Елена Асеева

АККОМПАНИРУЯ НЕБУ
Сказывали наши предки, славяне, что в истоке времени, когда кругом лишь покачивались сине-сизые воды необозримого окиян-моря, плавала по ним Мировая Уточка. Не больно яркая такая, всего лишь в буровато-сером окрасе с черными пятнами и пестринками по шелковистым перышкам, чуть слышно покрикивая «вить-вить», она внезапно уронила в те спокойно-вдумчивые воды яйцо, которое расколовшись на две части, опять же нежданно-негаданно образовало Мать-Землю и Небо.
Небо…
Столь величественно раскинувшееся над нами и такое многогранное в своих величаниях: небосвод, небеса, небесный купол, высь, арша, эмпирей и даже сварог.
Такое далекое, прекрасное в собственных красках и столь манящее своей чистотой.
Небосвод.
Для меня его цвета также разнообразны, как и времена года, как и выданный человеку срок от рождения до его ухода. И в этом музыкальном произведении, исполняемом одним вечным певцом надзвездной сферы лишь изредка, подобия всплесков, можно уловить аккомпанемент мгновенности человеческой жизни. И ясно видится, что это всего-навсего людской род сопровождает многоликий в собственных красках божественный свод небес.
Небесный купол.
Уже в самом слове заложена его тональность. Удивительная нежность, голубого апрельского поднебесья, так схожа с той же непререкаемой чистотой глаз младенца, шестилетки, ребенка. В эти годы мальчик несет в себе самые лучшие человеческие качества, умеет ценить не только дружбу, но и искренне восхищается собственными родителями, переливами раскинувшейся над ним небесной тверди. Это дитя, в столь юном, хрупком возрасте зачастую честен, открыт и возвышен. И стоит только губами коснуться его ясных глаз, как ты проникаешься особым состоянием такого же трогательного апрельского неба, где и самая малая облачность непременно напоминает рыхлый комок сахарной ваты, сласть которой может утолить лишь такой же приветливый, прохладный, как и всегда в весеннюю пору, мельчайший, освежающе-шаловливый дождик.
В такое время, всего-навсего зачатка человека, развернувшийся над ним небосклон и не думает серчать, обрастать сизо-синими оттенками. Он почасту прислушиваясь к своему звонкому, журчащему смехом музыкальному сопровождению, и сам вроде как хохочет, заливисто стряхивая с прекрасной, небесно-голубой своей глади хрустально-переливающуюся капель водицы. Мальчик в столь безоблачном возрасте и сам не столько шалит, сколько удивляет. Умиляя своих родных собственным непоседством, активностью или той самой весенней возвышенностью, признающей лишь чистоту, справедливость, верность и ни с чем несравнимую трепетную жалость.
И небесная твердь иным часом порождает белую нить акварели, прерывистую, растянувшуюся по всему окоему, едва покачивая в собственной середке рыхлый шерстяной клубок, напоминающий маленького слегка, посеревшего от похождений, котенка приносимого шестилеткой домой, и в следующее мгновение его же родителями отправленного вновь на улицу. И даже с тем неприкасаемая светло-голубая его девственность моментально смыкает всякую непогоду и серые словно обряженные в будущие проблемы тучки, также разом раскалываются на мельчайшие пушинки под сиянием бело-золотых лучей солнца, превращая их в вытянутые, дугообразные полосы жвачек или ирисок , навсегда соединяющих ощущение хода времени с нашим детством.
Мы не редко говорим, что детство безоблачно, но быть может это те самые младенцы, шестилетки, мальчики без грехов и воспринимают мир таким каков он на самом деле и должен быть, без права пребывать в нем злобе, бесчестности, лжи и жестокости.
И тогда тот самый небесный купол в своей величественной высоте, даже в самую темную ночь будет казаться бесконечно-волшебным, вечным, таким же как и сама долгая, бессрочная жизнь в понимании ребенка, где в фиалковом колыхании бархатного покрывала ярко зажигаются пунцово-розовые, радужно-синие, лимонно-желтые и серебристые звездочки. Как маячки, те махие небесные светила перекликаются промеж друг друга, а уже в следующий момент сходятся в общей ватаге, затевая не только веселые игры, но и образуя общий хоровод, ни больше, ни меньше один из древнейших видов танца, где в круговом движение будут ходить за солнцем, пожалуй, что обещая шестилетке что-то неведомое, увлекательное, сказочное.
