек, так хотел тепла, что ему не хватало всю жизнь. Не жалел сил, здоровья украшал то место, где жил от всего сердца, от души, в надежде, что именно тут ему будут рады. -Дядь Ген, чего замер-то? Говорю обнаглел совсем, женился, затворником стал. Женя с Артемкой приходили, искали тебя, за дедушку своего переживали. Адрес дал ваш с мамкой, жди гостей на днях, обещались приехать, ближе к выходным. Артем сказал на лето останется у вас. У Геннадия отлегло. Он не верил словам Матвея. В голове звучали слова - «Ваш. Ваш с мамкой адрес». Теперь сердце готово было выпрыгнуть от радости. «Приняли, значит, не будут против» -Мам, вы чего какие странные, словно нашкодили? Дай хоть обниму тебя. Дом что ли новый поставили? Ну мать, тебя теперь зимой в город не затащишь! Внучка Марьи, девчушка трех лет, подошла к Геннадию и обняла его ногу. -А вы теперь что, наш дедушка? Марья немного смутилась, а её сын захохотал грубым басом. -Наш он, наш! Автор: Светлый путь. Рассказы Еще больше историй из жизни - в нашей группе. Подписывайтесь, чтобы не потерять 💛

Горько было. Когда они умирали, меня рядом не было. С папой мама рядом была. Мама на руках своей дочери умерла, моей сестры. Она с родителями жила в посёлке, в своём доме, а до посёлка всего двадцать пяти километров, я мог бы и почаще приезжать. Всё думалось, что родители вечные. Дом так сестре и остался, я и не претендовал на него. Пусто и тоскливо без родителей стало, но тогда я ещё не знал, что такое настоящая пустота и тоска. Сын поступил в военное училище, остались с женой вдвоём. Ждали, когда приедет на каникулы, понимая, что навсегда уже не вернётся. Окончил училище, отправили на Дальний Восток, там женился мы с женой на свадьбу ездили, мечтали о внуках. Моя Оля заболела, как-то неожиданно и… умерла через три месяца. Похоронил свою любимую на этом новом кладбище, в шести километрах от города, а от дома все десять будет. Тогда здесь только начали хоронить, рядом место себе откупил. Сегодня, как раз год прошёл. Вот за этот год я и понял, что такое пустота и тоска, одному в трёхкомнатной квартире. В спальню боялся зайти, к кровати подойти, где мы с Олей спали, так весь год и проспал в другой комнате на диване. Ездил на новое кладбище к жене, на старое – к родителям. Праздники у сестры справлял в отчем доме. Раз, во время отпуска, к сыну на Дальний Восток ездил». *** Женщина шла с сумкой в руке, и похоже, нелёгкой. Март, хоть месяц и весенний, но холодно. Мелькнула мысль: «А куда она идёт? Эта дорога на кладбище, но до него ещё три километра, - и тут другая мысль мелькнула. – Так на новое кладбище всего один автобус ходит, только в летний сезон и то по выходным». Остановился, приоткрыл дверку: - Вам куда? - На кладбище, - и как-то виновато добавила. – К сыну. - Садитесь! Я тоже на кладбище. Вышел, открыл заднюю дверку, усадил её. - Спасибо! – кивнула та благодарно. Машина плавно тронулась с места. - А что с сыном случилось? Женщина опустила голову: - Пил он, сильно. Сорок дней назад умер. Двадцать восемь лет ему всего было, - и женщина заплакала. До места доехали молча. - Вам куда? – спросил Иван, когда въехали на территорию кладбища. - Прямо, там новый участок. Довёз до места и вернулся обратно, где похоронена супруга. *** Подошёл к могилке своей жены: - Здравствуй, Оля! Сегодня год, как ты ушла. Цветы привёз, красивые, но пока искусственные. Хоть и март, а температура минусовая. Немного потеплее станет, буду живые привозить, - положил на могилку цветы и коробку с конфетами. – Твои любимые. Тяжело вздохнул, вытер, накатившие на глаза слёзы: - С сыном вчера по телефону разговаривал. Говорит, в сентябре у нас внук или внучка будет. Ты не увидишь, - слезы покатились из глаз, убрав их добавил. – Когда вырастут, жив буду, приведу покажу их тебе. Достал из машины лопатку и тряпку: - Сейчас протру крест и поправлю могилку, затем пойду закажу тебе