Предыдущая публикация
Преподобный Иоа́нн Безмолвник (Молчальник), Савваит, епископ
Дни памяти
12 апреля
16 декабря
Житие
Преподобный Иоанн Молчальник (затворник) родился около 454 года в городе Никополе Армянском в семье военачальника Енкратия и супруги его Евфимии. Мальчик рано начал изучать Священное Писание и всем сердцем полюбил уединение и молитву.
На доставшуюся ему после смерти родителей часть имения юноша Иоанн построил церковь во Имя Пресвятой Богородицы. С 18 лет Иоанн вместе с десятью иноками жил при церкви в посте, молитве и воздержании. По просьбе граждан города Колонии митрополит Севастийский рукоположил 28-летнего Иоанна в епископа Колонийской Церкви. Приняв церковное правление, преподобный не изменил строго аскетического образа жизни. Под влиянием святителя жили по-христиански и его близкие – брат Пергамий (приближенный императоров Зенона и Анастасия) и племянник Феодор (приближенный императора Юстиниана).
На десятом году епископства Иоанна власть в Армении принял Пазиник, муж сестры святителя – Марии. Новый правитель стал властно вмешиваться в духовные и церковные дела. В Церкви начались нестроения. Тогда святой Иоанн отправился в Константинополь и через архиепископа Евфимия просил императора Зенона защитить Армянскую Церковь от грубых посягательств.
Удручаемый мирской бранью, Иоанн тайно оставил епископию и отплыл в Иерусалим. Со слезами молил он Бога указать место, где ему жить и спастись. Явилась яркая звезда, которая привела Иоанна в Лавру преподобного Саввы. Иоанн, скрывший свое епископское достоинство, был принят в число братии простым послушником. По поручению святого игумена Саввы (память 5 декабря) преподобный Иоанн более 4-х лет выполнял самые тяжелые работы на строительстве странноприимного дома и монастыря для новоначальных монахов. Видя смирение и трудолюбие Иоанна, святой Савва счел его достойным рукоположения во пресвитера. Святителю пришлось открыть тайну патриарху Иерусалимскому Илии (494–517). По благословению первоиерарха Иерусалимской Церкви преподобный Иоанн принял обет молчания. Вскоре Господь открыл тайну Иоанна святому Савве. Четыре года провел преподобный Иоанн в келлии, никого не принимая и не выходя даже в церковь.
Желая еще большего уединения и сугубого воздержания, преподобный Иоанн покинул Лавру и удалился в пустыню, где провел более девяти лет, питаясь травами. Здесь он пережил опустошительный набег сарацинов и не погиб только потому, что Господь послал ему защитника – свирепого льва, при виде которого враги, не раз хотевшие убить преподобного, в страхе разбегались. Предание рассказывает о многих чудесах, явленных по молитве святого Иоанна во время его жизни в пустыне.
Когда святой игумен Савва, надолго уходивший в Скифополь, вернулся, он уговорил преподобного Иоанна оставить пустыню и вновь поселиться в обители. После этого Господь чудесным образом открыл всем насельникам Лавры, что Иоанн – епископ.
Когда преподобному Иоанну было семьдесят лет, скончался святой и Богоносный отец, игумен Савва. Святитель глубоко скорбел об усопшем. Святой Савва явился ему в видении и, утешив, предсказал, что Иоанну предстоит много потрудиться в борьбе с ересью. И, действительно, Иоанн должен был покинуть свою келлию, чтобы укрепить братию в борьбе с ересью оригенитов.
Преподобный Иоанн Молчальник провел в Лавре преподобного Саввы Освященного 66 лет. Неустанным иноческим подвигом, неусыпной молитвой, смиренномудрием стяжал Иоанн благодать Святого Духа: по его молитве совершались многие чудеса; тайные мысли людей были для святителя явными; он исцелял больных и бесноватых; еще при жизни своей спасал от неминуемой гибели призывавших его имя; из семени смоковницы, брошенного святителем в сухую почву, произросло прекрасное дерево и принесло плоды.
В возрасте 104 лет преподобный Иоанн Молчальник с миром отошел ко Господу.
