Теперь у него оказалось очень много свободного времени, но состояние было предельно депрессивным, и только покой, природа и забота родственников постепенно возвращали Евгения к жизни. Есть смутные свидетельства того, что ещё в Пажеском корпусе он пробовал писать стихи на французском языке. Впрочем, кто из дворянской молодёжи этим не баловался! В Подвойском он вернулся к этим занятиям, а по случаю мог написать и по-русски. Сохранился текст, названный автором «Хор, петый в день именин дяденьки Богдана Андреевича Баратынского его маленькими племянницами Панчулидзевыми»:

…Средь грозных бурь смятений,
Хоть гром вдали шумит,
Душевных наслаждений
Ничто не возмутит...
О пусть всегда меж нами
Жизнь ваша лишь течет,
И дружба под цветами
Следы сокроет лет.

Конечно, в этих бесхитростных строчках ничто ещё не напоминает будущего Баратынского, но это — начало, и с пути поэта Евгений уже не свернёт. Первые поэтические строки Баратынский положил на бумагу в Подвойском, на левом берегу Обши, рядом с городом Белым. Он писал матери из имения дяди: «Мы здесь проводим время приятно, все поют, смеются», впрочем. добавлял: «О счастии много спорим, но эти споры напоминают споры нищих, рассуждающих о философском камне». К этому времени относится и такая миниатюра:

Взгляните: свежестью младой
И в осень лет она пленяет,
И у нее летун седой
Ланитных роз не похищает;
Сам побеждённый красотой,
Глядит — и путь не продолжает!

Баратынский и Пушкин в Казани. Художник Борис Старчиков

Осенью 1818 года Баратынский вернулся в Петербург, а через несколько месяцев поступил рядовым в лейб-гвардии Егерский полк. Приятель познакомил его с Антоном Дельвигом, а тот — с Пушкиным. Пётр Вяземский записал в дневнике, что это была забавная компания: высокий, нервный, склонный к меланхолии Баратынский, подвижный, невысокий Пушкин и толстый вальяжный Дельвиг. Знакомства расширились: Евгений стал общаться с Кюхельбекером, Гнедичем и другими писателями, посещал поэтические вечера, салоны, литературные «среды» Петра Плетнёва, «субботы» Василия Жуковского. Появились первые публикации, буквально за год Баратынский обратил на себя внимание лирическими стихами.

В январе 1820 года Баратынский был произведён в унтер-офицеры и переведён из гвардии в Нейшлотский пехотный полк, стоявший в Финляндии. Продолжительное пребывание на севере, вдали от общества, среди суровой и дикой природы, усилило романтический характер его поэзии Баратынского, но и придало ей сосредоточенно-элегическое настроение, которым проникнута большая часть его произведений. Впечатления от «сурового края» легли в основу нескольких прекрасных стихотворений — «Финляндия», «Водопад» и других, а также поэмы «Эда», о которой Пушкин писал: «...произведение, замечательное своей оригинальной простотой, прелестью рассказа, живостью красок и очерком характеров, слегка, но мастерски означенных». Читайте, Пушкина, господа, и прислушивайтесь к его мнению!

Стихи Баратынского выходят в столичном альманахе «Полярная Звезда». Склонность к тонкому анализу душевной жизни принесла ему славу «диалектика». Увлечение женой генерала Закревского и мучительные переживания стали, как это бывает, источником рождения поэтических шедевров — «Мне с упоением заметным…», «Фея», «Нет, обманула вас молва…», «Оправдание», «Мы пьём в любви отраву сладкую…», «Я безрассуден, и не диво…».

Весной 1825 года Баратынский получил производство в офицеры, что его «очень обрадовало и оживило», а в начале следующего года он вышел в отставку, переехал в Москву и женился на Настасье Львовне Энгельгард, дочери генерал-майора.

Настоящая известность Баратынского началась с изданием его поэм «Эда» и «Пиры» и собрания лирических стихотворений. В 1828 году вышла поэма «Бал», а в 1831 году — «Наложница». Все ныне сходятся в мнении, что они отличаются замечательным мастерством формы и выразительностью изящного стиха.

Гений Пушкина был выше рассуждений о собственном величии, и он дал поэмам Баратынского восторженную оценку, подкрепив её литературным анализом. В результате, несмотря на голоса критиков, Баратынский был молчаливым согласием признан одним из лучших поэтов и стал желанным участником журналов и альманахов.