надгробье, самое красивое. Разговаривая с супругой, навёл порядок и направился контору: - Мне надо жене надгробье заказать. - Пожалуйста, пожалуйста! – тут же вскочил со стула администратор, открыл альбом. – Вот посмотрите, какие мы изготавливаем, а вот уже готовые стоят. Иван выбрал красивое надгробье, заплатил и спросил: - Когда готово будет? - Через десять дней, - администратор достал календарь, ткнул пальцем. – Вот в эти выходные приезжайте, всё будет готово. - Спасибо! - Идёмте могилку посмотрим! *** Администратор осмотрел могилку и ушёл. - Оля, через десять дней приеду, - стал прощаться с женой Иван. - Тебе надгробье установят. Скоро тепло будет, я тебе живые цветы привезу. До свидания! Сел в машины оглянулся, и та тронулась с места. Едва отъехал от кладбища, вновь увидел ту же женщину. Остановился, вышел из машины: - Садитесь! - Спасибо! Немного освоившись женщина спросила: - А у вас, кто здесь? - Жена, Оля! Сегодня, как раз год. Женщина замолчала, поняв, что дальнейшие вопросы неуместны, но он продолжил, видно хотелось выговорится. - Ей всего сорок девять было, - горестно вздохнул. - Пятьдесят уже никогда не исполнится. - Извините! Несколько минут ехали молча. Вдруг женщина заговорила, словно непроизвольно озвучивая свои мысли: - Моему сыну всего двадцать восемь было. Я его в двадцать родила без мужа и одна воспитывала. В армии был, вернулся, женился, - она замолчала, видно на этом закончилась, относительно, счастливая жизнь. – Затем развёлся и запил. На шесть лет его только и хватило. До самого города не проронили ни слова, но какая-то теплая атмосфера чувствовалась внутри кабины, словно на улицы холод, а здесь тепло и не хочется выходить из машины. Замелькали первые кварталы города. - Вам куда? – повернулся к своей пассажирке Иван. - Возле парка Строителей, но я могу здесь выйти. - Довезу. *** Остановился возле нужного дома. Почему-то не хотелось расставаться с этой женщиной и возвращаться в свою пустую квартиру. Наверно, об этом думала и она, но всё же произнесла: - Спасибо! – и вышла из машины. Проводил её взглядом до подъезда. Женщина почувствовала это и повернулась, кивнула головой. Он кивнул в ответ и лишь после этого уехал. *** Вернулся домой. Глянул на часы: «Время только час. С работы обычно в шесть возвращаюсь, значит, сегодня свободного времени на пять часов больше». От раздумья оторвала мелодия телефона, звонил сын: - Здравствуй, папа! - Здравствуй, Никита! - Сегодня маме год. - Я к ней ездил, только что вернулся. Заказал надгробье. - Папа, я вот, что хотел тебе сказать, - сын замолчал, но всё же решился. – Я знаю, как ты любил маму, но… тебе всего пятьдесят. Впереди ещё лет тридцать. - Сын, не понял, ты о чём? - Папа, если ты найдёшь хорошую женщину… - Никита… - Папа, выслушай меня! – твёрдо произнёс сын. – Один ты просто сойдёшь с ума. Мама простит. Ты должен жить нормальной жизнью, встретить старость не в одиночестве. - Сын, давай отложим этот разговор. - Папа, я всё сказал. Я люблю тебя, и никогда не обижусь, чтобы ты ни решил. - Сын, а у тебя как дела? - отец резко сменил разговор. - Нормально. Только что вернулся домой. - А невестка моя как? - Нормально. Ужин готовит. Поговорил с сыном и направился на кухню, что-нибудь сообразить к обеду, но на телефоне вновь зазвучала мелодия. На этот раз звонила сестра: - Привет, Настя! - Здравствуй, брат! Как дела. - На кладбище к жене ездил. Заказал ей надгробье. Сестра внимательно выслушала его и произнесла, как-то по-взрослому. Она была на пять лет старше его. В детстве командовала, в юности давала совета. Вот и сейчас произнесла тем же голосом: - Иван, тебе только пятьдесят. Ольгу уже не вернёшь, а тебе ещё жить и жить. Найди хорошую женщину и живи с ней, иначе с ума сойдёшь. Нормальный мужик без женщины прожить не сможет. Оля не обидится, она всегда тебе только счастья желала. - Мне сегодня сын об этом говорил. - Никита, всегда