***
Что, если самый страшный образ из детских сказок — Змей — однажды окажется тем, кто любит сильнее всех?
Это повесть о запретной любви между человеком и существом, которое в легендах всегда было символом опасности. Но что страшнее: змеиный яд или человеческая жестокость?
Главная героиня сталкивается с выбором: остаться в привычном мире, где её ждут предрассудки и боль, или довериться голосу сердца и шагнуть в неизвестность.
«Любовь белого Змея» — история, в которой сказка превращается в реальность, а любовь становится испытанием для души и тела.
А теперь — именно этот роман я предлагаю вам здесь, прямо сейчас. Готовы?
- 1 -
Кто бы мог подумать? Как может прийти в голову нечто столь невероятное: дитя змеи, рождённое в глуши, вдруг начинает тосковать по людям, влюбляется в человека — будто и само становится человеком… Над серыми холмами воет суховей. Он мечется по обнажённым склонам, поднимает пыль, разрывает иссохшую глину. У подножия чёрного камня, похожего на древнее жилище, что будто стоит здесь с начала времён, застыл белый змей — длиннее человеческого роста, с редкими пятнами на гладкой коже.
Он словно оцепенел, не сводя взгляда с далёких человеческих поселений. Недалеко отсюда, среди острых, как клыки, каменных скал, лежит его родина — Жинди-Чап, на самом краю земли Жер-Куй. Это место, куда не добраться ни человеку, ни даже птице.
Говорят, когда-то этот унылый, лысый склон был цветущей долиной. Здесь колыхалась высокая трава, журчала жизнь. Из-под той самой скалы, что теперь стоит голая и немая, бил родник — звенел, переливался, сиял.Девушки и женщины набирали из него воду, омывались в пенящемся потоке, весело плескались под водопадом.
Но однажды беда обрушилась на село. Налетели захватчики, сожгли деревню, увели девушек в рабство.Напали на беззаботных людей, подожгли деревню и развеяли её пепел по небу. Девушек, купавшихся в воде, окружили — чтобы увезти в рабство, сделать служанками и наложницами.
Среди них — дочь горного шамана. Она знала язык духов. — Лучше умереть, чем быть в неволе! Заберём с собой тех, кто поднял руку на наш народ! Она произнесла древние заклятия — как кару. Земля содрогнулась. Небо вспыхнуло тысячью молний. Горы заходили ходуном. Земля треснула — и разверзлась бездна. Скалы раскололись, и в трещину провалились все: и девушки, и враги, и кони, и оружие.
С тех пор родник исчез, склон выгорел. Там больше не живёт никто. Только змеи приняли эту землю. Так родилась Безумная расщелина — Жер-Куй.
***
А наш белый змей — как раз из той самой земли, из проклятого змеиного края. Будто сам Всевышний начертал ему такую судьбу. С самого детства, с тех пор как был совсем крошечным, он тянулся к людям. Всё кружил возле человеческих жилищ, подглядывал, вынюхивал — будто искал кого-то, будто тянулся к теплу. Всё чаще уходил от родных скал, где оставалась его змеиная родина. И это стремление к людям — не угасало. Напротив, с каждым разом оно становилось всё сильнее, упорнее, будто роковой зов. Судьба его с каждым шагом становилась всё запутаннее. И никто — никто на этом свете — не знает, чем всё это в конце концов обернётся.
Вой бури не стихал. Пыльный ветер раз за разом засыпал змея серой пылью, будто закапывал, а потом сразу же срывал этот саван с его тела — завывая то резко, то протяжно, глухо... Но он, то сворачивающийся кольцами, то вытягивающийся вдоль склона, не замечал ничего вокруг себя, не чувствовал ни холода, ни ветра, ни пыли.
Всё его тело пылало огнём. То ли от тоски, то ли от любви, но разум не знал покоя. И тяжёлое тело тоже — мечется, извивается, словно в поисках спасения. О, если бы не та осенняя история — никто и ничто не смогло бы остановить его! Он бы снова, как прежде, сгорал от желания и мчался бы прямо в деревню!
В такие моменты Кызмончок чувствовала, что он приближается. Она выбегала ему навстречу — в своём красном платье, размахивая подолом, помахивая ему платком. А если не успевала — он сам проходил по той самой тропке, что проложил раннее, и прямо входил в её дом. Как человек. Они стояли долго, обнявшись. Кызмончок, не веря своему счастью, кружилась с ним в объятиях, прижимала к себе всем телом.
И тогда — как всегда — её родители смотрели на них в немом потрясении. Не зная: радоваться им или тревожиться? Но когда Жан, выскальзывая из объятий Кызмончок, подползал к ногам Асылбека и Сыргак, словно дитя, изголодавшееся по ласке, — сердце Сыргак таяло. Смущаясь, но не в силах сдержать себя, она протягивала ему руки и говорила с нежной, тёплой улыбкой: — Как ты, Жан? Всё хорошо?..
И только тогда, будто нехотя, Асылбек, как всегда, бросал устало, почти без эмоций:
— Пришёл?
Но даже в этих двух коротких слогах Жан чувствовал многое. Он понимал: пусть Асылбек и не показывал этого, в нём всё же было... что-то. Да, быть может, как у отца. Или просто — как у человека. Какое-то безмолвное тепло, затаённое сочувствие. Но в то же время, Асылбек не хотел, чтобы Жан возвращался. Не хотел видеть его каждую весну.
Он молча наблюдал, как Кызмончок и Жан, отделившись от всех, сидели вместе — тихо, тесно, как двое, давно привыкших друг к другу, и шептали друг другу слова о тоске, об ожидании.
Кызмончок в такие моменты обычно спрашивала:
— А как ты зиму пережил?
И Жан терялся. Как рассказать, что всю зиму он ничего не знал, не чувствовал, спал в своей норе, забыв мир. Для существа, которое и без того страдало от того, что не человек, — это было особенно тяжело. Он стыдился этой своей звериной сути. Разве Кызмончок не понимала этого? Понимала. Ещё как. Она всё читала в его глазах: и то, что он думает, и то, что прячет, о чём молчит. И тогда — будто сердце её вдруг наливалось теплом — она прижимала его к себе, как родного, ласково, по-доброму. Смотрела в глаза с любовью и нежностью. И чуть улыбалась, одними уголками губ.
«Может, она тогда просто пожалела меня?..» — подумал Жан. — «Может быть…»
Потому что дальше Кызмончок никогда больше ничего не спрашивала. Она начинала рассказывать о себе. О том, как скучала по нему всю зиму. Как он приходил к ней во сне — снова и снова. Говорила, что даже вышила его образ — своими руками, на платке. И доставала из-под груза вещей маленький, красивый сундук. Открывала его. И выкладывала перед Жаном белые лоскутки: на каждом — его изображение. Большие и маленькие. Один — с кольцами, другой — с расправленным телом. Где-то он изгибался, где-то смотрел прямо в глаза.
Жан смотрел на каждый рисунок, не отрываясь. Он удивлялся её волшебству. Он восхищался её белыми, мягкими, как лепестки, руками. Он ловил в них всё — тепло, живую силу, любовь... Но как бы сильно он ни был потрясён — в ту же самую секунду его обжигала боль. Глухая, едкая, как яд. «Эх, если бы у меня были такие руки… Я бы мог такие подарки для неё делать… Я бы…»
На этой мысли что-то рвануло в груди, и Жан тяжело, как бы протяжно застонал.
— Кшш-ш-ш!.. — вырвался у него длинный, жалобный вздох, полный тоски.