Лазурь небес.
Этот цвет, несомненно, живописует следующий этап жизни человека… Подростка, юнца, подлетка и даже отрока, в возрасте между ребенком и юношей, когда май мягко наполняясь летним мотивом, очень медленно, задумчиво переходит в июньскую пору. На том коротком временном отрезке и сам подросток все еще продолжает верить в ясную голубизну небосвода, как и в верность собственных друзей. Однако также разом вбирая в себя понимание, что справедливость и благородство остались всего-навсего на книжных полках и в апрельской небесно-голубой поре. Сама же майская небесная высь еще не раз затянется мощными округло-плотными массами сизо-бурых туч, скрыв его былую бирюзу, заполонив все видимое пространство бурчащим громыханием, сверкающими посеребренными перунами и холодным проливным дождем, столь схожим с такими же горькими, рваными переживаниями и слезами подлетки впервые встретившегося с предательством друга или неверностью возлюбленной… Когда из кучеобразного небесного слоя рычаще-обманутого вниз упадут зигзагообразные молнии с острыми концами и врезавшись в землю, выбьют ее из-под ног. И тотчас повзрослевший мальчик, подросток, качнувшись, рухнет, как подломленный на землю, и, утонув в шелковисто-витой траве-мураве, на малость замрет, позабыв не только о собственных потерях, но и о коварстве близких, всего только воззрившись в небосклон.
И тотчас выглянувший из комковитого охристо-бурого наволока янтарный проблеск солнца заставит впервые задуматься о тленности жизни, и о том, что кружащиеся в хороводе на фоне сиреневого ночного поднебесья радужные звезды его обманули и далее не будет увлекательного пути и чудес, которые завораживают не только взгляд, но и душу…
Впрочем, Земля, как и ее детище травы, откликнувшись той первой грусти отрока, мягко заключат его в объятия и перебирая на его груди шелковидными крохами листочков, чуть качнув туда-сюда, будто в колыбели, успокоят, не столько даже обнадеживая, сколько всего лишь усмиряя само волнение. И в тот же миг, когда подлеток прерывисто выдохнет, оставшиеся в лазоревом небосводе оловянно-пузырчатые тучи расколются на мельчайшие шарики и малыми струями патоки стекут вниз к земле, теперь наполнив и ее медовым вкусом радости и надежды. А небо в середине июньского дня станет внезапно блестяще-лазоревым, радужным и слепящим глаза, ибо омытое первыми слезами и горьким понимание невозвратности, оно опять же впервые наполнит отрока пониманием верха и низа, добра и зла, света и тьмы, разграничив не только видимое, но и чувственное, уверенно сообщив, что и предательство можно пережить, а лиловые или те же лазуревые небеса не потеряют собственной красочности, даже из-за прихода буро-серой непогоды.
Ярко-голубая арша.
Сейчас это все-таки арша, высота поднебесная, высь… сияющая синевой, а значит имеющая цвет морской волны, светлосиняя, сине-голубая. Это пора, когда подросток поднявшись с земли, вздохнул ровнее и набравшись сил, красоты и ума, пошел вперед, также неспешно превращаясь в юношу, молодого человека. И также сразу ставшая аметистовой или только самоцветной ночная арша, точно выверено или лишь указательно разместит на своей глади звездный поток, опять же перемешав в нем перламутровые оттенки, будто качнувшейся и в дневные часы в морской волне жемчужной раковины.
Ибо человек вступив в период юношества вдосталь черпнет любовной поэзии, что приходится на июль, сочный, жаркий месяц в году. Такой же быстротечный, как и сама молодость, июль разморит в своей страстности человека, наполнит душу чувственной пылкостью, а тело жгучестью желаний. И в такую пору не удастся увидеть в сапфировой выси, точно разомлевший от полуденного ночного теплыня, и малой ниточки облака, сученой одной из рук, белой как и сама куделька.