умным парнем был. Брат, подумай об этом! Поговорил и с сестрой. Пошёл на кухню, сделал бутерброды с колбасой, нарезал огурцы, налил чай и сел обедать, думая о прошлом и будущем: «Что сегодня и сын, и сестра завели разговоры о моём одиночестве. Давно уже взрослый, сам разберусь. Ладно сестра, она старшая. А Никита? Год прошёл. Некоторые и после сорока дней женятся и замуж выходят». Невольно вспомнил, что женщины из цеха и заводоуправления постоянно с ним заигрывали и именно незамужние: «Но сын и сестра предлагают мне просто убежать от одиночества, заменить Олю на другую женщину, но я хочу жить и любить. Олю буду любить всегда. Как же я буду жить с другой женщиной? Она должна знать об этом, уважать память о моей Оле. И в тоже время, мы должны любить друг друга. Все одинокие красавицы у нас на заводе знают, что я работаю начальником цеха, у меня есть трёхкомнатная квартира, машина, хорошо зарабатываю. Какая же здесь любовь? А мне самому-то, что нужно? Продолжать жить одному? Зачем такая жизнь? Сын далеко. Сестра постоянно занята, у неё уже трое внуков. Да и причём здесь сын, сестра? Я должен жить своей жизнью, а не влезать со своими проблемами к другим, пусть и родным. У них своя жизнь». Весь день Иван не находил себе места. Ведь ему шестой десяток пошёл, и вдруг начинать жизнь сначала. Нет, не готов он к этому, и сроки здесь не при чём. Должна быть внутренняя готовность, но её нет. И не понятно, когда она придёт и, что из себя представляет. Да и придёт ли когда-нибудь. *** Полетели эти десять дней. В воскресенье он с утра вышел на работу. Конец месяца, авральной работы всегда полно. Всё проверил, оставил вместо себя зама, и поехал на кладбище. Начало апреля, день тёплый, заехал, купил живых цветов. На кладбище было много машин и даже стоял автобус, который здесь появлялся через каждые два часа. На могилке жены стояло красивое надгробье, с новой большой фотографией: «Оля здесь, как живая и такая красивая!» - на лице невольно мелькнула счастливая улыбка. - Здравствуй, моя родная! Сегодня по-настоящему весенний день. Цветы, твои любимые, - тяжело вздохнул. – Только чётное количество. Невольно вспомнились всевозможные события, когда дарил жене такие цветы, и тогда их количество было нечётным. - Конфеты твои любимые принёс. А она смотрела на него с фотографии такими радостными глазами. Невольно подошёл и поцеловал. Разговаривая со своей Олей, словно с живой, обошёл могилку всё поправил, протёр. - До следующего воскресенья! – улыбнулся, глянув на её счастливое лицо на фотографии. *** Он уже выезжал с территории кладбища и увидел посетителей, ждущих автобус и среди них, стоящую в сторонке женщину, которую подвозил десять дней назад. Остановился, вышел: - Садитесь! - Вы? – на её лице мелькнула радостная улыбка, словно встретила старого знакомого. Открыл дверку, усадил. Машина тронулась с места, а он сразу завел разговор: - Сегодня жене надгробье поставил, красивое! - Вы её любили? – неожиданно спросила женщина. - Я и сейчас её люблю. Мы с ней тридцать лет прожили. - А у меня никогда мужа не было. Прожила с одним, дней тридцать. Потом сына всю жизнь воспитывала, - на лице мелькнула горькая улыбка. – И осталась одна. И Иван это представил. Прожить в одиночестве, ни один год, а тридцать лет, а впереди ещё тридцать лет, и тоже в одиночестве: «Я год с ума схожу, а она всю жизнь так прожила. И впереди нас обоих ничего хорошего не ждёт, - внимательно посмотрел на женщину. – Она скромная и добрая». И вдруг почувствовал, что в голове у него что-то изменилось перепуталось. Мелькнула странная мысль, непонятно как пришедшая в голову: «Сейчас довезу её до дома, и мы расстанемся навсегда». Вновь посмотрел на неё и вдруг, неожиданно даже для себя, спросил: - Тебя как зовут? Женщина замерла. Сам по себе такой вопрос от мужчины, который тебе нравится, сводил с ума, а ещё этот переход на «ты»: «Он