***
И вдруг, Жан увидел её. Ветер колыхал подол красного платья, развевал рукава — тонкая, лёгкая фигура девочки в стёганом камзоле мелькнула перед ним, как мираж. И в ту же секунду донёсся знакомый человеческий голос. Обрывистый, волнующий. Но звук не долетел. Ветер сорвал его, разорвал — и унёс куда-то прочь, в беспамятство. Исчез. Затих. Жан понял — Кызмончок чувствует, что он идёт. Она знает. Она зовёт его, спешит, даёт знак — может, что-то кричит, может, умоляет…
И он пошёл быстрее. Напрягся. Словно грудью отталкивался от ветра, вслушивался в воздух, ловил обрывки её дыхания — хотя бы тень её голоса. Но вскоре он сбавил ход… Остановился. Замер. Прислушался. Шум бури заглушал всё. Он не мог различить ни одного её слова. Только порывы, вздохи ветра, шорох пыли. Ещё недавно бурю он и не замечал. Но теперь она злила его. Вызывала ярость, обиду. Будто насмехалась, будто нарочно мешала ему добраться до неё!
Из последних сил, он дотащил своё тяжёлое тело до гребня холма — и, приподнявшись, оглядел низину, раскинувшуюся перед ним. Пологий склон у подножия холма превращался в ровную, широкую равнину. А дальше уже начиналась деревня: не очень большая — всего несколько дворов, из чьих печей поднимались лёгкие струйки дыма. Она виднелась как на ладони.
(Продолжение следует…)

Жыпар Исабаева, 2025
Все права защищены. Использование без разрешения автора запрещено.

(Это произведение выходит в Турции в виде книги в литературном переводе Хайреттина Язычы и Хусейина Гөзелуглу.
А также на азербайджанском языке роман была опубликована на азербайджанских сайтах в литературном переводе Элли Атаюрд (дословный перевод — Нурэл Алмасбеков).
Выражаю глубокую благодарность всем переводчикам).