Надежда Голованова (Круглова)

— Костя, завтрак готов. Рита выключила конфорку и сняла сковородку с плиты. Омлет получился пышный, с помидорами и зеленью — как он любил. Она даже сыр потёрла сверху, хотя Соня с пяти утра не давала покоя, резались зубы. Костя вышел из ванной в отглаженной рубашке, от него пахло одеколоном. Скользнул взглядом по столу, по тарелке, по ней. — Опять омлет? — Ты же сам просил. Вчера говорил — надоели каши. Он сел, придвинул тарелку. Рита налила ему кофе, поставила рядом. Соня в стульчике сосредоточенно ковыряла манку в тарелке с жирафом, периодически промахиваясь ложкой мимо рта. Костя жевал молча, глядя в телефон. — Ты сегодня во сколько вернёшься? — Поздно. Совещание, потом документы. — Может, пораньше? Я хотела в аптеку зайти, голова с утра раскалывается. Он поднял глаза от экрана. — В аптеку она хотела. А Соню куда? — С собой возьму. Или ты побудешь полчаса... — Рита, я работаю. Деньги зарабатываю, пока ты тут сидишь. — Я не сижу. Я с ребёнком. Он хмыкнул, отодвинул тарелку. — Ну да.

Мария Петровна стояла в прихожей с пакетами продуктов и не могла поверить в то, что только что услышала. Сын смотрел на неё виноватым взглядом, но в его глазах читалась твёрдая решимость. — Сын, а я теперь тебе не нужна? — голос её дрожал. — Нужна… но не здесь, — Артём отвёл взгляд в сторону. Женщина опустила сумки прямо на пол и прислонилась к стене. Ноги словно подкосились. Она вырастила этого человека одна, без мужа, который сбежал, когда мальчику было всего три года. Работала на двух работах, недоедала, донашивала одну и ту же одежду годами, лишь бы Артёмка ни в чём не нуждался. А теперь он стоит и говорит, что она ему не нужна здесь. — Это из-за неё, да? — Мария Петровна сжала кулаки. — Из-за этой твоей Кристины? — Мам, не надо так. Кристина вообще ни при чём. Это моё решение. — Твоё решение! — голос женщины сорвался на крик. — Я тридцать лет для тебя живу, а ты мне заявляешь, что я здесь лишняя! Артём тяжело вздохнул и прошёл на кухню. Мать последовала за ним, забыв про пакеты с

Роды прошли тяжело. Не катастрофически, не с реанимацией и экстренными мерами, но достаточно изматывающе, чтобы я чувствовала себя выжатой тряпкой. Двадцать два часа схваток, разрывы, потеря крови - все то, о чем не пишут в глянцевых журналах для будущих мам. Дочка родилась здоровой, и это было главное, но мое тело словно прошло через мясорубку. Каждое движение отдавалось тупой болью, а мысли путались, как нитки в старом клубке. Дмитрий, мой муж, появился в родзале под самый конец. Он ворвался взволнованный, с красными глазами, обнял меня неловко, поцеловал в лоб и прошептал что-то про «самую смелую женщину на свете». Потом взял дочку на руки, и я увидела, как его лицо смягчилось, стало каким-то другим. В этот момент мне показалось, что все будет хорошо. Что мы справимся. Что впереди - счастливая семейная жизнь с бессонными ночами, первыми улыбками и общими радостями. Но уже на второй день в роддоме что-то пошло не так. Дима приезжал ненадолго, всегда торопился, отвечал на звонки прямо

Алена еще в машине переживала, то прическу поправит, то губы подкрасит, то глянет на Валеру и снова начнет что-то объяснять: — Мамочка у меня строгая, но добрая. Просто любит всё контролировать. Главное, не говори ничего про Злату, ладно? Потом как-нибудь расскажем. Валера улыбнулся, положил ладонь ей на колено: — Алена, ну зачем обманывать? Всё равно когда-то узнает. Лучше сразу сказать как есть. — Ты не понимаешь, — вздохнула она, — мама уверена, что у меня должен быть первый и последний. А если узнает, что ты разведён, да еще и с ребенком — всё, праздник испорчен. Он ничего не ответил, только чуть покачал головой. Алена в который раз подумала, что упрямство — Валерина вторая фамилия. Доехали они без приключений. Мать жила в пригороде, в большом доме с ухоженным садом и клумбами, где всё цвело ровно, как по линейке. Около ворот уже толпились гости, смех, голоса, запах шашлыков, из окна играла музыка. — Ну всё, — прошептала Алена, — сейчас начнется. Светлана Юрьевна встретила дочь с

Девяностые катились к середине, а жизнь все никак не могла выкатиться из ямы. На комбинате, где я работал, зарплату задерживали по три-четыре месяца. Не то чтобы мы голодали, но денег хватало впритык – на хлеб, на картошку, на молоко, на коммуналку. Каждая копейка была на счету. Как-то раз, гуляя с сыном, мы зашли в единственный работающий магазин «Восток», недалеко от нашего дома. Помещение пахло остывшим бетоном и дешевым портвейном. Купили батон, пакет молока, яйца и уже направлялись к выходу, как взгляд Андрея прилип к стеклянной витрине с молочкой. Там лежали йогурты, разноцветные, с веселыми картинками. Для нас они были как деликатес из другого мира. «Пап, а можно йогурт? Очень хочется», — тихо сказал он, и в его глазах загорелась такая наивная, беззащитная надежда, что у меня внутри все сжалось. Я положил руку на его голову. «Не сегодня, сынок. В другой раз, как-нибудь». Слова звучали фальшиво даже в моих ушах. Андрей не стал ныть, не упирался. Он просто посмотрел на йогурты ещ

Это история про старика, - так он сам себя называл. Хотя надо - "пожилой человек". Одинокий пожилой человек жил в маленьком городе, в своем доме, не жил - доживал. Это он сам так говорил. Он был разведенным вдовцом. Жена сначала ушла от него, а потом умерла. Уехала с новым возлюбленным, вышла замуж за него, родила дочку. Где-то на юге они жили, старик не вникал. А сам так и не женился. Были хорошие женщины, но он был так потрясен и напуган случившимся, что не рискнул снова довериться кому-то. И ушел в работу. Он был строитель, прораб. А потом состарился. Всю человеческую жизнь иногда можно описать в нескольких предложениях. В нескольких событиях. А потом она кончается, - больше не о чем писать. Дом. Огород. Сад. И река рядом. Можно иногда гулять по берегу, ходить полезно. Но он не ходил. Одному тоскливо. Да и холодно обычно - север же. Сидел на диване и смотрел телевизор. А новости были тревожными. И мешали вспоминать прошлое: жену, которую он любил. И молодость, которая так быстро