что, обратил на меня внимания? – невольно мелькнуло в голове. – Этого просто не может быть. Такой мужчина может вскружить голову любой молодой женщине, а мне скоро пятьдесят. А что я молчу?» - Мария, - и невольно вырвалось. – А тебя? - Иван. Вот уже и её дом, а слова не находятся ни у него, ни у неё, просто не приходят в голову, ведь они оба возвращаются с кладбища, где похоронены их самые близкие родственники. - До свидания, Иван! – открыла дверку машины. - До свидания, Маша! – он пока не был готов к продолжению отношений. *** Этой ночью ему снилась Оля, молодая и красивая, как на фотографии с надгробья. Подошла, положила руки на плечи: «Ваня, я всегда желала тебе только добра. Она хорошая женщина, пусть будет рядом с тобой. Я не обижусь!» Автор: Рассказы Стрельца Делитесь, пожалуйста, понравившимися рассказами в соцсетях - это будет приятно автору 💛

- Бедненький малышочек! – горько расплакалась над ним Надя, заливая ему в пасть лекарство, выписанное ветврачом, а в свой рот валерьянку. - Эх, сколько сала пропадёт, если он, не дай Бог, сдохнет! – с досадой вздохнул Владя. - Иди ты отсюда! – сразу же накинулась на него Надя и упрекнула: - Как людоед какой-то! Поросёнок при смерти, а он о сале думает! - Не людоед, а мясоед, если уж на то дело пошло, - со смехом поправил её муж. Хворый поросёнок временно был помещён на веранду на специальный тюфяк из соломы, срочно сшитый самолично хозяйкой. Надя хлопотала над ним так, что лежачие в больнице в палате «люкс» могли обзавидываться такому уходу. На веранде было светло и тепло. Вскоре поросёнок пошёл на поправку. Он стал подниматься и слоняться по комнате, принюхиваясь к каждому углу. Надя тут же бдительно велела Владе всё убрать с полу. - Я не переживу, если хрюшик отравится ещё раз! – сказала она мужу. - Вообще-то, у нормальных людей хрюшики живут в свинарнике и жрут из лоханок, - напомнил ей Владя. Но жена будто его не услышала. Она кормила поросёнка из чистого тазика, в котором до этого ставила тесто на пироги. А Владя теперь ещё выгребал кучи вонючего навоза с веранды и костерил жену вместе со счастливым хряком. - Я не понимаю тебя! – пытался он вправить жене мозги. – Это же, в конце концов, не собачка, а мясная скотина! - Отстань от нас! – отворачивалась от него жена и сюсюкалась с поросёнком, почёсывая его со всех сторон: - Скажи, хрюшик, «сам ты скотина», а мы хрюшечки-хаврюшечки. У, ти мой холёська! - Тьфу, ненормальная! – от негодования натурально плевался Владя и чтобы не видеть дурость жены, уходил с веранды, едко добавляя: - Ты его ещё в задницу поцелуй или вообще спать с ним ложись! - Надо будет и лягу! – отшивала его Надя. Этот кошмар длился четыре месяца! За это время поросёнок вымахал до приличного размера. Терпение Влади лопнуло мыльным пузырём, когда Надя налила в чистое корыто тёплой воды и собралась в нём искупать своего любимца. Очумевший супруг понял, что из этого хряка сала и колбасы он не увидит, как своих ушей без зеркала! - Ну знаешь!!! – взвился он, как змей. – Я терпелив, но не до такой степени!!! Вслед за раздолбоном корыто вышвырнулось во двор, а за ним выпинался развизжавшийся поросёнок. Это было сделано так быстро и твёрдо, что Надя разумно промолчала с выпученными глазами, и лишь в знак протеста крепко долбанула дверью, исчезнув в комнатах. Владя же на следующий день привёл покупателя из другого села и быстренько продал опротивевшую свинью. Как только свинья исчезла из дома, Надя долго не горевала. Она вспомнила про молодых несушек, которые всё ещё не неслись. Теперь всю зиму из дома активно истреблялся хлеб, крупы, картошка, которые она варила, мяла и пичкала «толокном» птицу. За зиму Владя испсиховался и заметно похудел, так как, приходя с работы, не мог найти лишнего куска хлеба. - А что, хлеба опять нет? – со злостью обшаривал он кухню и энергично крутил пальцем в висок: - Ну ты совсем уже того! Тебе