Павел Примаков

Июль 1941-го. Где-то под Барановичами. Хорошо в лесу, спокойно. Полуденный воздух был напоен ароматом разогретой смолы и хвои. Белка, потрошившая еловую шишку, изредка посматривала вниз на изможденного бойца, который сидел у дерева. На вид ему было можно дать и восемнадцать, и сорок. Всклокоченные волосы были в засохшей крови, грязная форма разорвана. Целыми были только запыленная зеленая фуражка и два автомата, лежавшие рядом. Василий вздохнул. Сколько уже дней он пробирался на восток, верил и наделся встретить своих. Но по дорогам шли только нескончаемые колонны вражеской техники, и звучала непривычная гортанная речь. Василий достал из кармана новые петлицы и грустно улыбнулся: младший сержант. 21 июня их торжественно вручил командир заставы: — Пришьешь, когда вернешься. Не довелось. Нет ни заставы, ни командира. Живым нашли только младшего политрука у покореженного пулемета: — Отходить к своим. Это были его последние слова. Пробирались лесом: на дорогах немцы, в небе, на переездах и

Июль 1941-го. Где-то под Барановичами. Хорошо в лесу, спокойно. Полуденный воздух был напоен ароматом разогретой смолы и хвои. Белка, потрошившая еловую шишку, изредка посматривала вниз на изможденного бойца, который сидел у дерева. На вид ему было можно дать и восемнадцать, и сорок. Всклокоченные волосы были в засохшей крови, грязная форма разорвана. Целыми были только запыленная зеленая фуражка и два автомата, лежавшие рядом. Василий вздохнул. Сколько уже дней он пробирался на восток, верил и наделся встретить своих. Но по дорогам шли только нескончаемые колонны вражеской техники, и звучала непривычная гортанная речь. Василий достал из кармана новые петлицы и грустно улыбнулся: младший сержант. 21 июня их торжественно вручил командир заставы: — Пришьешь, когда вернешься. Не довелось. Нет ни заставы, ни командира. Живым нашли только младшего политрука у покореженного пулемета: — Отходить к своим. Это были его последние слова. Пробирались лесом: на дорогах немцы, в небе, на переездах и