Если человек не знает, что ему делать в жизни, он не должен отчаиваться. Кто из нас знает? Мы должны хотеть одного: быть рядом со Христом. Этого никто отнять не может. Остальное вторично: выйдем ли замуж, пойдем ли в монастырь или в университет. Христа я могу стяжать везде: и дома, и в самолете, и в монастыре. Христос — это все для всего. Если мы это поймем, мы избавимся от всех проблем.
Митрополит Афанасий Лимассольский
Молитва Святителю Николаю Чудотворцу
О, всесвятый Николае, угодниче преизрядный Господень, теплый наш заступниче, и везде в скорбех скорый помощниче! Помози мне грешному и унылому в настоящем сем житии, умоли Господа Бога даровати ми оставление всех моих грехов, елико согреших от юности моея, во всем житии моем, делом, словом, помышлением и всеми моими чувствы; и во исходе души моея помози ми окаянному, умоли Господа Бога, всея твари Содетеля, избавити мя воздушных мытарств и вечного мучения: да всегда прославляю Отца и Сына и Святаго Духа, и твое милостивное предстательство, ныне и присно и во веки веков.
Аминь.
ПОЧЕМУ СВЯЩЕННИК ЗАПЛАКАЛ, КОГДА УЗНАЛ О НЕКРЕЩЁНОЙ МАТЕРИ?
Двадцать лет дочь умоляла мать креститься. Уговоры, слёзы, книги — всё разбивалось о молчание. А потом незнакомый священник заплакал и произнёс слова, от которых мать закричала так, будто её ударили...
***
Мать не верила в Бога.
Не спорила, не богохульствовала, не смеялась над верующими. Просто — не верила. Как не верят в сказки, в чудеса, в то, чего нельзя потрогать руками.
— Мне семьдесят лет, — говорила она. — Всю жизнь сама. Сама себя вырастила, сама выучила, сама на ноги поставила. Где был твой Бог, когда я в детдоме полы мыла? Где был, когда я по углам скиталась? Нету никакого Бога. Есть только ты сама — и твои руки.
Вера молчала.
Она знала эту историю наизусть. Мать — детдомовская. Отца не помнила, мать умерла родами. Нянечки, воспитатели, казённые койки в ряд. Потом — ПТУ, завод, общежитие. Потом — неудачное замужество, развод, дочь на руках. Снова — одна.
Мать выжила. Вытянула. Подняла.
Но душа её осталась там, в детдоме. В том месте, где никто не приходит на родительский день. Где учишься не плакать по ночам. Где слово «мама» — просто звук, ничего не значащий.
Вера крестилась в сорок лет, тайком.
Пришла в храм одна, в будний день, когда мать была на даче. Священник попался молодой, добрый. Спросил:
— А родители ваши?
— Мать некрещёная. Не хочет.
Он вздохнул, но ничего не сказал.
Потом было венчание — тоже тайком. Муж Веры, Андрей, всё понимал. Они повенчались рано утром, в маленькой церкви на окраине. Мать так и не узнала.
Вера носила крестик под одеждой. Прятала иконы в шкафу. Молилась шёпотом, когда мать не слышала.
Двадцать лет — как воровка.
* * *
Потом Вера заболела.
Диагноз свалился как камень: онкология. Операция, химия, облучение. Врачи говорили осторожно, подбирая слова. Вера понимала: плохо.
Андрей держался, хотя глаза его стали старыми.
— Всё будет хорошо, — говорил он. — Вытянем.
Вера кивала.
Но по ночам, когда он засыпал, она лежала и смотрела в потолок. И думала о том, о чём никогда раньше не думала.
О материнской молитве.
Она читала где-то — или слышала в храме — что материнская молитва имеет особую силу. Что мать может вымолить ребёнка из любой беды. Что её слово доходит до Бога быстрее всех других слов.
Но её мать — не молилась.
Не умела. Не хотела. Не верила.
И Вера была сиротой. Сиротой при живой матери.
* * *
Она пыталась.
Господи, как она пыталась.