ничего доверить нельзя! Каждую курицу облизать готова! - Чтобы неслись куры, бабка Авдотья сказала, кормить их крупой, хлебом и толчёной картошкой в «мундирах», - оправдывалась Надя. - Ещё бы бабка Авдотья, в таком случае, покупала нам хлеб, крупу и давала картошку! – чуть не плевался полуголодный Владя и взял за привычку покупать булку хлеба на ужин для себя – несчастного объеденного курами. Только в конце февраля Надя обнаружила долгожданные яйца. Несушки несли их прямо на пол. Владя срочно наколотил по углам сарая короба и набил их соломой. Теперь куры неслись в гнёзда. Зерно и комбикорм наконец, стало сыпаться в куриные кормушки, как и по-ложено кормить птицу. Однако промежуток недолгого затишья дуризма жены для Влади оказался лишь блефом. Через недельку Надя пристала к мужу: - Давай купим корову, чтобы пить своё молоко вволю! Сметану, творог, сыр будем делать. Я даже знаю, как домашнее мороженое готовится. И Владя, как последний лох, клюнул на домашнее мороженое! В связи с чёртовым соблазном в мае на сбитом полу в загончике стояла трёхмесячная тёлка. От взрослой коровы Надя сразу отказалась. - Я здоровую корову боюсь! – заявила она и передёрнула плечами: - Не дай Бог, рогом пырнёт! Лучше маленькую тёлку возьмём, огуляем и будет молоко. А пока она вырастет, к нам привыкнет, а мы к ней. Однако с момента купли тёлки, Владино спокойствие, как корова языком слизала! С шести часов утра тёлка начинала орать в сарае, требуя есть. Она радовалась тёплому пойлу, кидаясь к ведру навстречу хозяевам, а Надя пряталась за Владю от её скачков, как ратник за щит в бою от наскоков врага. К тёлке она смело подходила только тогда, когда та сытая пережёвывала жвачку в закрытом загоне. Тогда Надя начинала чесать её со всех сторон и сюсюкаться, как сюсюкалась с поросёнком. Вскоре на Владю свалилась забота подниматься ни свет-ни заря и выгонять тёлку на луг. Когда Надя затребовала, чтобы он пригонял тёлку и обратно в сарай, Владя взъелся: - Слушай, за каким хреном ты завела корову?! Чтоб я ею с утра до ночи занимался?! Вот и привыкай к ней, как ты хотела! И на этот раз Надя отправилась за тёлкой сама. - Муня, Муня, Муня, Муня, - ласково позвала она, прокравшись к лужку. Муня подняла голову от травы, радостно мукнула и, взбрыкнув задними ногами, понеслась хозяйке навстречу. - Ай!!! – взвизгнула та и бросилась в кусты. Отдышавшись в спасительных кустах, Надя напустилась на затормозившую тёлку: - Что ты летишь, как дурдэлла?! Прыгаешь, будто не корова, а собачка какая-то! Муня смотрела на неё огромными глазами, полными непонимания и изумления, словно спрашивала: - Чего это ты в кусты влетела? До этих кустов её уже не пускала верёвка, за которую Муню привязывал Владя к колышку. Надя кинула в тёлку кусок хлеба, который принесла для тёлки, и Муня съела его, шумно принюхиваясь к траве. Пока тёлка занялась хлебом, Надя опрометью выскочила из своего убежища и схватила ведро, из которого поили тёлку, звонко брякнув при этом ручкой. Муня тут же подпрыгнула и весело кинулась к ней, с желанием поластиться и чтобы хозяйка почесала ей за ушами, лоб, шею, бока. Но хозяйка взвизгнула: - Мамочки!!! – и со всех ног чесанула в заросли кустов. В конечном результате, Надя пришла к Владе и слёзно уломала его привести тёлку домой. Так продолжалось изо дня в день. Надя уже ревела от своего страха перед будущей коровой, и Владя понял, что молока он не получит ни грамма, если в будущем не будет доить корову сам! Хорошенько и быстро раскинув мозгами, он тогда нашёл единственный выход из идиотского положения: предложил продать тёлку бабке Авдотье, которой Муня безумно нравилась. К его радости жена согласилась на продажу не медля ни секунды! Она не могла пересилить страх ни перед игривыми скачками тёлки, ни перед её будущими рогами. И на следующий день Муня переселилась в бабкин сарай. Новая хозяйка смело и шустро закружилась возле