Сей этап жизни, пожалуй, что с особой яркостью сопровождают переливы музыкальных инструментов соло сине-голубой небесной выси. И тогда неподражаемо-надменно перебирает струны балалайка, возвышаясь над самой небесной твердью, пожалуй, что становясь небесной аркой Вселенной, в которой плывет мелодия любви, и юноша извечно признается в собственных чувствах своей возлюбленной…
Этот этап жизни человека волшебный… Он мгновенный, быстротечный… Но однозначно волшебный…
Эта та самая сказка, о которой рассказывали шестилетке звезды и в которой разуверился подросток…
Но сия сказка пришла, и вот уже закружились чувства, мелодии, страсти вокруг юноши и день, и ночь стали такими фееричными… такими красочными...
Цвета морской волны – дневная высь… И опаловой – ночная арша…
Когда, кажется солнце и не заходит за горизонт, а белые ночи продолжают освещать путь влюбленным, созидая, формируя их чувства и проецируя их семью…
Эту пору времени любящие будут вспоминать долго, и также долго их будет удерживать друг подле друга, та самая молочно-белая с голубизной ночная поднебесная высота, которая взглянув на них и вторя их любовной мелодии, не только создаст семью, но и подарит им первенца. И как сама молодость собственной свежестью безупречных порывов и чувств, переживаний, напоит любовью их будущие совместные года.
Васильковый эмпирей.
Зрелость зачастую начинается в августе, когда на смену пылкому, чарующему июлю приходит более уравновешенная в чувствах пора. И тотчас теплые в сиянии самоцветных красок ночи, проведенные в жарких поцелуях, сменяются на тихие, прохладные, вдумчивые моменты жизни. Когда, кажется, перестают радовать объятья любимой, так как поток проблем и забот, выбивает почву из-под ног. Однако, став зрелым мужчиной, чьи виски слегка убеляют шелковинки прожитых годов, испытанных чувств, не получается упасть на землю, да, и, последняя, не ощущая в нем былых душевных порывов, не подхватывает на себя, не заключает в объятия, будучи такой же охладевшей, как и сам взрослый человек. Однако чуть покачиваясь, временами приседая на корточки, мужчина продолжает, поднимаясь в полный рост, идти, ведь ничего другого уже не может, двигаясь по пролегшей колее в общей массе человечества.
Когда эмпирей даже в дневную пору смотрится темно-голубым, зрелый человек впервые принимает на себя потери, те самые которые невозможно исправить, и становясь на миг (не более того) отрешенно-растерянным, замирая на месте, желает всего-навсего оглянуться и оценить пройденное, обдуманное. Но жизнь вновь подталкивает его ступать в унисон другим людям, и мужчина также сразу смиряясь со своими невзгодами и утратами, вспоминает их лишь в отдельные мгновения передышки, между работой и работой. И тогда в индиговом поднебесье, нависающим необозримо близко, где август за редкость спрядет белесое волоконце, все чаще видится ему приближение седой старости, будто выдавленной из раскинувшегося округ мироздания.
И в годы той самой зрелости, когда августу придет на смену воздержанный в собственной задумчивости сентябрь, а васильковые тона дневного небосклона станут переливаться ультрамарином, взрослого человека все чаще будет посещать желание смотреть в фиолетово-марное ночное небо, где сияние каждого отдельного и такого независимого в своем колорите небесного светила, полностью сомкнет свет красно-желтой Луны. Будучи в своем перигее, то есть в самой ближайшее к Земле точке собственной орбиты, Луна, будто на сносях, мощным медянистым ореолом мягко обволакивая мужчину, пусть и на малость, но скроет какие-либо его тревоги, отодвинет невыполненные детские мечтания, дав вздохнуть ровнее…С тем вроде как прикрыв и наползающие на грань сине-фиолетового эмпирея, ровно поднимающиеся с земли густые мазки пепельной плесени, однозначно тянущей на себе старость.
Серебристый сварог.