Приносила книги — мать не открывала. Включала передачи — мать выходила из комнаты. Заговаривала о вере — мать обрывала:
— Не начинай.
Однажды Вера заплакала:
— Мама, я болею. Мне нужна твоя молитва. Пожалуйста.
Мать смотрела мимо неё. Лицо — каменное.
— Я не умею, — сказала она. — И не буду. Не проси.
Вера вышла, задыхаясь от слёз.
Она не понимала. Это же так просто — перекреститься, сказать «Господи, помоги». Почему мать не может? Почему не хочет — ради неё, единственной дочери, которая умирает?
Почему?
* * *
В ту ночь Вера написала письмо.
Не матери — та бы не прочитала. Матронушке и Божией Матери.
Она сидела на кухне, при свете маленькой лампы, и писала — как пишут последнее, как пишут, когда больше некому сказать.
«Матушка Матронушка, Пресвятая Богородица. Я грешная, немощная, без Бога ничего не могу. Я болею и, может быть, умру. Но не о себе прошу — о маме.
Она не верит. Не хочет креститься. Семьдесят лет — и ни одной молитвы. Я пробовала всё. Уговоры, слёзы, книги. Ничего не работает.
Я не знаю, что делать. Помогите мне найти слова. Или найдите их сами — те, которые она услышит.
Пожалуйста. Ради Христа».
Она сложила письмо, спрятала за икону. Перекрестилась.
И стала ждать.
* * *
Через неделю ей позвонила подруга.
— Вера, я тут была в Останкино, в храме. Знаешь, такой благодатный. Батюшка там служит — отец Димитрий. Необыкновенный человек. Может, сходишь?
Вера пошла.
Не потому, что верила в чудо. Просто — надо было куда-то идти. Что-то делать. Не сидеть и не ждать смерти.
Храм оказался небольшой, старый. Служба уже закончилась, но священник ещё был там — невысокий, седой, с добрым лицом.
Вера подошла, сама не зная зачем. Он посмотрел на неё — внимательно, как смотрят на тех, кому плохо.
— Что у тебя, дочка?
И она рассказала.
Всё. Про болезнь, про мать, про двадцать лет уговоров. Про письмо Матронушке. Про то, что она не знает больше, что делать.
Священник слушал молча. Не перебивал.
Когда она закончила, он спросил:
— А мать твоя — крещёная?
— Нет, — сказала Вера. — Она не хочет. Никак не могу её уговорить.
И тогда священник заплакал.
Не утёр глаза украдкой — заплакал по-настоящему. Слёзы потекли по морщинам, упали на рясу.
Вера растерялась. Она ждала совета, утешения, может быть — молитвы. Но не слёз.
— Батюшка, что вы?..
Он поднял руку.
— Сиротой жила, — сказал он тихо. — Сиротой помрёт. Отца не знает, Матери Божией. Сиротой и там будет.
Вера не сразу поняла. А когда поняла — у неё перехватило дыхание.
Сирота.
Мать всю жизнь была сиротой. Без родителей, без семьи, без дома. И думала, что это — только про эту жизнь.
Но ведь есть ещё та.
И там — там тоже можно быть сиротой. Без Отца Небесного. Без Матери Божией. Без Семьи, которая не бросает никогда.
Вечная сирота. В вечности.
— Передай ей, — сказал священник. — Эти слова. Может, услышит.
* * *
Вера ехала домой, как в тумане.
Слова стучали в висках: сиротой жила, сиротой помрёт, сиротой и там будет.
Она боялась. Боялась, что мать разозлится. Что выгонит. Что скажет: «Хватит меня пугать».
Но молчать не могла.
Мать сидела на кухне, пила чай. Посмотрела на дочь — и нахмурилась:
— Что с тобой? На тебе лица нет.
Вера села напротив. Руки дрожали.
— Мама, я была в храме. Священник... Когда я сказала, что ты некрещёная, он заплакал.
Мать хмыкнула:
— Подумаешь. Попы всегда плачут, им положено.
— Он сказал... — Вера запнулась. — Он сказал: сиротой жила, сиротой помрёт. Отца не знает, Матери Божией. Сиротой и там будет.