своей кормилицы, с утра пораньше выгоняя её на лужок, а вечером пригоняя домой. - Ну вот, бабка Авдотья сказала, что через полгода мы можем приходить к ней покупать молоко, - сказал Владя, провожая тёлку взглядом. - Уж лучше я буду покупать молоко, чем бегать от него! – честно отозвалась Надя, ни капли не жалея, что избавилась от рогатого хозяйства. В душе она завидовала и удивлялась, как это бабка так быстро ПРИВЫКЛА к тёлке, а Муня привыкла к бабке? Да и тёлка не скакала вокруг старухи, как бешеная, а чинно шла рядом. И осталась Надя с одними курами да с Владей. А Владя больше никого ей не заводил. Непонятно, что ещё выкинет жена возле какого-нибудь барана или коня. А больше всего досталось бы Владе! Автор: Сёстры Рудик Еще больше историй из жизни - в нашей группе. Подписывайтесь, чтобы не потерять 💛

– Бабы сразу заговорили. – Какая! Ходит, как оборванка, ничего толком не покупает себе, наверное, на золотой гроб копит. – Да уж. Люди, когда у них горе случается, как-то мягче становятся, а эта, посмотрите, зазналась. И куда она только деньги девает? Одна из женщин, довольно молодая, спросила: – А что случилось-то? Ну, экономит бабка, и что? Они старые все такие. К ней повернулись все разом. -Да ты же ничего не знаешь! -Не знаю. Маргарита приехала в это село всего полгода назад. Женщиной была общительной, да и муж у нее не просто человек, а фельдшером тут стал, поэтому она сразу со всеми сдружилась. -Эта Федоровна, как позор нашего села! Все, понимаешь. Все, Рит, хоть что-то делают. А она ничего. Мы же каждый раз на лучшее село выдвигаемся. Председатель у нас знаешь, какой? Вот, если бы победили, то нам бы тут памятник поставили. Пушкину! -Сергеевна, совсем ты дура к старости стала! Ну, какому Пушкину? Есенину. Одна из старушек презрительно посмотрела на ту, которая вела рассказ. Тут вмешалась третья. -Обе вы ни бум-бум! Тогда бы нам дорогу сделали до трассы новую… -Ты-то, Семеновна, откуда это знаешь? -Откуда надо! У меня источники информации проверенные. Маргарита замотала головой: -Ничего не понимаю! Женщина эта чем помешала? -Ну, как чем? Каждый раз перед смотрами, мы тут в деревне все скидываемся. Ну, чтоб комиссию, как полагается встретить. Клуб там покрасить, шарики развесить, ну и всякое такое. А Анька-никогда! Мы ей сколько раз говорили-ладно бы, получала мало, так нет же! Пенсия-то у нее хорошая, а на благое дело не скидывается. Рита совсем растерялась. -И по многу складываетесь? -Так кто сколько может. Кто тыщу, а кто и две. -Тут же столько дворов… Это можно за раз самому дорогу построить. Семеновна махнула на Риту рукой. -И ты туда же! Ну, чего мы эту дорогу строить должны, если мы ее выиграть можем! Ты что думаешь, что наш председатель дурак? Рита усмехнулась. -Нет, конечно… Так а про какое горе вы говорили? Не понимаю? Как все взаимосвязано? Снова говорить начала та бабка, которая начинала, которую все называли Сергеевна: -Понимаешь, Маргарита, у Анны внучка была. Болела она сильно. Ну, как Федоровна ее только не пыталась вылечить, так не получилось у нее. Лет уж 6, как она ее схоронила. И все, как подменили бабу. Жадная стала. Себя голодом морит. А раз в месяц ездит в город. Мы уж думали, что она в секту какую вступила. Решили поговорить с ней, чтоб не позорила наше село. И что ты думаешь? Она же нас на порог не пустила! -Ну, так у человека горе… Мало ли что. Может быть, она в церковь ездит. -Да в какую церковь? Ты ее видела? Какая-то сатанистка. Рита покачала головой. Странные здесь старушки. Их председатель, похоже, обувает по полной, а они ему в рот заглядывают. Вот уж где секта. С Маргариты пока никто никаких денег на украшение села не спрашивал, поэтому она махнула рукой, и попыталась все забыть. Спустя месяц, а то и больше, поехала Маргарита в город, к лучшей подружке погостить. Они жили когда-то в одном воре, потом ходили в один детский садик, а потом и в один