Пробыв некоторое время на статской службе, Баратынский вышел в отставку и занимался управлением имениями и поэтическим творчеством. В Москве он дружил с литераторами Иваном Киреевским, Николаем Языковым, Алексеем Хомяковым, Сергеем Соболевским, Николаем Павловым. В 1835 году в двух частях вышло второе издание стихотворений Баратынского. В 1839 году он познакомился в Петербурге с Михаилом Лермонтовым, но не придал этому значения. Над стихами он работал кропотливо и увлечённо, придя к убеждению, что «в свете нет ничего дельнее поэзии».

Историки литературы отмечают, что он чаще переделывал уже напечатанные стихи, нежели сочинял новые. И дело, наверное, было не в недостатке впечатлений и сюжетов. Он стремился к запредельным высотам в образности и точности стиха. Баратынский эволюционировал от романтизма к философичности и ёмкости языка.

С гибелью Пушкина Баратынский особенно остро почувствовал своё одиночество как поэт и по существу изолировался от литературного сообщества. Гоголь писал: он «стал для всех чужим и никому не близким».

В 1842 году Баратынский издал последний и самый сильный сборник стихов — «Сумерки», посвятив его Петру Вяземскому. «Сумерки» считаются первой в русской литературе «книгой стихов», то есть авторским циклом, который задуман и создан как цельность. Неожиданно «неистовый» Белинский обвинил его в том, что он восстал против науки и просвещения. Конечно, это была всего лишь глупость и клевета распоясавшегося в своей безнаказанности критика, но для Баратынского это был удар, от которого его тонкая натура не оправилась.

Путешествуя с осени 1843 года по Европе, поэт провёл полгода в Париже, познакомился с замечательными французскими писателями Альфредом де Виньи, Проспером Мериме, Морисом Шевалье, Ламартином, Шарлем Нодье, перевёл несколько своих стихотворений на французский язык. По прибытии в Неаполь у жены произошёл очередной нервный припадок, и переволновавшийся Баратынский скоропостижно скончался 11 июля 1844 года. Похоронили его в Александро-Невской лавре в Петербурге, и столичная пресса почти не заметила смерть выдающегося поэта.

Сыновья издали его сочинения в 1869 и 1884 годах, и с этого времени Баратынский стал утверждаться в сознании литераторов, литературоведов и читателей как классик поэзии, стоящий рядом с Пушкиным, Лермонтовым и Тютчевым. А ведь ещё Пушкин, высоко ценивший Баратынского, сказал о нём: «Он у нас оригинален — ибо мыслит. Он был бы оригинален и везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко». Более ёмко и точно сказать невозможно.

Баратынский предугадывал и холодность отношения к своим стихам, и далёкий читательский отклик, и ещё в 1828 году писал:

Мой дар убог, и голос мой не громок;
Но я живу, и на земле мое
Кому-нибудь любезно бытие!
В стихах моих далекий мой потомок
Узрит его: как знать! душа моя
Окажется с душой его в сношеньи,
И как нашёл я друга в поколеньи, —
Читателя найду в потомстве я.
Напомню и строки Баратынского о Музе с «лица необщим выраженьем» (1829):
Не ослеплён я музою моею:
Красавицей её не назовут,
И юноши, узрев её, за нею
Влюбленною толпой не побегут.
Приманивать изысканным убором,
Игрою глаз, блестящим разговором
Ни склонности у ней, ни дара нет;
Но поражён бывает мельком свет
Её лица необщим выраженьем,
Её речей спокойной простотой;
И он, скорей, чем едким осужденьем,
Её почтит небрежной похвалой.

Через многие тернии пришлось пройти Евгению Баратынскому, чтобы выковать свой неповторимый голос, чтобы пронзить мыслью высоты духа и прикоснуться к истине. А начало этого пути лежит на старинном Бельском тракте, на котором стоит сельцо Подвойское.

Сохранились всего три письма Баратынского к Пушкину. Закончу строками первого из них (декабрь 1825 г.), не требующими никаких комментариев:

«Благодарю тебя за письмо, милый Пушкин: оно меня очень обрадовало, ибо я очень дорожу твоим воспоминанием. Внимание твое к моим рифмованным безделкам заставило бы меня много думать о их достоинстве, ежели б я не знал, что ты столько же любезен в своих письмах, сколько высок и трогателен в своих стихотворных произведениях… Чудесный наш язык ко всему способен, я это чувствую, хотя не могу привести в исполнение. Он создан для Пушкина, а Пушкин для него. Я уверен, что трагедия твоя исполнена красот необыкновенных. Иди, довершай начатое, ты, в ком поселился гений! Возведи русскую поэзию на ту степень между поэзиями всех народов, на которую Петр Великий возвёл Россию между державами. Соверши один, что он совершил один; а наше дело — признательность и удивление.
iroto.ru/moj-kraj-m...