Тишина.
Мать сидела неподвижно. Чашка застыла в руке.
— Что ты сказала? — голос хриплый, чужой.
— Сиротой, мама. Там — тоже сиротой. Навсегда.
И тогда мать закричала.
Не слово — звук. Протяжный, страшный, будто из неё выдирали что-то живое.
— Сиротааа!
Чашка упала, разбилась. Мать согнулась, обхватила голову руками. Плечи тряслись.
Вера бросилась к ней, обняла.
— Мама, мамочка...
— Сирота, — повторяла мать сквозь рыдания. — Опять сирота. Всю жизнь — сирота. И там — тоже...
Она плакала так, как не плакала никогда. Все семьдесят лет — не плакала. А теперь — прорвало.
Вера держала её, гладила по голове. И чувствовала: что-то ломается. Та стена, которую мать строила всю жизнь — рушится.
— Я не хочу, — шептала мать. — Не хочу быть сиротой. Больше не хочу. Устала. Всю жизнь одна...
— Ты не одна, мама. Бог есть. И Он — Отец. И Богородица — Мать. Настоящая семья. Которая не бросит.
Мать подняла голову. Лицо мокрое, опухшее, старое. Но глаза — другие. Живые.
— Правда?
— Правда, мама. Я тебе покажу.
* * *
Мать крестилась через две недели.
В том самом храме, в Останкино. Отец Димитрий крестил её сам.
Она стояла в белой рубашке, седая, семидесятилетняя — и плакала. Но уже не так, как тогда, на кухне. По-другому. Тихо, светло.
Когда священник возложил на неё руки и прочитал молитву, она вдруг сказала:
— Я теперь не сирота?
— Нет, — ответил он. — Теперь у тебя есть Отец. И Мать. И братья, и сёстры — вся Церковь.
Мать перекрестилась — неумело, сбивчиво — и улыбнулась.
Впервые за семьдесят лет.
* * *
С тех пор прошло двадцать пять лет.
Вера выздоровела — врачи разводили руками, говорили об «уникальной ремиссии». Она знала: мамина молитва. Та самая, которой она так ждала.
Мать из храма не выходила.
Не в том смысле, что жила там — хотя иногда казалось, что готова. Просто — каждое воскресенье, каждый праздник. Исповедь, причастие, молебны. Она выучила молитвы, научилась класть поклоны, стала помогать в трапезной.
Девяносто пять лет.
Она сидела у окна, перебирала чётки. Губы шевелились беззвучно — привычка, выработанная за четверть века.
Вера подошла, села рядом.
— Мама, о чём молишься?
— О тебе, дочка. О внуках. О всех, кто ещё сирота.
Она посмотрела на дочь — теми самыми глазами, которые когда-то были каменными, а теперь светились.
— Знаешь, я ведь тогда поняла. Когда ты эти слова сказала. Поняла, что всю жизнь искала — семью. Думала, нету её. А она была. Всегда была. Только я не знала, куда постучаться.
— А теперь знаешь?
— Теперь — дома, — сказала мать просто. — Наконец-то дома.
Она снова перекрестилась — теперь умело, привычно — и вернулась к чёткам.
За окном звонили колокола.
Иногда мы ищем великие слова — богословские аргументы, неопровержимые доказательства, красивые притчи. А Господь вкладывает в уста священника одно короткое слово, которое попадает прямо в сердце.
Сирота.
Эта женщина всю жизнь несла в себе рану сиротства. И не знала, что её можно исцелить. Что есть Отец, Который не бросает. Мать, Которая не умирает. Дом, из которого не выгоняют.
Священник не уговаривал. Он просто заплакал — и сказал правду. Ту правду, которую она не хотела слышать. Ту, от которой нельзя спрятаться.
И она услышала.
**
© Сергий Вестник
Фильтр
загрузка
Показать ещёЛевая колонка
О группе
ВО СЛАВУ БОЖЬЮ!
Молитвенно благодарим всех, кто подписался и активно участвует в жизни нашей группы!
http://ok.ru/slavaboguz
Скрыть информацию
Фото из альбомов