класс. Когда путь дорожки разошлись, дружбу свою они не растеряли. Только Маргарита выбрала семью, а Галя карьеру. Сейчас это был знаменитый на весь город юрист и адвокат. Иногда, к сожалению, не так часто, как им хотелось бы, Галя могла выделить день или два для отдыха. И сразу же звонила Маргарите. -Ритка-Маргаритка! Я завтра выходная! До обеда сплю, а после обеда удивленно рассматриваю тебя на кухне… Муж Риты очень хорошо относился к Гале, и отпускал жену к ней без проблем. Даже сам говорил: -Съезди, Рита… А то сидишь тут, в деревне, из-за меня, света белого не видишь. Рита всегда смеялась, обнимала мужа: -Какая разница, где жить? Главное, что ты рядом. А в деревне очень даже ничего. Николай прекрасно знал, что Рита его правду говорит. Смотрел на нее и думал, что повезло ему так, как никому… В первый же день Галя потащила Риту по магазинам. -Ритка, ты не представляешь, до чего я дожила! Работаю, как лошадь, даже по городу пройтись, купить себе что-нибудь не могу! Просто нет времени. -Ну, Галя, зато ты знаменитость. -Ай, скажешь тоже! Какая я знаменитость? Так, просто человек, который старается хорошо выполнять свою работу. Они полдня бродили по городу, а потом усталые уселись в открытом кафе. Жара уже немного спала, и дышать на улице стало легче. -Ритка, знаешь, что я решила? И что же? Рита с улыбкой смотрела на Галю. С самого раннего детства Галя очень любила удивлять окружающих. -А я возьму неделю отпуска и поеду к тебе в деревню! Как там, Николай меня не выгонит? Рита рассмеялась. -Не выгонит, только, что-то я очень сомневаюсь, что такое вообще возможно. -Не веришь? -Нет, конечно. -Все, завтра едем к тебе! Галя не услышала ничего от Риты и удивленно оторвалась от меню. Рита куда-то напряженно смотрела. -Ты привидение увидела? Галя повернулась и увидела старушку в черных одеждах, которая семенила по улице. -Да вот, знакомую увидела из деревни. Странная она такая, в деревне ее все ненавидят.. Галя подняла брови. -Ты знаешь Анну Федоровну? Теперь уж пришла очередь Риты удивляться. -Галь, а ты ее откуда наешь? -Ну… Скажем так-по работе. Погоди… Почему ненавидят-то? Рита коротко рассказала подруге все, что узнала от старушек в магазине. Галя слушала внимательно, потом сказала: -Ничего себе, у вас там клоповник… Что значит-собирать деньги со старушек для деревни? Это же чистой воды афера! И бабки эти... Какие-то нелюди.... -Я тоже так думаю, но видимо все всех устраивает… Так ты расскажешь, откуда ты знакома с Анной Федоровной? Галя кивнула головой. -Знаешь, Рит… Таких людей, как эта бабушка очень мало. Ее ко мне отправил главврач детской больницы. Наверное, ты знаешь. Что у нее умерла внучка? -Да, об этом мне сказали. -Ну, вот… -После ее смерти Анна Федоровна решила, что все, что у нее есть, всем, она будет помогать детям… У нее мало что есть, но по ее завещанию дом, в котором она живет, после смерти будет продан, а все деньги направлены в то самое отделение детской больницы. Где находятся детки с этим страшным заболеванием… Как ты понимаешь, именно я занималась оформлением такого странного завещания. Я не взяла с нее ни копейки, мне честно, хотелось плакать. А еще… Еще она приезжает в город каждый месяц после пенсии, почти на всю пенсию накупает средств гигиены, сладостей, фруктов и идет в больницу. Там она целый день развлекает детишек сказками, разными байками. Все пациенты души в ней не чаят… Вот такая бабуля… Главврач говорит, что ничего не может с ней сделать. Говорит, что старушка исхудала, потому что постоянно недоедает. И все равно все тащит детишкам. Многие ни в чем не нуждаются, потому что у них есть родители, но бывают и другие. Сирот такая болезнь тоже не щадит, а есть те, кто старается просто не навещать своего ребенка. То ли, чтобы не расстраиваться, то ли просто не хотят такой обузы. Рита слушала и понимала, что всех бабок из деревни, нужно просто прибить.. Это