Замуж по любви.

Моей бабушке по маминой линии как самой младшенькой разрешили замуж выйти по любви. Родом бабушка Марья была из семьи столыпинских переселенцев, крепкой и зажиточной по тем временам: имели лошадей и сенокосилки, а в годы хорошего урожая могли нанять себе на подмогу подёнщиков. Дед Алексей как раз и был одним из таких семей. Крепкий, с белозубой улыбкой на смуглом лице и выгоревшем на солнце густым чубом не мог не приглянуться застенчивой и не отличающейся особой красотой Марье. Была она худосочна не по моде тех лет, да и от рождения рот слегка скошен. Может потому прадеды мои и согласились пристроить свою Марьюшку не так как всех, по родительскому разумению.
Время пришло новое, все единоличные хозяйства стали одинаково «пролетарскими», и развесёлый характер бывшего батрака стал ещё заковыристей. Жене своей не позволял и малейшего намёка на руководство: бывало, скажет она: «Пойдем, Алексей, косить» - ни за что не сдвинется с места, словно и не услышит. А закинет моя бабушка литовку на плечо и молча выйдет за ворота, и дед пойдёт вслед - лодырем не был. Гулякой же прослыл знатным - ни одной юбки не пропустит. Да и что отказываться, бабы сами, как на мёд, липнут. Однажды даже умудрился приголубить свояченницу на сеновале во время свадьбы, почти на глазах у родни. Весёлый и азартный, мог в один вечер проиграть в карты привезенное на общественную мельницу зерно вместе с телегой и лощадью, не вспомнив в минуту страсти ни о малых детях, ни о вечно ждущей жене.
К жене, рожающей каждый год девок, был совсем безразличен, и как бы сложилась их дальнейшая жизнь неведомо, - вмешалось советское время со своими порядками. Дед перед самой войной загремел на золотые прииски Дальнего Востока, как колхозный бригадир, не обеспечивший нормы по урожаю. Тогда с формулировками не церемонились.
Марья осталась одна на руках с шестью малолетними девчушками, выжившими из двенадцати рождённых детей. Особенно жалела бабушка последыша, дожившего до пяти годков единственного мальчика, как капля воды, похожего на отца. Рыдая на его могилке, каждый раз причитала: «Лучше кто-нибудь из лохматок умер, а ты, сынок, остался». Ходила после похорон к нему на могилку каждый день, пока не приснился сон: сыночек по колено в воде, плача, просит: «Мама, не плачь больше, видишь мне сыро совсем»…
Во время войны стало совсем худо. Земля, пропитанная горем, почти перестала рожать, не росла даже неприхотливая картошка. Детские животы распухали от голода, а вход шло всё, что хоть что-то напоминало еду: и лебеда, и крапива, и кора деревьев. Мама моя часто вспоминала, что в детстве самым большой сладостью для них были парёнки, высушенные в русской печи кусочки морковки или репы, а самая большая фантазия по поводу сытой жизни улеглась в одну фразу соседского мальчишки: «Хорошо товарищу Сталину, сидит себе, картошечку с молоком поёдывает»…
Непосильные налоги «с одной овцы семь шкур», говорили крестьяне, выбитые угрозами займы (однажды бабушку Марью продержали всю ночь в сельсовете) делали жизнь ещё страшнее, но время выпало на судьбу именно такое. Минутами радости для глубоко верующей Марьи были редкие походы в чудом сохранившуюся церквушку в соседней деревне. Бабушка принаряжалась в остатки нарядного из приданого и у самой церкви, омыв босые ступни в ручье, обувала высокие ботиночки на каблучке со шнуровкой. Помочь Марье было некому: престарелые родители доживали век в семье старшего сына в соседней деревне, у самих мал, мала, меньше. Да и то иногда делились мешком добытого где-то зерна.
История с этим зерном и легла в основу семейной легенды. Однажды вьюжным февралём отправилась Марья к родичам за спасительным мешком, думала обернуться до темноты, да не успела: пурга задержала в пути как раз у поселенья староверов. Постучала в один, другой дом- никто не пускает заночевать. Решила сократить путь и пошла напрямик через поля, в глубоком снегу завязла окончательно, подумав, что смерть тут её и настигнет. Лежит обессиленная, плачет о сиротинках своих и молится. Вдруг слышит скрип шагов в темноте, пригляделась: солдат с котомкой за плечами, увидел её и озорно так говорит: « Ты, что, бабка, разлеглась, замёрзнешь. Видишь, вон там огонёк, иди туда, там переночевать пускают». Поднялась бабушка, отряхнулась, глядь, а солдата-то и след простыл. И действительно, на том подворье приютили до утра, а дома бабушка рассказывала о чудесном спасении молившимся всю ночь детишкам, уверенная, что не солдат её спас, то Господь был.
Уже давно закончилась война, когда явился домой весь больной и озлобленный дед Алексей. Родня подозревала, что на Дальнем востоке он давно жил своей вольной жизнью, а вернулся только потому, что уже никому там не был нужен. Работать он не мог, ходил едва, опираясь на палку, но жену обижал нещадно. В очередной раз ударив в раздражении бабушку, вдруг получил по голове крынкой от бойкой Аришки (моей мамы). Изумлённый такой неслыханной дерзостью поднял палку над дочерью и вдруг замер: «Ну, шельмовка…, вся в меня!» С тех пор руки не распускал, доживал свои последние дни тихо.
Мама моя, действительно, обликом была в отца, единственная из сестер, такая же красивая и бойкая, но гулёной никогда не была, а прожила всю короткую жизнь заботою только о своих детях.
А бабушка Марья –долгожительница, умирала морозным февралем в кругу своих дочерей, приехавших из разных мест попрощаться. Мне было лет пять, когда мама, взяв почему-то именно меня, прибыла по зову старшей сестры, где и доживала бабушка. Картинки этих нескольких дней, подкреплённые позднее рассказами мамы, запечатлелись в моей памяти навсегда.
Бабушка Марья тихо лежала в зале, дочери на крохотной кухоньке, служившей одновременно и прихожей, стряпали пельмени и, давно не видевшие друг друга, наперебой делились новостями. Я бегала туда-сюда, поглядывая с любопытством на молчаливую старушку, которая вдруг прошептала: «Пельмени-то когда?». Я помчалась на кухню с криком: «Бабушка пельменей хочет!» Все засуетились, наконец тарелка с пельменями оказалась у постели умирающей, которая немного поела. А сёстры, воодушевлённые вдруг появившимся аппетитом своей мамы, заговорили по русской традиции о том, как было бы, кабы… Вспомнили и историю прошлых лет, когда к молодой Марье сватался парень из крепкой крестьянской семьи, а она отказала. Тот прожил со своей женой в согласии и в достатке. И дочери сетовали, жалея материнскую тяжкую судьбу. Бабушка Марья на минутку призадумалась, вздохнула и тихо сказала: «Нет, он был такой губатый, некрасивый». А бабушка хотела замуж только по любви… ( из моей книги "Суйгинки")