30 октября - День памяти жертв политических репрессий

Они мирно жили и честно трудились,
Но в одночасье все изменилось.
Сломаны судьбы, надломлены души,
Стенанья родных. Как можно их слушать?
Сегодня, в день памяти этих несчастных
Мы вспомним, как все это было ужасно.
Стыдливо потупив глаза от родных,
Мы тихо попросим: «Простите за них!»
Страшное прошлое репрессий нельзя оправдать и вычеркнуть из памяти народа.
Инженеры и крестьяне, маршалы и генералы, ученые и поэты, писатели и артисты, которые на самом деле были преданы Родине. Ныне известны невероятные по своим масштабам цифры расстрелянных, репрессированных, заключенных в тюрьмы, разбросанных детей врагов народа по детским домам.
Жертв репрессий можно разделить на следующие категории
— Граждане, арестованные по политическим обвинениям органами государственной безопасности (ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ) и приговоренные судебными или внесудебными органами, например, «тройками», к смертной казни, к различным срокам заключения в лагерях или к ссылке;
Мой дедушка, Мазуров Максим Данилович
Родился в 1903 г., Пензенская обл., Лунинский р-н, с. К.Пелетьма; русский; образование начальное; б/п; КОЛХОЗ "ПОБЕДА", КОЛХОЗНИК. Проживал: Пензенская обл., Лунинский р-н, с. К.Пелетьма.
Арест. Лунинским РО ПП ОГПУ СВК 2 декабря 1932 г.
Приговорен: тройка при ПП ОГПУ СВК 26 апреля 1932 г., обв.: 58-10 # а/с агитация против колхозного строительства и мероприятий Советской власти проводимых на селе.
Приговор: ИТЛ на 3 года условно Реабилитирован 15 августа 1989 г. прокуратурой Пензенской области Указ 1989 г.
Источник: Пензенское общество "Мемориал"
— Крестьяне, которые были высланы из своего постоянного места жительства в ходе так называемой коллективизации, т. е. кампании «уничтожения кулачества как класса». Многие из них попали в лагеря, а остальные были отправлены на спецпоселение в Сибирь, Казахстан и на Север.
— Народы, депортированные с мест расселения в Сибирь, Среднюю Азию и Казахстан;
— Народы, высланные и мобилизованные в «трудовую армию» (немцы, корейцы, калмыки, карачаевцы, чеченцы, ингуши, балкарцы и другие).
Общее число арестованных по политическим обвинениям за период с 1918 по 1953 год составляет несколько миллионов человек. Из числа арестованных многие были расстреляны по приговорам судебных и внесудебных органов. Другие стали жертвами массовых депортаций (крестьяне в годы коллективизации), а остальные были высланы в «трудовую армию». В годы Большого террора (1937–1938 гг.) было арестовано более полутора миллиона человек.
Система боролась с совершенно безвинными людьми, выдумывая себе врага, а потом безжалостно уничтожала этих людей.
Вечная память безвинно погибшим!
Вот пять главных книг на эту болезненную тему.
1. Александр Солженицын. «Один день Ивана Денисовича» (1959, журнальная публикация — 1962)
Перечень книг о политических репрессиях 20—50-х годов невозможно начинать с ничего другого. Небольшая повесть никому не известного 44-летнего сельского учителя, появившаяся в ноябрьском номере главного литературного журнала СССР, «Нового мира», по решению главного редактора Твардовского, одобренному лично Хрущевым, словно прорвала зацементировавшуюся плотину. Хотя, в сущности, в ней не было ни особо яростных обличений, ни запредельных ужасов. Солженицын честно отписывает обычный день обычного советского зэка, ничем не выдающегося. И именно эта обыденность — «обыденность зла» — производила такое сильное впечатление. Очевидец свидетельствовал: не очень разбирающийся в литпроцессе человек подошел к газетному киоску и сказал киоскёру: «Друг, дай мне тот журнал… где вся правда!» И тот без лишних расспросов дал ему № 11 «Нового мира» за 1962 год.
2. Варлам Шаламов. «Колымские рассказы» (1954—1962, первая публикация — 1966)
Книга, так же неизбежно упоминаемая в перечне книг о репрессиях — и так же неизбежно на втором месте. Неуступчивый и жесткий Шаламов, прошедший через 14 лет ада в Севвостлаге, категорически отказывался видеть в своем лагерном опыте что-либо позитивное. И передал свое ощущение в своих страшных рассказах. Вплоть до перестроечного времени они публиковались только в тамиздате, причем против воли и к крайнему неудовольствию автора, потому что эти публикации отсекали возможность публикации на родине. И прижизненная судьба его сложилась совсем по-другому, чем у нобелевского лауреата Солженицына, изгнанного и с триумфом вернувшегося. Но в посмертной славе они сравнялись.
3. Фазиль Искандер. «Стоянка человека» (первая публикация — 1990)
Кажется, что повесть в рассказах не об этом. Городской чудак Виктор Максимович совершенствует конструкцию махолета и попутно повествует рассказчику о своем прошлом. А лагерная тема всплывает в его рассказах как бы фоном. Но мудрый и тактичный Искандер исподволь восхищается своим героем, недвусмысленно давая понять, почему именно Виктор Максимович смог не просто выжить в лагере, но и сохранить в полной мере человеческое достоинство.
4. Владимир Шаров, «Репетиции» (1992)
Владимир Шаров всю жизнь пишет один метароман, в котором сплетает в единую фантасмагорию времена Сталина и Ивана Грозного, Раскол и Революцию. В «Репетициях» обитатели лагеря, возникшего на месте старообрядческой деревни, продолжают готовиться ко Второму пришествию, разыгрывая переходящие из поколение в поколение роли евреев-апостолов и римлян-легионеров, причем первые естественным образом становятся зэками, а вторые — охранниками. Вывод автора малоутешителен: история повторяется не как фарс, она просто повторяется, буквально. Но всё-таки из этого колеса всегда есть возможность выскочить.
5. Захар Прилепин, «Обитель» (2014)
Ближайший к нам по времени большой русский роман о сталинских репрессиях посвящен самому отдалённому их периоду — Соловкам 20-х годов, когда, собственно, система Гулага еще не сложилась в окончательном виде. Эта оговорка дает возможность автору сделать ряд парадоксальных наблюдений и задаться рядом неудобных вопросов. Почему, например, среди сидевших было не меньше коммунистов и огпушников, чем среди охранников? Как оказалось возможным, что соловецкие заключенные вели не только хозяйственную, но и научную деятельность?
Всем, кто клеймён был статьёю полсотни восьмою,
Кто и во сне окружён был собаками, лютым конвоем,
Кто по суду, без суда, совещаньем особым
Был облечён на тюремную робу до гроба,
Им наши слёзы и скорбь, наша вечная память!