же надо… Столько лет жить рядом с человеком, столько лет его знать, и такое придумать. А сама-то… Тоже хороша, наслушалась россказней. -Ничего себе история… Тут даже не знаешь, что и сказать… Рита задумчиво помешивала чай. -Одно я знаю точно, я постараюсь хоть чем-то помогать Анне Федоровне… Как же она живет-то? Галя взглянула на подругу: -А что там с председателем? Я и не поняла, он правда деньги так нагло выманивает. -Ага, я сама честно говоря, в шоке. И ведь хитрый какой, только с бабок тянет. Их-то легче убедить во всем. На следующий день Галя и Маргарита поехали в деревню. Вечером Николай устроил им настоящий праздник. Во дворе был накрыт стол, на мангале жарилось мясо. Галя спросила у Маргариты: -Ты не против, если я приглашу Анну Федоровну? -Нет, конечно, только пойдет ли она? -Пойдет, это я беру на себя. Спустя полчаса Галя вернулась со старушкой. Анна Федоровна страшно смущалась и волновалась. Галя же довольно улыбнулась: -Ой, Ритка, видела бы ты эти взгляды, которыми меня провожали бабки. Я их даже спиной чувствовала! К середине ужина Анна Федоровна немого освоилась, и даже стала разговаривать. Галя серьезно посмотрела на нее: -Вот что, Анна Федоровна, давайте мы с вами договоримся, что вы больше не будете отдавать всю свою пенсию. Вы же посмотрите на себя, скоро просвечиваться будете. Бабушка только рукой махнула. -Ой, Галечка, перестань. Ну что мне надо-то уже? А ребятишкам радость. Ты знаешь, как они меня ждут? Там вот мальчик есть… Такой хороший, такой умненький… Сашкой его звать. Мать его, как поняла, что болезнь-то тяжелая, так и оставила его. Понимаешь, положила в больницу, а сама куда-то укатила, вроде как по-работе. А он ждет, каждый день у окна сидит. А самое-то интересное, когда уже никто не надеялся, перелом произошел, и мальчонка на поправку пошел. Матери, конечно, сообщили, а она ответила: -И что мне теперь делать? Я же контракт подписала, за границей работаю, никто же не думал, что он поправится… Вот так-то… Рита вытерла слезы. -Разве так бывает? -Бывает, Рита… И не такое бывает... Мимо их калитки то и дело проходил кто-нибудь, все старались заглянуть, чтобы понять, что эта дурная старуха делает в доме у уважаемого человека. Засиделись поздно, потом пошли все вместе проводить Анну Федоровну. С собой наложили бабушке кучу вкусняшек, а она вдруг расплакалась. -Спасибо вам.. Как давно я так просто, по доброму не разговаривала… Все от меня шарахаются. Рита не выдержала. -Так что же вы им ничего не расскажете? -Зачем, Рита? Они же давно все для себя уже решили… На следующий день Галя пошла к председателю. Рита так и не узнала, о чем они там говорили, но через неделю председатель уволился. А еще через неделю в деревню стали делать новую дорогу, говорили, что какой-то неизвестный спонсор все оплатил. Анна Федоровна попросила, чтобы не говорили ничего деревенским. -Им сейчас и так есть что обсуждать, вон пошли дела председателя бывшего вскрываться, так что пусть все так и остается. Я же теперь не одна… Через два года Анны Федоровны не стало. С само ура удивленные жители деревни наблюдали вереницу машин, которые ехали к дому старушки. Попрощаться с ней хотели многие, и те, кто работал в больнице, и те, кто находился там со своими детками. Местные остаться в стороне не смогли из-за любопытства, а когда на кладбище, Галя начала говорить, стыдливо опускали головы. Рядом с Ритой и Николаем стоял худенький мальчик. Он крепко держал их за руки. -Мама Рита, а баба Аня больше никогда не придет в больницу? -Нет, Саша, она теперь будет отдыхать. -А как же все те, кто там остался?... Они же будут ждать? Николай присел на корточки перед приемным сыном: -Саша, но ведь есть мы? Мы же тоже можем навещать детей… Саша расплылся в улыбке. -Можем… Мы все можем, потому что вы самые лучшие… Автор Ирина Мер Еще больше историй из жизни - в нашей группе. Подписывайтесь, чтобы не потерять 💛