Татьяна Колесникова

7 августа 1942 года, когда вермахт рвался к Волге, на другом конце земного шара, в зелёном аду меланезийских джунглей, началось сражение, по своему значению для Тихоокеанской войны сравнимое только со Сталинградской битвой. Американские морские пехотинцы высадились на малоизвестном японцам острове Гуадалканал, чтобы отбить только что построенный врагом аэродром. То, что обе стороны планировали как скоротечную операцию, превратилось в шестимесячный кошмар — затяжную, истощающую мясорубку на земле, в воздухе и на море. Гуадалканал не был густонаселённым городом, это был клочок джунглей и гор. Но подобно Сталинграду, он стал точкой приложения максимальных усилий двух держав, символом воли к победе и местом, где стратегическая инициатива бесповоротно перешла от агрессора к его противникам. Если Сталинград сломал хребет немецкому наступлению на Востоке, то Гуадалканал стал началом конца японской экспансии на Тихом океане, местом, где несокрушимая до тех пор машина Императорского флота и а

2 февраля 1943 года над руинами центра Сталинграда воцарилась непривычная, оглушительная тишина. Там, где ещё вчера ревела сталь, гремели взрывы и слышались крики, теперь лежало мёртвое царство: горы искалеченного кирпича, скрюченные остовы заводских цехов, обгоревшие скелеты многоэтажек. Город-герой, выстоявший в невиданной по ожесточению битве, был практически стёрт с лица земли. По подсчётам специальной комиссии, в городе было уничтожено более 90% жилого фонда — около 42 тысяч домов. Казалось, проще построить новый город на новом месте. Но Сталинград должен был возродиться здесь, на берегу Волги, именно на этом пепелище. Его восстановление стало не просто масштабной строительной кампанией, а символом несгибаемой воли советского народа, его второго, мирного подвига. Это была битва за жизнь, которую предстояло вырвать у смерти. От первой разминированной улицы и первого кирпича, заложенного в фундамент будущего мемориала на Мамаевом кургане, до возвращения трамвайного звонка и детск