Октябрьская пора, начинается с голубовато-серых тонов, не только в мудром, как и сам бог, свароге, но и в пухнущем туманном окружении. И когда те самые тусклые, дымчатые пары покачиваются рядышком, чуть ударяясь о престарелого мужчину тугими каплями болезней, он начинает понимать, что на преклонные лета на самом деле выделено времени больше, чем на другие периоды жизни, будто и сама природа, мгновенно испытав рождение, становление, зрелость, оставила напоследок сравнительно удлиненный этап. И небосвод медлительно теряя любые всплески голубизны все больше обряжаясь в пепельные тона, иногда лишь прикрываясь легкой ажурной поволокой, повторяет в собственных красках такие же печальные размышления старика, который вырастив детей, схоронив родителей и любимую… оставшись один на один с самим собой, впервые, спокойно и ровно задумался о пройденном пути и лежащей взмахе руки смерти.
Тяжесть, столь часто охватывает пожилого человека, что он кажется и не замечает седеющего над ним поднебесья, обряженного в ламинарные облака, которые чуть покачиваясь непрерывным своим полотном все плотнее и крепче охватывают то неизменное пространство мироздания или только сварога. Та самая тяжесть ощущается не только в небесном своде, но и в руках, в ногах старца, растерявших какую-либо силу, а сгорбившаяся спина, вызывает неясное томление в груди, будто приближающегося конца, которое моментально выплескивается слезами и уже нет надежды, что получится аккомпанировать небесной выси…И тотчас опять же внезапно в мудром, величественном свароге, слегка посеребренном от дум, сквозь прохудившуюся прореху (ровно последней радости) в выглянувшем лепестке небесной чистоты станет переливаться янтарными бликами солнечный луч. И старик широко улыбаясь, начнет любоваться не столько божественной поднебесной высотой, сколько собственным непоседливо-шаловливым внуком, пожалуй, что в точности перенявшим его облик.
Вне всяких сомнений ноябрь, как и декабрь, январь наполнен любовным восхищением деда собственными внуками, когда разлука с ними, связана со страхом более не увидеться. И когда зимние месяцы слоями формируют на небесной тверди, не важно дневной или ночной, плотные, мрачные, тяжелые портьеры, созидая лишь свинцовые тона с которых вниз скатываются холодные дождинки, леденящие тело и душу, стариковское одиночество становится равнодушным к цветовым гаммам небосклона. Безусловно смирившись с тем, что справедливости, верности и жалости в людском роду не встретить, пожилой человек уже принял, как данность, что показушничая, люди восторгаются талантом, но на самом деле отворачиваясь ввергают идеалы в грязь, а одаренность подвергают насмешкам.
И еще не раз за эту долгую, долгую старость полетят из глаз деда, таких же белесых как февральский небосклон, мельчайшие снежинки слез, и в их многогранных уголках, вспыхнут гранями искорки всего того, о чем он мечтал, что прочувствовал, полюбил, пережил и, что обдумал… Впрочем, также размеренно снегопад перейдет в мягкую капель марта, вновь озарившегося нежностью небесного купола, теперь столь схожего с глазами внучка, весь тот срок собственной непорочностью поддерживающего старика в его уходе.
И когда оловянно-мартовское ночное небо сольется с серебристыми переливами дневной тверди, тут однако, напитанной рассудительностью бога, старец и сам без подсказки почувствует свой уход и опять же тихо-тихо угасая, собственным стоном напоследок подпев сварогу, умрет.
А где-то…
В темно-серых с синеватым отливом водах окиян-моря, ровно вынырнув извне, вновь едва покачиваясь поплывет Мировая Уточка. Не больно яркая такая, всего лишь в буровато-сером окрасе с черными пятнами и пестринками по шелковистым перышкам, она переливчато кликнет «вить-вить», приветствуя рождение нового. А потом также разом уронит в те плавно-ровные воды золотое яйцо, которое расколовшись на две половинки, образует царственную малахитово-шоколадную Мать-Землю и державное васильково-леденцовое Небо…
И эта величавая небесная твердь с собственного початка, вплоть до завершения, примется перебирать небесностью апреля, лазурью мая, голубизной июля, васильковостью сентября и серебристостью декабря, а белоснежность февраля чуть подскрипнув заунывными нотами, пообещает наступление не только тепла, но и пепельно-голубого марта, с которого начинается новый год, и сама жизнь, навечно запечатлевшаяся в человеческом потомстве.
КОНЕЦ.
г.Краснодар, ноябрь 2021г.