Людмила Усолкина

Изба пахнет дымом, сушеными травами и вечностью. Агафья замешивает тесто неторопливо, по-хозяйски, и каждый жест её — будто часть древнего ритуала. — Муку, дитятко, не просто просеиваю, — говорит она тихо, и голос её похож на шелест таёжной листвы. — Я с ней разговариваю. «Рожь ты моя, силачиха, пшеница-кормилица». Не смейся. Зерно — оно живое. Оно всё слышит. Она смешивает ржаную муку, тёмную, как таёжная земля, с более светлой пшеничной, привезенной раз в год вертолётом. Но главное — не это. Главное — закваска. Она хранится в берестяном туеске, покрытая холстиной. Это её семейная душа, переданная от матери. Закваска никогда не умирает, она только спит, чтобы проснуться в тёплой воде и дать жизнь новому тесту. — Воду беру из Ерината, — продолжает Агафья, выливая студёную, почти ледяную воду в глиняную чашку. — Река-кормилица. Рыбу даёт, и силу в хлеб вложит. Никакого спешного дрожжа. Наша сила — тихая, на закваске. Она ночь работать будет, подниматься, дышать. Она замешивает